Андрей Посняков

Князь-меч

Глава 1

Ночь кончалась. Не сказать, что уже наступило утро, но все же расползалась, таяла на глазах зыбкая темень, исходила туманом на плесе, готовилась выпасть на лугах бурной прозрачной росою — предвестницей жаркого летнего дня. Тишина стояла мертвая, лишь слышно было, как поскрипывали уключины, да еще где-то далеко в лесу уныло куковала кукушка.

Широкий плоскодонный баркас неспешно плыл по течению реки Великой, и уже совсем скоро должен был показаться Псков, богатый торговый город, вольготно раскинувшийся меж двух рек. По бортам баркаса висели щиты с гербами немецких городов — Любека, Штеттина, Риги. Со стороны это показалось бы странным (если б случилось кому смотреть) — заморский торговый гость зачем-то плыл в одиночестве — искал свою погибель? Мало ли водилось в здешних местах лихих разбойничьих шаек? Завидят лиходеи одинокий корабль, засвистят, ринутся на многочисленных лодках, обложат судно, как волки оленя! Тогда не помогут купцу ни воины в кольчугах и крепких кирасах, ни мольбы о пощаде, ни даже молитвы. Зачем же тогда такой риск? Наверно, на то имелись причины. Не зря, ох не зря, пробирался одинокий «немец» в тихой ночи, таясь от любопытных взглядов. Недаром поотстал баркас от большого торгового каравана, крался по-тихому, а шкипер с горбатым носом, кутаясь в плащ, шарил цепким взглядом по правому берегу реки. Что-то высматривал? Или кого-то? Но что можно было сейчас разглядеть-увидеть? Разве что костер.

И вправду — за излучиною, на плесе, замигала вдруг тусклая желтая звездочка, такая, что не всмотришься — не заметишь. Потянуло дымком…

— Костер, господин, — доложили гребцы.

Шкипер усмехнулся, погладил бритый подбородок.

— Вижу. Думаю, это они и есть. К берегу!

Погрузившись в воду, застыли, затабанили весла по правому борту, левые же совершили мощный гребок. Баркас резко повернул к плесу.

Лето нынче выдалось удачным. Хватало всего — и жары, и дождика, правда, старики жаловались, будто «погода бесится». Правда и есть — еще вчера ярко светило-жарило солнышко, а сегодня — оп! — и похолодало резко, и задождило, ровно как осенью, где-нибудь в октябре. А назавтра, глядишь, и снова зной, такой, что хоть сбрасывай с себя одежку да сиди день-деньской в реке — в Великой или в Пскове. Лучше — в Великой, та пошире, попрохладнее.

Вот так же нынче и сидели на реке отроцы-ребята. Микитка Овруч, Колька Шмыгай Нос да братья Еремеевы — Кабан с Лосем. Батюшка их, Еремей Волчий Хвост, охотником считался знатным, сам Довмонт-князь, когда охоты устраивал, обязательно про Еремея вспоминал. Да и так, без охоты — жаловал, чем братовья не уставали хвастать.

Самый старший из всей компании — Микитка Овруч. Пятнадцатое лето шло парню, уже взрослый совсем, отцу-гончару — подмастерье, помощник. Широкоплечий, плотный, и в руках сила есть, вот только лицо — в оспинках, рябое, ну да с лица воду не пить.

Кабан да Лось, Еремеевы братцы — оба на одно лицо. Головы круглые, волосы белобрысые, картошкой носы. Только старший — Кабан — малость повыше, зато Лось, годом брата младше, пошире в плечах.

Колька Шмыгай Нос — хилый, болезненный, потому так и прозван. На два годка Микитки моложе, а по виду — так и на все четыре! Маленький, тонкорукий, на живом тонком личике — одни сияющие глаза. Большие, синие, как у святых на ромейских иконах. Ресницы долгие, как у девицы, да и сам Колька, как красна девица, вечно смущался, краснел. Худобы, слабосильности своей стеснялся, а еще — ушей. Вот у всех уши как уши — плотно прилегли к голове, у него же — торчат, словно у кувшина ручки. Правда, русые волосы — длинные, густые, вот и не видно ушей. Да ладно с ушами, пес-то бы и с ними, хуже другое — не было у Кольки счастья, не сложилась жизнь, хоть даже и толком-то еще не началась. Сирота, рос на Застенье, у тетки, Мордухи-вдовы. У Мордухи — целая усадьба; коровы, гуси, утки. Работы хватало, держала тетка и закупов и холопов-рабов. Вот и Шмыгай Нос — тоже как раб, хоть и родственник. С парнями же — с Микиткой да Еремеевыми-братовьями, сызмальства на Застенье. Застенье — так псковский посад называли, потому что — за стенами Крома-кремля. Там еще одну стену возводили — могучую — по приказу Довмонта-князя.

— Кольша, дровишек бы в костерок-то подбросил! — Микитка Овруч повернул голову и ухмыльнулся. — Эй, Кольша! Ты спишь, что ли, там?

Подобрав с земли сучок, Микитка швырнул его в отрока, угодил в плечо. Шмыгай Нос тут же встрепенулся, сверкнул глазищами:

— А? Что?

Еремеевы грохнули смехом. Не очень-то громко — лес да река шума лишнего не любили, особливо ночью. Впрочем, ночка уже утром высвечивалась, небо уже было не темным, а серовато-синим, и луна со звездами не золотом отливали — серебром.

— За дровишками, говорю, сходи.

— За дровишками? Ага… сейчас… мигом.

Подскочив, Колька рванулся в заросли, затрещал хворостом… Его сотоварищи пока разбирали снасти: сети, уды с длинными — конского волоса — лесками. На вечерней зорьке клев нынче что-то не шел, всего-то и поймали два небольших осетра, остальное все — сорная рыба: лещ, подлещики, щуки, налим. Окуней не брали — выбрасывали, костлявые больно. Не клевало, вот и решили парни остаться на утро — вот как раз сейчас и пора бы уже собираться: сети проверить, удочки побросать. Пора, да — вот-вот и рассвет.

— Чу! Ладья чья-то, — приподнявшись, указал пальцем востроглазый Лось.

Овруч не поверил:

— Да ну! Показалось. Просто, верно, топляк. Ну, какая ладья посейчас, ночью?

— А ты глянь!

Костер уже не горел, а так, таял, сверкал углями. Поднявшись на ноги, Микитка раздвинул ветки дивной плакучей ивы, прищурился… Точно — ладья!

— Ушкуй небольшой… Верно, немецкий.

— А почему немецкий, Микита?

— По бортам — щиты, видите, какие?

Не русские были щиты. Треугольные, верно, с затейливыми картинками — гербами, хотя сейчас все равно ничего не разглядеть — темно, да и далековато малость.

— И чего немца сюда понесло?

— От каравана, верно, отбился да заплутал. Ишь, как плавно идет. Еле тащится!

— Небось, мелей боится.

— А вот и я!

Вынырнувший из зарослей Колька Шмыгай Нос ухнул в догорающий костерок хворост. Сразу же занялось, вспыхнуло яркое желтое пламя, рванулось языками едва ль не до неба!

— Вот ведь скаженный! — дав Кольше «леща», беззлобно выругался Овруч.

Шмыгай Нос обиделся, заканючил:

— Ты ж сам сказал — дрова…

— Тебе волю дай — весь лес пожжешь! — негромко рассмеялся Микита. — Помаленьку кидай, помаленьку.

— О! А ладья-то!

Еремеев Кабан махнул рукою, а братец его добавил:

— Эко как попер! Видать, к нам на костер, да.

В самом деле, после яркой вспышки огня баркас вдруг увеличил скорость, пошел напористо, бесстрашно — словно точно знал, куда.

— Немцев нам еще не хватало, — одернув холщовую рубаху, опасливо буркнул Овруч.

Пробурчал и сразу наткнулся на возражения.

— Так это ж славно — купцы! — наперебой закричали братовья. — Гости торговые! Сейчас у них разживемся чем-нибудь. Ухой угостим!

— Ага! Где ваша рыба-то?

— Гости — славно! — Колька потер руки, уж ему-то, по малолетству и малахольности своей, от торговых гостей завсегда чего-нибудь перепадало. То пряник медовый, то пирог, то обломок желтенького стеклянного браслетика, а как-то раз — мелкая серебряная монетка, немецкий пфенниг. Пфенниг тот Колька на усадьбе, в дальнем углу зарыл, под навозной кучей — и место то приметил. А тетке не сказал, ну ее! Отберет, не моргнет глазом. Еще и выпороть прикажет. Очень уж Шмыгай Нос не любил, когда его пороли — больно, да обидно — ужас как.

Немецкая ладья шла четко на костер, уже можно было разглядеть и гребцов, и гербы, и стоявшего на носу высокого человека в длинном плаще. Истинный немец! Патлы — до плеч, нос — как у хищной птицы.

В это же самое время, совсем недалеко от ребят, из узкой лодочки выбрались на берег двое. Один — судя по виду — господин, другой — слуга. Господин, статный, с открытым светлым лицом — богатый купец или даже боярин — в мягких кожаных сапогах без каблука, в летней верхней тунике — свите — добротного лазоревого сукна с аксамитовыми клиньями-вставками по подолу. На голове — круглая шапка, отороченная беличьим мехом, свита же наборным пояском подпоясана. Необычный пояс — «татарский», на серебряных бляшках — затейливая арабская вязь. Во всем Пскове мало у кого такой поясок сыщется.

Слуга же выглядел, как слуга. С неприметным лицом и пегой бородою, небольшого роста, плечистый, жилистый и, видимо, очень сильный. Одет просто — кожаные поршни с онучами, длинная холщовая рубаха, порты. На поясе — нож длинный, а у господина — кинжал.

Пройдя камышами, оба выбрались на берег, господин приказал слуге тотчас разжечь костер.

— Да поторапливайся. Как бы мы не опоздали!

— Не опоздаем, господине, — криво ухмыльнулся слуга. — А они, ежели что — подождут. Утром, по солнышку, как раз и выйдут к пристани. Никто и не подумает ничего.

— Давай, давай, разжигай, — господин нервно дернул шеей.

Слуга исчез в кустах, захрустел хворостом… и вдруг выбрался обратно, без дров, но с крайне озабоченным видом: