— Оставим возы здесь, — подумав, приказал всадник. — С ними — дюжину охраны. Остальные — за мной.
Пустились вброд кони и люди. Взбаламутили воду, и впрямь оказалось глубоко, да и течение — пустые-то возы вряд ли прошли бы, утянула бы река, а так…
А так вдруг, откуда ни возьмись, выплыли из-за излучины плоты! Вынеслись течением на стремнину, понеслись — прямо на воинов.
Опасность, конечно, заметили, но поздновато. Закричали, заметались, кто-то вытянул вперед руки… Да разве же осилит человек стремительно летящий по течению плот, связанный из тяжелых крепких бревен? Коню-то не устоять, а не то что человеку.
Кто успел — тому повезло, кто не успел, того плоты сшибли, потащили за собой на стремнину, на острые камни…
— Господине воевода! Смотри, смотри!
— Да что уж это такое, Пикуолис их побери! — поспешно выбравшись на противоположный берег, ругался воевода. — И откуда же плоты эти взялись?
— Местные крестьяне завсегда так лес заготавливают, — пояснил кто-то из воинов. — Таскать-то лень.
— Лентяи, чтоб их… Знали бы, переждали. Так! Плотовщиков — на деревья. Поймать и развесить — я сказал! Чтоб неповадно было. Чтоб знали впредь.
Худо ли, хорошо ли — а с дюжину пеших воинов не досчитались, и еще трех всадников. Ждать некогда было, пришлось оставить нескольких воинов — поискать, да еще с десяток — плотовщиков ловить да вешать. А как же! Слово воеводы — закон. Сказал — поймать и повесить, так надобно исполнять, а не исполнишь ежели — сам на ветке болтаться будешь! Воевода Мингайла — на расправу крут, не хуже самого Наримонта-князя.
— Быстрее давайте! Быстрей. Эй, вы там. Догоняйте, иначе, клянусь всеми богами, я велю подогнать вас плетьми.
Больше на пути, слава Диевасу, никаких бродов не было. Был мост. Хороший, сложенный из толстых бревен, мост по виду — так очень даже крепкий. Воины Мингайлы повеселели — мост это вам не брод, река течением не унесет, даже и ног не замочишь. Местные сим основательным сооружением, как видно, гордились. На устроенных по обеим сторонам перилах висели венки, сплетенные из васильков, колокольчиков и купавниц. Само собой, не простые то были венки — жертвенные, заговоренные на божью милость. По уму, так надо было б и воеводе в жертву хотя бы петуха принести — задобрить речных и лесных духов. Отрубили бы петуху голову, обмахали бы и перила, и бревна. Однако же торопился Мингайла и духов местных ни во что не ставил. Вот еще! В Утене, чай, и свои духи есть — вот им и жертвы будут. Так-то оно так, но…
Первым ехал воевода. В золоченом шлеме, в кольчуге сверкающей. Верхом на вороном коне. На боку — меч трофейный висит, немецкий, рыцарский. Алый, щедро расшитый золотом, плащ на круп коня ниспадает. Красив! Да и сам воевода Мингайла красив — дороден, осанист, а уж борода — всем бородам борода! Длинная, рыжеватая, густая, расчесанная мелким гребнем — волосок к волоску. Хозяйская гордость.
Едет воевода, бороду поглаживает, следом за ним — и все остальные воины. Конечно, конные — первыми, а всякая там пешая шваль — сзади. Длинен мост, широк, почти все воины как раз и взошли, поместились, — а воевода едва середину моста переехал. Осталось, верно, два десятка шагов всего, как вдруг…
Из воды вдруг выскочили змеи! Точнее, не змеи — веревки, привязанные к опорам моста. Кто-то за них потянул, и потянул сильно. Так, что заранее подпиленные опоры повалились вдруг в воду, и мост, казавшийся с виду таким надежным и крепким, разрушился прямо на глазах!
Люди, кони — все падали в реку, летели кувырком с высоты. Следом за ним валились вниз тяжелые бревна и доски, ранили, калечили, убивали.
На берегу, за кустами, вдруг затрубил боевой рог, дождем хлынули стрелы.
— На берег! — потерев шлем, громко орал воевода. — Живо! За мной. За…
Докричался, злодей. Черная злая стрела впилась ему в горло. Воевода упал на колени. Выскочивший из кустов молодой воин, лихо взмахнув секирой, снес с плеч бородатую голову.
С криком и молодецким посвистом вылетела из сада нальшанская конница! Впереди, на гнедом жеребце, скакал сам молодой кунигас — Даумантас. Сверкающий меч его разил врагов без пощады. Вскоре князь спешился, и кровавые брызги застили ему лицо.
— Бей, бей! — неслось отовсюду.
Бей…
Кто-то бросился на князя, выбравшись из камышей. Какой-то молодой воин в короткой кольчуге и без щита. Разъяренный, с мечом. Выбрался и сразу ударил. Подставив под чужой клинок край щита, обитый железом, Довмонт нанес ответный удар, повредив врагу руку — щита-то у того не было, защищаться было нечем. Подставлять под удар свой клинок — так в те времена не делали, опасались. Лезвие ведь могло и сломаться, и тогда — верная гибель.
Но этот бедолага подставил — делать-то нечего. Клинки глуховато звякнули… Враг вновь занес меч для удара… Не дожидаясь того, кунигас ударил его краем щита в горло, угодив прямо в кадык! Враг захрипел, глаза его округлились… и князь довершил свое дело мечом, вскрыв врагу шею. Потоком хлынула кровь, и упавший лицом вниз соперник уже не представлял никакой угрозы.
— Слава Перкунасу! — хохоча, громко закричал Довмонт, глядя, как его воины громят растерявшегося врага и в хвост и в гриву.
Пленных было приказано не брать. Убивали всех. Чтоб знали. Чтоб боялись. Чтоб неповадно было.
Глава 3
Жемайтия, земли куршев
— Я помогу тебе вернуть Утену! Да-да, ты не ослышался, брат.
Почетный гость, князь Тройнат, по-хозяйски развалился в дубовом резном кресле, вытянув ноги к огню. Целый день напролет лил дождь, и Довмонт приказал протопить печи. Тем более — такой гость!
Племянник Миндовга, Тройнат, нагрянул внезапно, с небольшой свитою — навестить родича, товарища детских игр. Поохотиться, закатить пир, отдохнуть. Королевской волею князь управлял восточной частью Жемайтии, в просторечье именуемой Жмудью. Из всех литовских земель Жмудь считалась самой отсталой и мало кому нужной. Да что там и было-то? Ни городов, ни дорог — одни леса, болота без конца и края, да неотесанные мужики-деревенщины. Потому-то так легко Миндовг отдал Жмудь Тевтонскому ордену, получив взамен католичество, королевскую корону и благоволение римского папы, а самое главное — торжественное обещание рыцарей не трогать Литву. Обещание свое рыцари частенько нарушали, каждый раз получая достойный отпор. Правда, это все были мелкие стычки.
— Утена? — Довмонт усмехнулся, глядя, как высокий гость вдруг принялся грызть ногти. Была у него в детстве такая привычка, как же. Вообще, Тройнат или, как его называли близкие и друзья — Тренята, мало изменился с той самой поры, когда вместе с Даумантасом плавали по реке на плотах, играли в детские игры да щупали деревенских девок. Все такой же упитанный, веселый. Разве что бороду отрастил и, кажется, стал чуть повыше ростом, а так… Все то же добродушное курносое лицо, темная, падающая на лоб челка, и хитрющие жуковатые глаза. Тот еще жук был Тренята, тот еще! Всегда себе на уме. Подобьет, бывало, на какую-нибудь гадость — потом сам же и наябедничает.
— Да — Утена, — Тройнат улыбнулся щербатым ртом. Кстати, передний зуб ему Домвонт когда-то и выбил. Камнем. Не со зла — шутки ради. Играли просто и вот…
— Помнишь, как ты браги упился, а потом батюшка твой…
— Не я упился, а ты! — возразил кунигас. — Я еще тебя потом тащил. А мог бы ведь и бросить! Валялся бы в грязи.
— Не бросил бы! — гость беспечно отмахнулся. — Ты же — мой друг. Нет?
— Друг, — согласно кивнул Даумантас. — И ты мне — друг.
Привстав, Тройнат хлопнул приятеля по плечу и громко расхохотался:
— Именно так, дружище! Ну, ты же знаешь.
— Ты что-то сказал об Утене, — напомнил нальшанский князь.
— Да, об Утене, — гость вдруг стал чрезвычайно серьезным, улыбка на его широком лице бесследно исчезла, блеснули глаза. — Утена будет твоей, друг!
Довмонт недоверчиво усмехнулся:
— Наримонт ее просто так не отдаст. Значит — война. Ты мне поможешь? Подкинешь воинов?
— Помогу, — клятвенно заверил гость. — Только войны не будет. Вернее, будет, но не здесь. И не с Наримонтом.
— Что же он, просто так отдаст Утену? — нальшанский кунигас уже почти кричал. Гневался. Так, правда, и есть — Тренята что-то хитрил, как всегда, что-то свое выгадывал, ничего не говоря прямо.
— Не просто так. Он получит свой кусок земли в Жемайтии.
— Кто же ему даст?
— Я!
Это вот — «я» — Тройнат произнес с поистине королевским пафосом, какому, верно, позавидовал бы и сам Миндовг, коли б услышал.
— Ты?! — подскочив на лавке, Довмонт невежливо захохотал. — Да ты кто такой-то, Тройнатик? Королем Литвы себя возомнил?
— Ну… пока не всей Литвы, а Жемайтии, — совершенно невозмутимо ответствовал товарищ детских игр. Ответил и тут же схватил кунигаса за руку, зашептал, быстро, с жаром:
— Да, король Миндовг подарил Жемайтию рыцарям… но… хочет вернуть ее обратно. Это знают и тевтоны. Мало того! Совсем недавно они заключили договор с Земовитом, Мазовецким князем. Мои люди донесли вовремя… Как ты думаешь, против кого дружить собрались? А? То-то! Рыцари хотят покорить Жемайтию, соединить две части своего ордена. Но жмудины у себя в лесах… они ведь не знают, что их подарили немцам. Если б их об этом спросили — они вряд ли были бы согласны. Миндовг, кстати, тоже уже не раз пожалел о своем решении. И, знаешь, пожаловал Жемайтию мне. Так что теперь это моя земля, дружище! А рыцари ее хотят прикарманить. Они уже собирают войско! Утена же… — как в детстве, Тренята легко перескочил с одной темы на другую. — Наримонта не любят в Утене. Не уважают, нет. Все знают, как он захватил трон. К тому же он слишком жаден и пытается давить всех. Увеличил оброк, поднял торговые пошлины. От этого случаются мятежи. Наримонт ведь не дурень, чувствует, как шатается под ним трон. Мало того — горит!