Андрей Посняков

Сокол Гора

Глава 1

La Defense — Les Sablons — Denfert Rochereau

Август

Кто изваял тебя из темноты ночной,

Какой туземный Фауст, исчадие саванны?

Шарль Бодлер. Sed non satiata

(Перевод А. Эфрон)

Старик!

Снова этот старик, тот, попадался уже на глаза на рю Кадет! Противный такой — круглое смуглое лицо с большим крючковатым носом, черные масляные глаза, — увидишь один раз, уже ни с кем не спутаешь.

Максим снова обернулся — ну да, он самый и есть — держится за стойку посередине вагона. А почему бы, спрашивается, не пройти чуть вперед, не сесть? Хотя, может, ему скоро выходить? Так и Максу скоро выходить, вот, уже следующая — «Опера», а там — на восьмую линию до «Конкорда», потом пересесть на первую, сойти на «Пон де Нейи»…

Нейи… Отец говорил, от метро не так уж и далеко до бульвара Бино. Да и с «Опера» в ту сторону идут автобусы. Может, следовало бы выйти? Впрочем, не стоит — больше времени потратишь, пока найдешь.

Выйдя из вагона, Максим быстро пошел вместе с толпой пассажиров, внимательно следя за указателями. Поднялся по эскалатору на верхний уровень, прошел вперед, направо, спустился по лестнице вниз — как раз подошел нужный поезд.

Старик сел в этот же вагон!

Ну, это уже становится интересным. Что же, выходит, он следит за ним от рю Кадет? От штаб-квартиры масонской ложи Великий Восток Франции? Да нет, чушь какая… С чего ему следить-то? Скорее всего, старику тоже надо на «Дефанс»… тогда вышел бы на «Опера», если местный, поехал бы на автобусе, безо всяких пересадок. Если местный… А если не местный — тогда на метро, как вот и Максим.

Вагон оказался новым — загоравшиеся зеленые лампочки высвечивали на схеме следующую станцию. Уже проехали «Аржантин», в принципе можно выйти и на следующей — «Порт Майо», оттуда не так далеко до Нейи, судя по схеме.

Максим протиснулся к двери, увидел, что и старик поднялся со своего места. Ага, вот оглянулся, полоснул быстрым взглядом…

Пропуская выходящих людей, Макс прижался к центральной стойке. Скосил глаза — старик никуда не делся! Не вышел, а так и стоял у самых дверей. Чего же, спрашивается, поднялся с места? Неужели в самом деле следит? Зачем?

Подумав, Максим решил проехать до конечной, а там пройтись до Нейи пешком, по эспланаде и через мост — что там какие-то несколько километров для шестнадцатилетнего парня, тем более спортсмена? А старик, ежели не сойдет раньше, что ж, пускай побегает. Посмотрим, как долго продержится!

Вот и конечная станция. Выйдя из вагона, Макс ускорил шаг. Да здесь, в толпе, и невозможно было идти ни медленно, ни быстро, а только со скоростью самой толпы, которая вскоре вынесла юношу прямо к Большой арке с прицепившимся к ней «облаком».

В отличие от многих, Максиму нравился этот квартал небоскребов, с аркой, с модерновыми скульптурами, фонтанами и огромной площадью. Отсюда открывался замечательный вид на Триумфальную арку, собственно, волею архитекторов, Дефанс так и был задуман — как продолжение перспективы Елисейских Полей и площади Шарля де Голля — Этуаль. На взгляд Макса, замечательно было вписано — там арка и здесь арка и прямые проспекты — Гранд Арме, Шарль де Голль, — плавно переходящие в эспланаду Дефанс.

Отец, когда два года назад показывал ему город, насмешничал: дескать, тебе не в Париж, тебе в Нью-Йорк надо, ну разве эти бирюзово-серые, в зависимости от цвета неба, кубы, шары, параллелепипеды вызывают хоть какие-то чувства? Вызывают, папа. Господи, да это и не Париж вовсе! Нагромоздили черт знает чего, арку эту уродливую выстроили, а скульптуры? Вот уж гнусность-то!

Ничего и не гнусность! Особенно вон та, в виде дерева на сверкающем шаре. Вот Монпарнасская башня, та действительно гнусность — с любого места всю панораму портит, а Дефанс с умом выстроен…

Так вот и спорили тогда, и даже потом, дома.

Быстро, почти бегом, миновав площадь, Максим прошел мимо торгового центра, вдоль садика и фонтана, мимо красной абстракционистской скульптуры (отец презрительно называл ее «арматурина»); на эспланаде остановился, оглянулся… и увидел старика шагах в десяти за собой!

Судя по всему, тот даже не запыхался! Однако…

Плюнув, юноша развернулся и решительно зашагал к преследователю. Тот, по всей видимости, никак не ожидал такого маневра, а потому и не успел ничего предпринять — ни повернуться назад, убежать, ни просто пройти мимо.

— Вы зачем за мной ходите, месье? — по-французски спросил Максим.

Старик — ха! А не такой уж он и старик! Рожа круглая, лоснящаяся, нахальная! Захлопал глазами и вдруг ухмыльнулся:

— Же суиз этранже! Не компран па!

Ага, иностранец, вот как! Не понимаешь ни черта… Чего же тогда тащишься? Тьфу!

Макс и сплюнул бы, если б кругом не было так чисто. Засунул руки в карманы джинсов и — медленно, походкой праздного зеваки-туриста, коих тут было множество, — направился обратно. А черт с ним, с этим мерзким стариком. Пусть следит. В голове Макса уже зрел план, как избавиться от преследователя.

Не спеша молодой человек зашел в музыкальный магазин, посмотрел диски, вышел — старик так и шагал за ним и даже ничуть не скрывался. Ну-ну…

Усмехнувшись, Максим, не оглядываясь, зашагал к Большой арке и спустился в вестибюль метро — огромный залище, кассы, магазины, почта, спуск к поездам метрополитена, спуск к электричкам РЕР, и всюду люди, люди, люди… Ну вот здесь-то!

Словно налим, Макс нырнул в толпу, стараясь слиться с ней в единое целое. Удалось, затесался, сделал пару кругов по залу — магазины, кассы, почта, еще черт знает что, вообще, чего тут только не было. Сам чуть было не заблудился, едва нашел неприметную буковку М — метро. Купил в кассе десять билетиков-«карне», спустился, пропустил первый поезд, второй… На третий сел.

Старика не было! Не было старика! То есть, тьфу, не старика, а того нахала. Отстал наконец, отстал!

Макс перевел дух. Уселся, откинув сиденье, как раз уже проезжали мост. На следующей можно, пожалуй, и выйти. Какая у нас следующая? Ага, «Ле Саблон».

Выбравшись из метро, юноша очутился на широкой авеню Шарля де Голля и, щурясь от яркого летнего солнца, развернул карту. Вот он, бульвар Бино. Не так уж и далеко — мимо церкви, а потом все прямо, прямо.

Довольно насвистывая — преследователь наконец потерялся! — Макс пересек проспект и, вытащив из висевшего на поясе футляра мобильник, посмотрел, который час. Двенадцать почти — это по московскому времени, а по парижскому, значит, десять. Здорово! Времени-то уйма! Сейчас выполнит поручение отца, погуляет везде, где только успеет, — можно на башню подняться, или нет, лучше на Нотр-Дам, мороженое съесть, купить какую-нибудь мелочь на память — себе и отцу. Отец относился к сувенирам скептически, но все ж ему будет приятно, непременно будет приятно, а как же! Но главное, Максим выполнит его поручение, доставит посылочку куда надо. Да уж, побегать пришлось — отец дал два адреса, двух лож, поскольку не знал точно, к какой именно принадлежит господин Пьер Озири. На рю Кадет, в бетонно-алюминиевом здании масонской ложи Великий Восток Франции, такого человека не знали. Не врали — Максим ведь не искал встречи. Просто просил передать посылку, небольшую картонную коробочку с разноцветным золотым соколом внутри — отец показал, прежде чем запечатать. Старинной работы вещь, видно сразу — и как переливаются разноцветные эмали! Красные, зеленые, синие… Максим как увидел…

— Папа, это же…

— Ты прав, сын мой. Эту вещь долго хранила твоя мама. Настала пора вернуть сокола владельцу. И это сделаешь ты!

— Да, но как?

— Ты же едешь на соревнование в Нормандию? В этот, как его?..

— В Эрувиль.

— Ну да, ну да. Перед отлетом обратно заедешь в Париж. Надеюсь, не забыл еще этот город?

— Не забыл. Но…

— Тебя отпустят. Я поговорю с тренером. Заедешь в два места, одно — на рю Кадет, другое — в Нейи, на бульваре Бино.

Вот на этот бульвар Максим сейчас и шел с полиэтиленовым пакетом в руке. В пакете были посылка и, кажется, солнечные очки. А ну-ка… Нет, очки Макс успел уже где-то посеять. Как непременно сказал бы отец — ворона!

На бульваре Бино располагалась штаб-квартира Великой национальной ложи Франции, судя по всему — конкурентов Великого Востока. Что там было между ними общего, а что различного, Макс не интересовался, хотя отец о масонах рассказывал много. Ну какие, к черту, масоны, когда на улице ярко светит солнце, когда тренировки одна за другой, соревнования да еще занятия на курсах французского языка. В школе Максим учил английский, а на изучении французского настоял отец. Даже прикрикнул и чуть не закашлялся, хотя редко позволял повышать себе голос на кого бы то ни было. Потом улыбнулся, подошел к окну — и сразу стало видно, насколько он сдал за последнее время: бледное, словно припорошенное сероватым пеплом лицо, поредевшие волосы, обтянутые кожей скулы.

— Я ведь позволил тебе заниматься боксом. — Отойдя от окна, отец тяжело опустился в кресло, и Максим поспешно накрыл его пледом. — Хотя, видит Бог, поначалу был против. Ну что это за увлечение, прости господи? Бить друг другу физиономии! Впрочем, твоя мать была бы довольна, она вообще любила все экстремальное… Что ее в конце концов и сгубило.

Отец уронил голову и закрыл лицо руками. Максим тоже почувствовал, что вот-вот заплачет. Сдержался — отец не любил открытого проявления чувств. Вот и сейчас, быстро справившись с собой, поднял голову, усмехнулся:

— Эрувиль — это ведь в Нормандии, не так ли? Доедешь поездом до вокзала Сен-Лазар. Очень удобно — рю Кадет оттуда недалеко. Ну а до Нейи доберешься на метро, возьмешь схему.

— Не сомневайся, я все сделаю, папа. Вот только тренер…

— Я же сказал, что поговорю с ним.

Максим посмотрел за спину отца, на фотографию матери в простой деревянной рамке. Пожалуй, она одна и осталась, мама почему-то не очень любила фотографироваться. Мама… Черноволосая красавица, куда моложе отца. Огромные сверкающие глаза, чуть вытянутые к вискам, небольшая родинка над верхней губой. Максим, кстати, пошел в мать — такой же смуглявый, черноволосый, только вот глаза отцовские — петербургские, серо-голубые.

Вообще-то говоря, Макс помнил мать смутно — когда она погибла (отец всегда говорил — ушла), ему не было еще и трех лет. Уехала с подругами на Вуоксу — пройтись на байдарках. Прошлась…

Отец ведь не хотел ее отпускать — уговорила. Такая уж была — любого уговорит. Рванула — не первый раз уже — и больше не вернулась. Попала в порог, закрутило… Даже тела так и не нашли, потому отец и говорил: ушла. Так и не женился больше, с головой ушел в работу — а был ученым-археологом — и в воспитание сына. Воспитывал, надо сказать, жестко, даже, можно сказать, старомодно — хотел видеть в Максиме настоящего петербургского интеллигента, продолжателя своего дела. Жили они вдвоем, занимая две небольшие комнаты в старой коммунальной квартире на Васильевском. Кругом камень, узкий петроградский двор-колодец, в котором кто-то из соседей посадил пару сосенок. Максиму нравилось. Он даже за сосенками ухаживал.

Ага! Вот, кажется, то, что надо, — дом номер 66 по бульвару Бино. Однако тут и вывеска имеется: «Великая национальная ложа Франции». Оно самое!

Повеселев, юноша на всякий случай огляделся в поисках старика — нет, того все ж таки не было. Значит, и вправду отстал — наверняка потерялся на «Ля Дефанс».

Максим позвонил в дверь. Надо же — та сразу открылась. Ах, ну понятно, — камера. Просторный прохладный вестибюль, стены, украшенные календарями с видами Нью-Йорка, и — никого. Стойка ресепшен оказалась пустой. Интересно, а где же служители?

Максим уселся в мягкое кресло — целый ряд таких тянулся вдоль левой стены, — посидел минут пять, потом, так никого и не дождавшись, подошел к стойке, позвал:

— Ау! Есть здесь кто-нибудь?

Никакого эффекта! Лишь под потолком гулко отозвалось эхо. Пожав плечами, юноша обошел стойку и поднялся по ступенькам в длинный коридор, ведущий в глубину дома. Мозаичный, в шахматную черно-белую клетку пол, на стенах — масонские символы в красивых резных рамках: циркуль, угольник, молоток и всевидяще око — глаз в треугольнике. Отец, когда рассказывал, называл его «лучезарная дельта». Вдоль стен тускло, через одну, горели лампы.

— Вы кого-то ищете, месье?

Вздрогнув, Максим обернулся и увидел выходящего со стороны ресепшен невысокого человека в строгом черном костюме при белой рубашке с галстуком. Ну наконец-то, хоть кто-то!

— Я ищу ложу… Великую национальную ложу.

— Вы ее уже нашли. Месье иностранец?

— Да, я русский.

— Русский? — Незнакомец неожиданно улыбнулся. — Посланец из ложи «Александр Сергеевич Пушкин»? Проходите же скорей, брат!

— Боюсь вас огорчить, — замялся Макс. — Видите ли, я профан…

— Жаль. Но все равно — проходите. Думаю, вы явились к нам с каким-нибудь делом? Да даже и без дела, пусть из любопытства — прошу же, прошу!

— Мне нужно передать… одну вещь. Господину Пьеру Озири. Вы такого знаете?

— Пьер Озири?! — Служитель улыбнулся еще шире. — О, конечно же, это наш брат. И не простой брат. Проходите же, не стойте, сейчас выпьем кофе.

— Кофе неплохо было бы, — кивнул юноша. — А когда я могу встретиться с господином Озири?

Служитель остановился и неожиданно тяжко вздохнул:

— Знаете ли, брат Пьер болен. Ой, кстати, это не вы только что спрашивали его по телефону?

— Нет.

— Тогда понятно. — Масон скорбно поджал губы. — Брат Пьер находится сейчас на излечении в госпитале Сен-Венсан де Поль. Ничего страшного, но…

— Я ему хотел кое-что передать, вот… — Максим полез в пакет.

— Ага…

Максиму вдруг показалось, что взгляд масона вильнул… словно бы служитель быстро взглянул на фотографии, выложенные на стойке ресепшен. И сразу же улыбнулся:

— Ага… так это вы и есть. Давайте сюда посылку и немного подождите — я спрошу, что с ней делать.

Масон куда-то вышел, на какое-то время оставив гостя одного, в компании с чашечкой кофе. Впрочем, вернулся он быстро. Улыбнулся:

— К сожалению, мы не можем оставить это у себя. — Он протянул коробку юноше. — Брат Пьер хотел бы сам получить посылку из ваших рук. Вас не затруднит, месье, съездить к нему в госпиталь? Это не так далеко — на «Данфер Рошро».

— Хорошо. — Максим кивнул, и масон снова улыбнулся:

— Я предупрежу брата Пьера по телефону. Еще кофе?

— Спасибо, месье, но у меня не очень-то много времени.

Вежливо раскланявшись со служителем, Макс вышел на улицу и направился обратно к метро. Залитые солнцем тополя и липы светились зеленой листвою, в бирюзовом небе медленно проплывали узенькие полоски облаков. Пахло дымом — то ли где-то жарили каштаны, то ли что-то горело, молодой человек не обращал на это никакого внимания. Уселся на лавочке, проверил коробку — сокол на месте, — развернул карту, разыскивая нужную станцию.

Ага, вот она — «Данфер Рошро». А вот и одноименная площадь, и улица. Ну ничего себе — «недалеко»! Через полгорода тащиться! Хотя на метро, наверное, быстро.

Усаживаясь в полупустой вагон, юноша взглянул на часы мобильника. Час дня. По местному одиннадцать. А с тренером и ребятами они встретятся у вокзала Сен-Лазар, у памятника в виде часов. Вечером, в двадцать три ноль-ноль. Самолет утром. А до двадцати трех еще времени-то! У-у-у-у! Значит, так, сейчас в госпиталь, быстренько передать посылку «брату Пьеру», а потом, потом… Это ведь Париж, господи! Поехать в центр, на Ситэ, к Нотр-Дам и Дворцу правосудия… Или нет, лучше добраться до Лувра. Потом по Риволи — в сад Тюильри, погода-то! И дальше — как два года назад гуляли с отцом, тогда еще не больным, а вполне даже здоровым, — через сад Тюильри на площадь Согласия, потом по Елисейским Полям к Триумфальной арке. А может быть, свернуть к башне?

Максим улыбнулся и посмотрел в окно — поезд как раз выбрался на поверхность и проезжал по мосту через Сену. И вот она — башня! А вот станция «Бир-Хакем», но с нее башню смотреть не хочется — неудобный ракурс, как будто из-за угла подглядываешь. Иное дело — с «Трокадеро», с холма Шайо, — вот тут вид так вид, отец именно туда приводил Макса. Отец… Как-то он быстро сдал, слишком уж быстро. Хотя, с другой стороны, пятьдесят семь лет, Максим ведь у него поздний ребенок. А маме тогда было всего двадцать! Совсем молодая девчонка, в два раза моложе отца.

Отец был археологом, они на раскопках и встретились, кажется, где-то на юге… Или нет, под Новгородом. Мать увлекалась Древним Египтом, и сколько книг от нее осталось! На разных языках, не только на русском. Осталось…

Эх, мама, мама… Как говорил отец — и дернул же черт! Даже могилы и той не осталось. Раз в год, восьмого мая, — именно тогда погибла мама — Максим с отцом обязательно ездили на Вуоксу, к тому самому порогу. Сложили из камней памятник, даже эмалевую фотографию прикрутили — пересняли с той, что была: «Тимофеева Яна Тавовна».

А фотография-то оказалась веселой — других просто не было, и мама — красивая молодая девчонка! — улыбалась так задорно, весело, словно бы говорила: «Ничего! Прорвемся!» Прорвемся — это было ее любимой слово. Макс, правда, этого не помнил — слишком уж мал был.

Со стороны матери родственников не имелось, она была детдомовская и, по словам отца, о детстве своем вспоминать не любила. Отец тоже жил одиноко — все родственники погибли в блокаду, отец скончался от ран, а мать, Максимова бабушка, умерла еще в семидесятом. Такие вот дела.

Ага!

Максим посмотрел в окно — где хоть едем-то? «Распай». Уже на следующей выходить. Отыскать площадь, улицу… Ну, карта есть, да и спросить можно.

А все ж интересно — что ж это был за круглолицый нахал?!