Игорь быстро вытащил смартфон и, включив звук, глянул на экран:

— И впрямь звонила.

— Когда я тебя обманывала? — шутливо обиделась Ольга. — Не доверяешь, да?

— Почему же? Доверяю.

— Не доверяешь, не доверяешь, не доверяешь!

— Да нет же, нет!

— Чес-слово?

— Чес-слово! Честное пионерское, как говорили в древние времена.

Девушка снова расхохоталась:

— Ой, пионер нашелся. Ну… и где мы мою пятерку отпразднуем? Я, между прочим, самому Венгерову сдавала. Никто к нему не шел, потому и быстро.

— Чего? — молодой человек искренне изумился, подняв кверху брови. — Это что же, Аристарх Никодимыч тебе пятерку поставил?

— Поставил, поставил!

— Ну, дела-а-а!

— И еще сказал, что я — подающая надежды! Да-да. Именно так и сказал.

Они сидели в скверике перед главным корпусом РГПУ, как раз напротив памятника Ушинскому, в окружении цветов и акаций. Место было людное, поэтому с поцелуями осторожничали, к тому же сам Ушинский (памятник) вроде как косился в их сторону, посматривал явно этак неодобрительно.

— Знаешь, где отпразднуем? — Игорь погладил девушку по коленке. — Ко мне поедем. Теть Лена с утра еще подалась по делам в Москву, сказала, что дня на три. Сестренки на Карельском перешейке. Отдыхают. То ли в Светогорске, то ли в Оленегорске — где-то там.

— Там Финляндия уже совсем рядом.

— Угу. У Лаумы однокурсники оттуда. Они и пригласили.

— Поня-атно. — Ольга томно погладила губы языком. Вообще-то она от подобных жестов воздерживалась… вот разве что для Игоря.

— Значит, ты у нас нынче — совсем одинокий мужчина?

— Савсэм, савсэм! На ужин приготовлю что-нибудь вкусненькое. А вино я уже купил. Красное сухое бордо, как ты любишь.

— Так что же мы здесь сидим? — встрепенулась девушка. — Едем!

Машина — ослепительно белый «Ситроен-ДС5» — была припаркована рядом, в соседнем университетском дворике. Недавний подарок «тети Лены», по-простому говоря — мачехи. Мать Игоря умерла при родах, не дожив до своего восемнадцатилетия три дня. Отец сильно горевал, но через год женился. Сначала на одной женщине, с которой не ужился долго, потом — на другой. На ослепительной красавице брюнетке Елене, Елене Васильевне, женщине с деньгами и связями. После трагической гибели отца — утонул на рыбалке — «тетя Лена», как называл мачеху Игорь, имея на руках двух несовершеннолетних дочерей и пасынка-студента, умудрилась выйти замуж за человека небедного. Потом развелась и открыла свой «Модный дом», делами которого по мере сил нынче занимался и сам Игорь, и его младшие сестры. Такая вот семейная история. Ничего особенного… только слишком уж много смертей.

Вывернули на Гороховую, свернули. В пробке у Загородного простояли не зря — целовались. Не в полную силу, конечно — за дорогой следить надо, — но…

Но когда поднялись в квартиру, ждать уже не было никаких сил! Без слов поцеловав Ольгу в губы, Игорь снял с нее кофточку, а затем и футболку, покрыл жаркими поцелуями, поласкал плечики, нежную шейку, пупок… Потом расстегнул бюстгальтер, накрыл ртом нежно-розовый трепетный сосочек, поласкал языком, погладил, осторожно зажал между пальцами… а затем расстегнул на возлюбленной шортики, протиснул ладонь к лону, чувствуя настоящий пожар!

Ольга прикрыла глаза и, тихонько застонав, закусила губу… Игорь быстро сбросил с себя всю одежду, подхватил полуголую девушку на руки, возложил на тахту. Стащил, наконец, шорты, а за ними — и кружевные красные трусики, припав языком к нежному естеству…

Оленька застонала еще громче, выгнулась, словно пантера перед прыжком… Игорь накрыл ее тело своим, нежно целуя в губы…

Наверное, соседи слышали громкие стоны… Плевать! Пусть так… пусть будет так хорошо… так славно… так…

— Телефон, — отдышавшись, Ольга раскинулась на тахте, вытянув ноги. — Давно звонит, кстати.

— Блин, нашли время… Впрочем…

Игорь, как был, голый, соскочил с ложа, подобрал валявшийся на полу пиджак, глянул на смартфон:

— Лайма… Ну, как там у вас, сестренка? Что?! Что?! Нет… не может быть… как же так… Слушай, ты держись там, а я сейчас… сейчас буду, да… скоро…

— Что-то случилось? — Оленька приподнялась на постели, с тревогой взглянув на посеревшее лицо возлюбленного. — Что-то плохое, Игорь?

— Лаума погибла, — тихо пробормотал молодой человек. — Упала с какой-то скалы.

* * *

Девчонок так назвал отец, Виктор, а точнее — Викторас — Ранчис. Давно обрусевший и родившийся в «коренной петербуржской семье», он никогда не забывал свои литовские корни, хотя иногда признавался, что многое хотел бы забыть. Как бы то ни было, а дочерей он назвал по-литовски. Старшую — Лаума, что значило «небесная колдунья», младшую — Лайма — богиня удачи и судьбы.

На кладбище было малолюдно. Тетя Лена не хотела видеть никого, кроме самых близких. Правда, пришли студенты — подружки и друзья Лаумы. Все плакали и искренне жалели погибшую. Едва зарыли могилу, пошел дождь, совсем не по-летнему холодный, промозглый и нудный. В северной столице так бывает часто. Бывает и снег в июне пойдет — по-всякому, смотря какое лето. Дождь нынче был в тему. Словно вся природа скорбела, плакала.

Поминки устроили в ресторане на Московском, опять же — для близких, но позвали и студентов. Пусть. Игорь с Ольгой подвезли троих, по пути разговаривали. Точнее, говорил один Игорь — расспрашивал о гибели сестры.

— Понимаете, там змея показалась, вот Лаума и… — сопел юный парнишка в свитере и кедах.

— А потом выяснилось, что и не змея это была вовсе, а уж! — подал голос второй студент — белобрысый увалень в синей кургузой курточке и дорогих джинсах. — Да-да, уж, не только я видел. Длинный такой, толстый… но две желтые точки на голове имелись. Я заметил, хоть он и быстро уполз.

Уж…

Что-то в семье было связано с ужами, какое-то предание, Игорь его слышал в детстве, но точно вспомнить не мог. Но что-то такое было — точно. Он спросил тетю Лену, не на поминках, а позже, дня через три.

— Уж? — Елена Васильевна непонимающе моргнула. Черное траурное платье ей очень шло. Сама — брюнетка, плюс черная одежда и тоненькая ниточка серебра на шее. Этакая знатная испанская дама эпохи короля Филиппа Второго. — Уж… Нет, не помню… Хотя…

Неожиданно для себя Игорю вдруг стало неприятно. Слишком уж ухоженно и аристократично выглядела мачеха. Да — осунувшееся лицо, да — глаза заплаканы, но — тщательно наложенный макияж, опять же платье. Впрочем, Елена часто повторяла, что дама должна всегда оставаться дамой. Держать марку, как она выражалась. Вот и держала, не позволяя себе целиком сорваться в горе. Надо было жить… хотя бы ради Лаймы, ее-то нужно было еще поднимать на ноги, шестнадцать лет всего — школьница.

— Залтис! Да, залтис… Виктор как-то рассказывал. Залтис — по-литовски уж. Не простой уж — священный. Ну, знаешь, из древних языческих времен. Таким ужам, кажется, приносили жертвы.

— Жертвы? — молодой человек покусал губу. — Да, да, теперь и я вспомнил. Отец говорил как-то… когда был немного выпивши. Только не про жертвы… Этот залтис — уж — какое-то знамение, что ли… Не дай бог увидеть его во сне! Во сне… Лауме он вовсе не во сне привиделся.

— Бывают же совпадения, — Елена Васильевна качнула головой и, вытащив сигарету из брошенной на стол пачки, закурила.

Игорь поморщился — сам он недавно бросил, но… Но сейчас не выдержал, закурил, пусть даже и дамские. Настроение было такое… дерьмовое.

— А где Оля твоя? — неожиданно спросила мачеха.

— Домой поехала. Мать навестить… Что с тобой? Тебе нехорошо? Может, таблетку? «Скорую»?

Резко побледнев, женщина тяжело опустилась в кресло. Помотала головой:

— Нет, нет, не надо таблетки… Лучше коньяка плесни.

Игорь послушно подошел к бару. Вытащил бутылку коньяка, налил, глядя, как сползают по стенкам бокала тяжелые янтарные капли.

— Больше! Полную! Ну.

Полную так полную. Что уж тут скажешь — надо. Молодой человек налил и себе. Молча, не чокаясь, выпили.

— Ты знаешь, кто такой Миндовг? — чуть помолчав, женщина подняла глаза.

— Литовский кунигас, князь, — удивленно отозвался Игорь. — Первый король Литвы… и последний, насколько я помню.

— Все правильно, — Елена Васильевна вздохнула и потянулась к бутылке. — Так вот, Виктор рассказывал, что в их семье было такое предание. Будто бы этот Миндовг за что-то проклял вашего дальнего предка. Наложил проклятье — мол, что все красивые девушки в вашем роду не будут доживать и до восемнадцати лет. Умрут, погибнут. Но прежде — за их душами приползет священный уж — залтис.

— Чушь какая-то, — наливая коньяк, пробормотал аспирант. — Ну, ведь верно же — чушь. Мракобесие.

— Тем не менее в семье многие так вот умирали.

— Многие?

— Виктор об этом почти не рассказывал. Не любил.

Они выпили еще — помянули. Просидели почти до самого позднего вечера. Игорь уже собирался к себе, на Кондратьевский, как вдруг из комнаты младшей сестры послышался крик!

— Что? Что случилось? — молодой человек едва не столкнулся с мачехой…

Дверь в комнате Лаймы внезапно распахнулась, и девушка выбежала в коридор, растрепанная, с глазами, широко распахнутыми от ужаса.