Молодой царь прикладывал все усилия, чтобы изменить ситуацию, и в войске Уасета теперь многое становилось иначе, нравилось то кому-то или нет. Отряды располагались по рангу, не смешиваясь — щитоносцы со щитоносцами, лучники с лучниками и так далее, шатер командира — в центре, чтоб легче было искать вестникам, обязательно — часовые, которых специально выделенные люди проверяли каждую ночь.

На холмах близ реки были устроены наблюдательные пункты. Кстати, на одном из этих холмов — во-он на том, крайнем, — и появлялась вдовица с серебряным зеркалом. Там же был разбит ее шатер и шатры слуг.

Ах-маси вдруг посетила мысль: а каким же образом может осуществляться обратная связь между лазутчиками и осажденными? Скорее всего, по ночам, через тех же парней — Шаку и Перека, как же еще иначе-то? С другой стороны, со стен тоже могут подавать условные знаки — к примеру, пускать все тех же солнечных зайчиков… По секрету всему свету! Хотя можно придумать шифр… Правда, вот пока никто никаких вспышек на вражеских стенах не наблюдал, а следили за ними пристально. Значит, скорее всего, все-таки парни… Лично пробирались, получали указания, действовали. И конечно же, они обязательно должны были держать связь с предателем (или, что вероятней, предателями) из высших кругов.

Следить! Следить! Эх, жаль, тезка Ах-маси так не вовремя вышел из строя. Скорей бы поправился, да будет на то воля богов. Подумав так, фараон натянул поводья и, повернув колесницу, погнал лошадей к реке.

Командирская барка начальника гребцов покачивалась на волнах борт о борт с царской. Кивнув часовым, молодой царь быстро взбежал по сходням, заметив промелькнувшую на палубе фигурку Баты. Такой ничем не приметный паренек… лучший агент, по словам анхабца! Мальчик-убийца, гм…

— О господин мой! — увидев вошедшего фараона, обрадованно вскричал Ах-маси. Дернулся было… но тут же тяжело опустил голову на циновку, побледнел, закусив губы от боли.

Тело его было стянуто тугими бинтами с коричневатыми пятнами запекшейся крови, в изголовье стояла плетеная фляга и большая глиняная кружка с водой. Выглядел анхабец не очень, можно было бы и получше, впрочем, как еще может выглядеть человек, едва не угодивший на поля Иалу?

— Видел, к тебе приходил Бата. — Молодой царь уселся, скрестив ноги, рядом.

— Да, государь… кое о чем докладывал.

Видно было, что раненому приятно говорить о делах: глаза его азартно блеснули, на потрескавшихся губах заиграла улыбка, даже, казалось, чуть-чуть зарумянились щеки.

— Вдовица Нефтиш, та самая, с зеркалом, каждый раз наводит красоту в одно и то же время — утром.

Фараон хмыкнул:

— Так когда же еще наводить красоту, дружище? Уж не на ночь же глядя!

— Да, но это очень удобное время для того, чтобы подавать врагам световые сигналы — солнце как раз напротив.

— И что, Бата уже видел, как вдова их подавала?

— Увы, — лежащий вздохнул, — Нефтиш всегда наводит красоту на вершине холма, под раскидистыми деревьями, в окружении множества служанок и слуг, тщательно оберегающих покой своей госпожи. Чужой просто не сможет подойти настолько близко, чтобы хоть что-то уловить.

— Так, верно, стоит допросить слуг?

— Уже допросили, государь. — Начальник гребцов улыбнулся. — Они подтвердили — вдова очень любит смотреться в зеркало. И так его повернет, и эдак…

— Опять же — многие красавицы делают так. Да почти все женщины! Кто ж из них не любит повертеться перед зеркалом? — Фараон махнул рукой. — Не-ет, тут надо куда как конкретнее. Что еще узнали? Не появилась ниточка к высшим начальникам?

— Чуть-чуть, — хитро прищурился Ах-маси. — Маа-а-ленькая такая, то-о-оненькая…

— Ну-ка, ну-ка, — тут же заинтересовался царь.

— Я как раз и хотел доложить… — Юноша прикрыл глаза, отдыхая. Потом, немного полежав так, собрался с силами и продолжил, время от времени облизывая губы: — Молодой Кафиур, начальник отряда Птаха, каждый день в одно и то же время — в полдень — взбирается на холмы.

— На холмы? — Повелитель Обеих земель хохотнул. — Я сам каждый день взбираюсь на холмы, и тоже почти в одно и то же время. Не слишком ли ты подозрителен, друг мой? Ведь Кафиур наверняка проверяет войска, как делают все.

— Может быть, и так… Но со всех холмов очень хорошо виден Хат-Уарит. И… зачем проверять войска в самую жару?! Как будто нет ни вечера, ни утра. Потому что в полдень на холмах редко встретишь людей?

— Кафиур никак не связан со вдовой?

— Мои люди проверяют… Однако, — анхабец вдруг ухмыльнулся, — со вдовой связан другой. Тесно, очень тесно связан! Начальник обоза Себекенмес навещает вдову каждую ночь!

Тут молодой царь не выдержал, расхохотался почти во весь голос, хлопнув себя ладонями по коленкам:

— Ха-ха-ха! Ну, ты и насмешил, дружище! Не знаешь, зачем по ночам мужчина приходит к женщине? Нет, точно надобно тебя поскорее женить. Вот погоди, вернемся в Уасет, моя милая супруга живо займется этим вопросом. Уж погуляем на твоей свадьбе!

— И все же я отдал приказ следить за обоими — и за Кафиуром, и за Себекенмесом.

— Молодец, приятель. Прошу, не обращай внимания на мой смех. Конечно же, за ними стоит следить. Надеюсь, твои люди имеют в этом деле достаточно ловкости?

— Увы, далеко не все, мой господин, — честно признался анхабец. — Такие, как Бата, — редкость. Был еще старик, но его…

— Знаю. Его убил лазутчик Хемуру, искусно притворявшийся блаженным.

— Теперь и Хемуру нет на этом свете…

Фараон вдруг прищурился:

— Послушай-ка, друг мой! Тебе не страшно работать с Батой? По-моему, он и родную маму зарежет, не моргнув глазом.

— Зарежет, — тут же согласился начальник гребцов. — То есть, наверное, зарезал бы, кабы она у него была… Очень умелый парень!

— Откуда такой и взялся?

— Ты что-нибудь слышал о «Лапах Себека», мой господин?

— «Лапы Себека?» — Ах-маси-старший моргнул. — Какие еще лапы?

— В Инебу-Хедж была такая шайка.

— А! Шайка! Значит, Бата из них?

Молодой царь тут же вспомнил, как около года назад правитель города Инебу-Хедж хвастливо докладывал ему о расправе с бандой, занимавшейся грабежом гробниц и убийствами. Кажется, своих жертв они скармливали крокодилам, крокодилу же и поклонялись, был такой бог — Себек.

— Постой-ка, их ведь всех уничтожили! Ну, тех, кто был в шайке.

— Выходит, далеко не всех, господин. Бату сам пришел ко мне, рассказал о том, что умеет, и…

— И ты скрыл его от розыска и суда, — ухмыльнулся правитель Уасета.

— Скрыл, а что делать? Подобные люди в песках не валяются. — Притворно смутившись, анхабец хотел было развести руками, но тут же застонал.

— Лежи, лежи. — Махнув рукой, фараон поднялся на ноги. — Зайду к тебе завтра вечером. Надеюсь, к этому времени твои люди поведают тебе немало интересного… Впрочем, — Ах-маси-старший замялся, окинув раненого пристальным взглядом, — тебе не тяжело сразу включиться в дела?

— О господин…

— Молчи. Я поговорю с лекарем.

— Но…

— А теперь спи. Увидимся завтра, дружище.

Фараон вышел, не слушая никаких возражений, и, пройдя по сходням на свою барку, велел позвать в шатер лечившего анхабца жреца.

Жрец — высокий, худой, бритоголовый, в простой, как и все жрецы, набедренной повязке, с ожерельем из змеиных голов на груди и хитроватым взглядом, надо сказать, выглядел вполне импозантно — именно так и должен был выглядеть лекарь и маг, в шкуре которого сам фараон прихотью судьбы и собственной волей оказался два года назад, когда выискивал измену в Уасете.

— Ты звал меня, великий государь? — Войдя, жрец опустился на колени. — Я пришел.

В вытянутых, слегка прищуренных глазах его не было ни тени раболепия или страха.

— Поднимись, — приказал царь. — Сядь вот здесь, на циновку. Расскажи об Ах-маси, сыне Ибаны. И о Каликхе — его ведь тоже ты лечишь?

— Лечу, мой господин. — Жрец слегка улыбнулся. — Ты хочешь узнать — как? Изволь, расскажу. Раны твоих друзей не страшны сами по себе…

— Откуда ты знаешь, что мы друзья?

— Я наблюдателен, господин. Запоминаю, что вижу, смотрю, делаю выводы…

— Эх, не лекарем тебе надо быть… Ладно. Так что там о ранах?

— Сквозь раны в тела твоих друзей проникли демоны, которых нужно как можно скорее изгнать, для чего хороши все средства: заклинания и лекарства. Из тела чернокожего Каликхи — он быстро идет на поправку — я уже изгнал демона отвратительной и гнусной едой и прокисшим пивом. Демон не смог есть это и вынужден был покинуть тело — еще дней десять, и начальник твоей охраны оправится почти полностью, рана теперь затягивается быстро.

— Это хорошо, — довольно кивнул царь. — А анхабец? Не очень-то хорошо он выглядит, честно сказать.

— Если ты помнишь, он выглядел еще хуже. — Жрец скривил в улыбке тонкие губы и развел руками. — Увы, государь мой, его пока нельзя накормить гнусной пищей или напоить горьким пивом, что наверняка заставило бы демона поскорее убраться из тела. Однако начальник гребцов еще слишком для этого слаб. Пока я прикладываю к ране плесень…

— Плесень?

— Ну да. Об этом сказано в одной из книг Тота. Плесень тоже не нравится демонам — а кому она может понравиться?

— Плесень, плесень…

— И еще я заметил, великий царь… Твои визиты действуют на раненого как хорошее заклинание или лекарство! Хочу сказать — и не только твои. Ты приказал допускать к анхабцу разных людишек непонятного звания. Они частенько к нему шастают… — Жрец вдруг улыбнулся широко и открыто. — Сказать по правде, поначалу я был против этих визитов, но… Но вдруг заметил, что после каждого из них раненому становится лучше. Да-да, клянусь Тотом! Думаю, начальника гребцов лечит его дело… И это хорошо! Он чувствует себя нужным, необходимым — и это чувство придает силы. Пусть у него будет больше дела! Больше, нежели тогда, когда он еще был здоров.

— Вот как? — удивленно переспросил фараон. — Так ты предлагаешь загрузить раненого работой?

— Ну, не камни таскать, но… Демон ленив, государь. Еще немного — и он покинет озабоченное важными делами тело.

— Хм… что ж, будем надеяться.

— Надеяться и молиться, великий государь!

На следующий день, ближе к вечеру, наконец-то прибыло подкрепление с юга. Разведчики заметили барки еще за излучиной, доложили, не скрывая собственной радости — ведь с этим караваном приходило не только подкрепление и припасы, но и весточки от оставшихся в Уасете родных и близких.

Приподнятое настроение враз охватило весь лагерь, воины радовались, словно дети, а когда первые барки, украшенные золотыми головами баранов, повернули к берегу, громкие крики охватили высыпавшую к причалам толпу!

Сам фараон встречал караван, стоя на носу своей празднично украшенной барки. На голове его сверкал золотой Урей, цветной передник, надетый поверх складчатой схенти, казалось, переливался на солнце красным, синим и желтым узором, сияли на шее красные коралловые бусы, золотые браслеты на руках и ногах пылали расплавленным златом, так же как и золотые сандалии.

Когда первая барка каравана подплыла ближе, стоявшие на ее палубе люди повалились на колени, приветствуя своего царя:

— Слава великому властелину!

— Слава государю, слава!

— Да пребудет милость богов с правителем Обеих земель!

Щурясь на ярком солнце, Ах-маси-старший, как и все прочие, до боли глазах всматривался в прибывших. Сразу же узнал жреца Усермаатрамериамона — приплыл-таки, наконец! — еще нескольких сановников и…

Сначала показалось, что обознался — мало ли на свете красивых дев?

Но сердце почему-то вещало — она! Она!

Но что ей здесь делать?!

Хотя… почему бы просто не приехать навестить мужа, оставив детей с кормилицами и служанками. С царицой-матерью, наконец!

Иссиня-черные волнистые волосы… целая копна… ослепительно белое платье из тончайшего виссона, цветные эмалевые браслеты, тоненькая золотая цепочка на бедрах. Большие, вытянутые к вискам глаза, стройная фигурка… И это лицо… красивое, умное… родное!

Тейя Нофрет-ари! Тейя!

Улыбаясь, молодая супруга помахала рукой мужу… а он, бедный, уже не мог вынести, когда же наконец закончится приветственная церемония. Когда наконец перестанут кланяться жрецы, когда воины не будут больше кричать, когда все разойдутся, когда… Машинально, словно живой мертвец, фараон исполнял требуемые традицией обряды… А сам, затаив дыхание, ждал…

Ну! Ну же!

И вот наконец…

Бархатный полог шатра. Мягкое ложе…

— Я так тосковала по тебе, любимый!

— Я тоже…

Царь обнял жену, жарко целуя в губы. Странно: когда-то жители Черной земли вовсе не знали поцелуя. Теперь научились, и быстро…

— О жена моя!

Качнулись в ушах юной царицы изящные нефритовые серьги.

— Милый… Ты так целуешь меня… словно вот сейчас съешь!

— И съем! — Фараон в нетерпении стащил с жены платье и впился губами в грудь. — Вот прямо сейчас и начну кушать! О, как сладка ты, милая моя супруга… Как сладка… Как…

Изогнувшись, юная царица застонала, полностью отдаваясь власти непостижимых сил любви и неги…

Лишь только слегка поскрипывало ложе, да покачивался от слабого дуновения ветра полог шатра.

— О жена моя… Волшебница!

Фараон погладил супругу по животу, перевернул, нежно взяв за плечи, поцеловал меж лопатками, в спину, прямо в синюю татуировку — сокола.

— О муж мой. Кажется, я никогда не смогу насладиться тобой!

— Поистине нам с тобой благоволят боги…

Качался невесомый полог шатра, скрипело ложе, и сладостные стоны влюбленных супругов безо всякого стеснения разносились по всей барке… и даже, кажется, по всей реке. А пусть!

На следующий день, ближе к вечеру, они вдвоем поплыли кататься по реке. Ласковое солнышко скользило по волнам веселыми оранжево-золотистыми зайчиками, низко над самой водой парили белокрылые чайки, на плесе, у правого берега, играла серебристая рыба.

Фараон лично правил маленькой лодкой. Позади неспешно шевелили веслами барки охраны.

— Нам туда, за излучину. — Оглянувшись, молодая царица легонько дотронулась до плеча мужа.

— За излучину? — Ах-маси удивленно опустил весла. — Откуда ты знаешь, куда нам плыть?

— Скоро увидишь сам, — загадочно ответила Тейя и, засмеявшись, добавила: — Ты знаешь, наш сын уже научился выговаривать первые слова: Хапи, Амон, мама… Славный малыш! Ты помнишь, какие у него глаза? Как у тебя, светлые…

— А у дочки — твои. Сядь-ка поближе… Ну сядь же… Вот так…

Фараон обнял супругу, осторожно спуская широкие бретельки платья. Обнажив грудь, принялся целовать ее с таким неистовством, словно и не было никакой бурно прошедшей ночи.

— О, что ты делаешь, муж мой?

— Боишься, что увидят? — Молодой царь высоко задрал подол платья жены.

— Нет, как раз не боюсь… Нет… Но нас там ждут… ждут… ждут… Впрочем, подождут… О, как жарки твои объятия!!! А губы так сладки… словно намазаны медом!

— А ты похожа на богиню… Нет! Ты и есть богиня!

Отражавшиеся от воды солнечные лучи ласково играли на юных телах, на золотистой коже Ах-маси и — чуть потемнее — Тейи…

— И кто же нас там ждет, за излучиной? — наконец тихо спросил царь.

— А ты греби — и увидишь. — Рассмеявшись, царица ловко натянула платье и, шутливо погрозив пальцем, добавила: — Воистину твой пыл не угас! Неужто тебе не хватало наложниц?

— Я их не хотел.

— Но ты же царь!

— Все равно… Я люблю тебя, а не их.

На отмели, за излучиной, уцепившись якорями в дно, покачивалась одинокая барка с высокой кормой и устроенной посередине палубы обычной плетеной каютой.

— Нам туда, — улыбнулась Тейя. — Поработай-ка веслами, о венценосный супруг мой.

Ах-маси хохотнул:

— Поистине вот уж не в тягость мне такая работа!

Навалившись на весла, молодой фараон быстро достиг барки, и легкая тростниковая лодка мягко ткнулась носом в низкий борт.

Странно, но барка казалась пустынной — не было видно ни гребцов, ни кормчего — вообще никого.

— Лезем на борт, милый, — быстро скомандовала царица. — Ну-ка помоги…

Нежно схватив супругу за талию, Ах-маси помог ей забраться… ох, неспроста хитрая Тейя попросила помощи. Это ей-то не забраться самой? С ее-то ловкостью и проворством?

Лодка довольно сильно качнулась, и фараон, чуть покраснев, запоздало подумал — а как же они не перевернулись во время того, как… А ведь могли бы! Запросто могли.

— Обними меня! — Встав на высокой корме, неожиданно распорядилась царица.

О вот уж воистину — об этом не нужно было упрашивать молодого царя!

— Теперь поцелуй! — не унималась супруга. — Теперь сними платье…

— Так, может, пойдем в ка…

— Нет! Снимай… Пусть все видят!

Миг — и сорванное платье опустилось на палубу мягким белым лоскутком, а нагая царица, лукаво скосив глаза на застывшие позади барки, обняв, увлекла мужа в каюту… О, можно себе представить, с какой жадностью сейчас пожирала сию картину стража!

Вот наконец и каюта. Бархатная полутьма. Влажные зовущие губы… которые вдруг ни с того ни с сего отстранились.

И чей-то вкрадчивый голос:

— Рад, что наконец-то дождался вас.

Что?!

Ах-маси вздрогнул. В каюте кто-то был! Гнев залил молодого царя во мгновенье ока — кто?! Кто осмелился?!

— Не сердись, милый, — проведя рукой по спине мужа, тихонько засмеялась Тейа. — Поверь, так было нужно!

— Но кто здесь… Ах, это ты, любезнейший Усермаатрамериамон!

Жрец почтительно поклонился. Всегда строгое лицо его наверняка сейчас улыбалось, но этого было не видно в полутьме. Впрочем, верховный жрец Амона умел следить за собой.

— Все знают, что это — барка любви, где уединились божественные супруги, — усаживаясь на циновку, вполголоса пояснила Тейя. — Что ты на меня так смотришь, муж мой? Неужели отвык видеть собственную жену без одежды?

— Отвык… — честно признался царь.

— Ну, тогда подай мне накидку… вон там, в углу.

— Можно начинать, о царица? — опустив глаза, все так же вкрадчиво осведомился жрец.

Тейа повела плечом:

— Позволь, все же начну я. Ты, — она перевела взгляд на супруга, — верно, думаешь, не слишком ли мы таимся?

— Нет, не думаю, — тут же возразил фараон. — В войске слишком много лазутчиков и предателей.

— Вот и мы о том же… Нужно обсудить важное дело. Лучше всего — здесь. — Юная царица неожиданно чихнула и, засмеявшись, махнула рукой. — Теперь говори ты, жрец.

— Волею Ах-хатпи, благой царицы-матери, благословившей нас в дальний путь, хочу поведать тебе, о мой царь, о тайном и опасном деле, что выпадет на долю твою и божественной супруги твоей, — цветисто произнес Усермаатрамериамон. — Выпадет, если будет на то твоя воля. Лишь одни боги, благословенный Амон, Осирис, Исида и Гор, знают, как, должно быть…

— Слушай, давай как-нибудь побыстрей, а? — скривившись, перебил фараон. — А то мы так и до утра не закончим.

— Можно и побыстрей. — Жрец тряхнул головой. — Как скажешь, великий царь. У царя хека хасут Апопи, как ты, верно, помнишь, два волшебных сокола, дающих власть и силу. У нас же — у тебя — только один.

— Да, он всегда при мне. — Ах-маси поспешно схватился за грудь. — Ну, почти всегда. Так ты что хочешь этим сказать?

— Мы не победим захватчиков своими силами, — глухо промолвил Усермаатрамериамон. — Не возражай, о великий царь. Твоя мать, божественная царица Ах-хатпи, советовалась со жрецами древнего храма Птаха. Жрецы и прорицательницы поведали ей об исходе недавнего сражения.