— Не беспокойся, друг!

— Мое войско придет! — в свою очередь вскочил Наримонт. — Не знаю, как у этого…

— Ты кого назвал «этим», урод?

Соперники вмиг выхватили мечи…

— А ну, прекратить! — заорал жмудин. — Я кому сказал? Живо вложили мечи в ножны! Вот, так-то лучше. Наримонт… ступай вместе с нашим славным криве. Подготовьте пленников к жертве.

Жрец и князь, поклонясь, вышли, и Тройнат перевел дух. Покусав ус, громко позвал слугу, находившегося у входа:

— Принеси-ка нам вина. Того, что захватили в обозе. Небось, не все еще выпили?

— Как можно, государь?

Государь… Вот ради этого слова Тройнат готов был терпеть всё и всех, засунув в задницу свою гордость. В первую очередь терпеть напыщенного индюка Миндовга. Король, чтоб ему пусто было! Договорился он с рыцарями, ага… как же! Плевали они на все его договоры.

— Плевали они на все договоры, — вслух протянул князь… теперь уже не просто князь, а великий князь Жемайтский.

— Это ты про тевтонцев? — усевшись на лавку, Довмонт хлебнул вина из походного кубка. Красивого, серебряного — тоже трофейного, как и белое рейнское вино.

— Про них, про кого же еще? Эти собаки не успокоятся, ты же понимаешь.

— А если их успокоить? — нальшанский кунигас вдруг хитро прищурился, искоса посмотрев на своего сюзерена. — Ну, напугать.

— Ежа — голым задом? — скептически усмехнулся Тройнат. — Уж ты-то наверняка понимаешь: если б не пруссы и курши, мы б тут сейчас не сидели.

— Надо сделать так, чтоб они не сунулись в Жематию, вообще в Литву, — Довмонт почесал бородку. — С Миндовгом они не очень считаются… а если Миндовг будет не один? С кем можно дружить против рыцарей?

— Со Псковом можно, с Новгородом, — поняв идею, князь хлопнул в ладоши. — А лучше — с великим князем Владимирским Александром! Он ведь в русских землях за главного. Так татары сказали! И в Новгороде — его сын. Ай, молодец, Даумантас, ай, молодец!

— Пойдет ли на это Миндовг? Он ведь католик, а русские — православные.

— Пойдет, — задумчиво кивнув, Тройнат внимательно взглянул на кунигаса. — Ты что замолк-то? Вижу, у тебя еще какая-то задумка есть? Ну?

— Ну, есть, — Довмонт скромно опустил глаза. — Надо, чтоб Пруссия вспыхнула. Чтоб восстали все курши, эсты. Чтоб у крестоносцев земля под ногами горела!

— Понял тебя, брат. Будет гореть! Кстати, я об этом же думал. Помнишь Сауле-Солнышко?

— Так она жива? — искренне обрадовался Довмонт.

— Жива, жива, чего ей сделается, — жмудин пригладил бороду. — Жива и все еще жаждет мести за свою погубленную семью.

— А что такое с ее семьей?

— Ее отец был великим жрецом куршей, криве кривейте. Мать — жрицей, — лично разливая вино из принесенного слугой кувшина, Тройнат покусал усы и продолжил, многозначительно поглядывая на собеседника. — Они попали в плен к немцам. Весь род. Отца сварили живым в большом котле. Матери выкололи глаза, а потом — живьем содрали кожу. Малолетних братьев и сестер отдали кнехтам на поругание, а затем убили. Кого как. Саму Солнышко посадили на цепь, словно собаку, и три дня насиловали. Все кому не лень. Хотели посадить на кол, но… Девчонка перегрызла цепь! Вот это зубы! Перегрызла, убила часовых и сбежала. Ничего история, да? Кстати, подобных — множество. Представляешь, как она радуется сейчас?! Сама напросилась к жрецам — приносить в жертву пленных. Я не мог ей отказать. Тем более эта девчонка еще понадобится.

— Сауле, — тихо протянул кунигас. — Жалко ее.

— Жалко, — Тройнат согласно кивнул и добавил, сверкнув хитрыми, глубоко посаженными глазами: — Однако мы с тобой князья, а значит, и жалость должны обращать на благо подвластных нам земель! Ибо кто еще, кроме нас, о них позаботится?

* * *

Знаменитая битва при озере Дурбе произошла где-то в тринадцатом веке, точнее Игорь не мог бы сказать. Просто не помнил. Тринадцатый век… однако! Далеко забрался и почти потерял себя. Подготовка битвы, само это сражение — Игорь здесь не был собой и не мог ни на что влиять. Воспрянувшее сознание князя язычника обрело почти полный контроль… и вот только сейчас ослабело.

Ослабело настолько, что аспирант Игорь Викторович Ранчис, наконец, смог вновь размышлять о себе и своем горе. О том, как выбраться отсюда, исправить всё. Нужно встретиться с Миндовгом, понять, каким образом он проклял весь род Даумантаса. При каких обстоятельствах? Зачем? Можно ли избежать проклятья? Если можно… так, наверное, именно ради этого Игорь и оказался здесь!

Еще надо искать дружбы со жрецом… со жрецами. Быть может, они помогут вернуться? Или что-нибудь посоветуют? Как бы так, словно бы невзначай, переговорить с криве? Лучше всего, в обстановке приватной, за кружкой медовухи или доброй забористой браги.

Словно сами собой, ноги несли кунигаса к священной роще. Там держали пленных рыцарей, туда же, на большую поляну, стаскивали хворост со всего леса, рубили сухостой на дрова. Дров требовалось много, крестоносцев следовало сжечь не просто так, а вместе с их конями, верхом! Так больше чести богам. Да и впечатление! Шутка ли — пятнадцать костров вспыхнут одновременно, пятнадцать всадников воспрянут в небо — к богам. Точнее — провалятся под землю, к жуткому Пикуолису-Велнясу, повелителю смерти и тьмы. Там вам и место. Гнусные крестоносные псы!

— Где ты его видел, Карл? — Сауле взяла мальчишку за руку. — Не иди так быстро. Не поспеваю.

— Ты же сама просила быстрей.

— Но не бегом же! Тем более еще солнце не село.

Девушка смахнула упавшую на лоб прядь. Жаркие лучи клонившегося к закату солнца жгли ее волосы золотисто-рыжим огнем, на тонких запястьях золотом сияли браслеты — подарок жемайтского князя. Платье тоже он подарил. Красивое, из тонкой светло-серой шерсти с затейливой вышивкой ярко-красными нитками по вороту, подолу и на рукавах. Красивое платье, очень. Еще и кожаный поясок с серебряными узорчатыми бляшками, и бусы из янтаря! Босиком дева тоже уже не ходила — башмачки из тонкой, выделанной замши не князь подарил, сама в трофеях нашла.

— Ты что уставился-то, Карл?

— Ты в этом платье такая красивая! — округлив светло-голубые глаза, признался подросток. — Всеми богами клянусь. Даже за руку тебя держать страшно. Я — простой парень, а ты… Ты, словно княжна или жрица.

— Я и была жрица, — Солнышко покусала губы. — Когда-то давно.

— Давно? — недоверчиво моргнув, расхохотался мальчишка. — Тебе лет-то сколько?

— Пятнадцать… а может, двадцать… Но, кажется — что все девятьсот. Идем, Карл… Слушай, все забываю спросить — как твое настоящее имя?

— Кестус, — парнишка хлопнул ресницами и грустно вздохнул. — Но я его почти забыл.

— Зря забыл! Кестус — очень красивое древнее имя. Не то что это дурацкое — Карл, — девчонка фыркнула и сверкнула глазами. — Так и буду впредь тебя звать — Кестус.

— Тебе, правда, нравится?

— Да…

Взявшись за руки, они пошли дальше, прямо через луг, по пояс в высокой траве. Пели вечерние песни жаворонки, стрекотали сверчки. Едва не задевая путников, стремительно проносились стрекозы.

— Ты точно его узнал? — не доходя до рощи, негромко спросила Сауле.

— Узнал, конечно же! Мой бывший хозяин. Славный рыцарь… знаешь, мне тоже его жаль.

— Одно дело — жалеть, другое…

— Все же лучше было бы попросить! Великий кунигас вряд ли отказал бы тебе… Без тебя ведь не было бы и победы.

— Ценят того, кто еще будет нужен, — философски заметила девушка. — А не того, кого уже использовали. Князь будет делать то, что скажут жрецы. Ну? Ты что, отказываешься мне помогать? Тогда обойдусь, не болтай только.

— Что ты, что ты! — округлив глаза, Кестус порывисто замахал руками. — Ты… ты можешь полностью рассчитывать на меня, клянусь.

— Тогда иди. Сначала высмотри все, а потом… потом я придумаю, что нужно делать.

— Хорошо.

Послушно кивнув, мальчишка побежал к лесу, Сауле же осталась ждать здесь, на лугу, невдалеке от опушки с кривой приметной сосною. Девушка улеглась в траву, раскинула руки, глядя, как в светло-бирюзовом небе медленно проплывают золотисто-розовые облака, обласканные светом закатного солнца. Где-то рядом, в кустах, запела иволга. В лесу гулко закуковала кукушка.

Сауле улыбнулась. Раньше, после гибели рода, она долго не знала, ради кого и ради чего жить. Теперь вот — ведала. Ради справедливости! Несправедливо, когда кованые башмаки захватчиков топтали родную землю, убивали и мучили людей, навязывая чуждую им веру. Несправедливо, когда одни люди владели другими. Несправедливо, когда зло утверждалось за счет добра, и носители зла благоденствовали. Несправедливо… Да много было в жизни несправедливого, девушке иногда казалось, что она вся такая, несправедливая — жизнь. Нужно было что-то с этим делать. Ради погибших страшной смертью родичей. Ради матери, ради отца, ради сестер и братьев. Ради всех, обиженных несправедливостью, людей.

— Сауле!

Солнышко вздрогнула и улыбнулась. Быстроногий Кестус вернулся быстро. Славный парнишка…

— Ну? Что ты узнал?

— Пленников никто не охраняет! — усевшись рядом, в траву, одним махом выпалил подросток.