Андрей Посняков
Лоцман. Сокровище государя
Глава 1
За дальним лесом садилось солнце. Угасало, растекалось пожаром по смолистым вершинам елей, вытягивало по опушкам длинные черные тени. Еще немного — и наступит, упадет тьма, накроет весь лес плотным черным покрывалом, таким, что не видно ни зги. В темно-голубом, темнеющем небе уже загорелись, вспыхнули первые белесые звездочки, а вот настоящей луны не было, лишь огрызок месяца, похожий на кривую татарскую саблю, зацепился за вершину старого дуба да так и висел, тощий, прозрачный, хиленький, ничего особо не освещая — толку от такого, ага!
Сидевшая на толстой ветке сова вдруг насторожилась, зыркнула взглядом и, к чему-то прислушавшись, шумно забила крылами, поднялась, полетела куда-то в самую чащу. И правильно — на узкой лесной дорожке, из-за поворота, заросшего старым ольховником, показались всадники в коротких кафтанах. Все при саблях, у кого-то и «берендейки» через плечо. «Берендейка» — перевязь через плечо с подвешенными принадлежностями для заряжания пищалей, пенальчиками с пороховыми зарядами, сумкой для пуль, пороховницей — вещь в бою да походе удобная, воинским людям без нее никак.
Всадники ехали на рысях, не шибко торопясь, но и поспешая: как волчья сыть — нога за ногу, сопля за щеку — по дороге не волочились. Впереди — дюжина на сытых конях, сразу за ними — крытый возок на смазанных дегтем колесах. Четверка лошадей, кучер — здоровущий мужик с окладистой кудлатой бородою. Крыт возок дорогой узорчатой тканью, сразу видать — не какой-нибудь там торгашина-купчина едет — боярин!
Позади возка — снова всадники: кирасы, палаши, пистолеты, у кого — и каски железные, называемые иностранным словом «морион». Рейтары! Из полков «нового строя», что на немецкий манер устроены и не так давно на земле русской заведены. Командиры у них опять же по-заморски обозваны — никаких тебе воевод, сотников: капитаны, майоры, полковники! Есть и иностранцы, ну, а в большинстве — русские все, из московских дворян.
За рейтарами, растянувшись, шло пешее воинство — бородачи-стрельцы. Кафтаны длинные, красные, тяжелые пищали на плечах, еще и бердыши, сабли — славное воинство! Идут — любо-дорого глянуть, лишь берендейки гремят в такт шагам. Раз-два, раз-два, левой…
— А ну, молодцы… Песню запе… вай!
Грянули молодцы дружно:
— Ой ты, гой-еси, православный царь! Православный царь, повелитель наш.
Громко запели стрельцы. Разнеслась удалая песнь по всему лесу. Тут уж не только сова, тут и зайцы из кустов повыскакивали, и волки хвосты поджали.
— Славно поют, — один из скакавших впереди воинов хмыкнул, сдвинув на затылок шапку.
Молодец — хоть куда. Высок, красив, строен. Весь из себя этакий крепкий, жилистый. Из-под темно-русой челки синие глаза сверкают, борода расчесана, а взгляд такой… начальственный взгляд, как и положено командиру.
Звали молодца Никита Петрович Бутурлин, и было ему двадцать шесть лет. Не женат еще, не пристатилось, да и родители померли давно. Батюшка, мелкий помещик — «беломосец» — земли северной, тихвинской, иконой своей славной, оставил сыну в наследство чуток землицы с деревенькой Бутурлино и «со людищи» в количестве тридцати пяти душ, из которых большая часть — девки да бабы. Ну и вот, боевые холопы, вон они, скачут чуть позади, рядом. Чернявый осанистый Семен, чем-то похожий на медведя, слева от него — рыжий Ленька, чуть позади — совсем еще юный Игнат… Вот и все помещика Бутурлина воинство! Явился на службу, как наказано — «конно, людно, оружно». Ну, а что людишек маловато — так то не Никиты вина. Не совсем еще оправилась матушка Русь после страшной Смуты, много людей бедовало. Не только простолюдины, но и мелкие дворяне впали в страшную нищету, такую, что многие даже запродавали себя в холопы.
Ну, до Никиты Петрович такое, слава Господу, не дошло, хотя и он, что греха таить, подрабатывал лоцманом, проводил торговые суда от посада тихвинского до самого Варяжского моря, и иногда — в Стокгольм-Стекольну. Так бы и перебивался, кабы не начавшаяся недавно война со шведами — вот уж тут Бутурлин себя проявил, без него вряд ли бы славный город Ниен так уж быстро взяли. Воевода, князь Петр Иванович Потемкин, так прямо и сказал: «Без тебя б, Никита, столько бы кровушки пролилось!» Так вот…
С тех славных пор минуло что-то около месяца, война только еще разворачивалась, зачиналась, и Никита Петрович оставался при воеводе. Если считать по-немецки, шел июль одна тысяча шестьсот пятьдесят шестого года от Рождества Христова. Князь-воевода Потемкин с большой охраною ехал нынче в смоленские земли, недавно отвоеванные у поляков. Ехал не в сам град Смоленск, а чуть западнее, на полночную сторону — к верховьям Двины-реки, где молодой воевода Семен Змеев, еще по зиме заложив верфь, выстроил тысячу стругов. Струги нужны были для скорого похода на Ригу — как раз по Двине-Даугаве и плыть. Рига принадлежала шведам, и царь-государь Алексей Михайлович намеревался ее воевать, что было бы на руку для всей русской торговли. Да и что сказать, слишком уж зарвались свеи — все Варяжское (Балтийское) море своим «шведским озером» сделали! В Риге — шведы, в Ревеле — шведы, в Нарве — они же, вот хоть устье Невы-реки князь-воевода Потемкин для государя отвоевал (с господина Никиты Бутурлина помощью). Ну, кто в Ниен пробрался да вызнал всё? Он, он, Никита! За что и получил в награду шестьдесят талеров, именуемых на Руси ефимками. Деньги хорошие, такое жалованье, пожалуй, только полковники получали… да еще приказные начальники — дьяки.
На те деньги Никита задумал выстроить вокруг деревни своей крепкий тын! Пушки завезти… хотя бы кулеврины, да людишек еще прикупить, лучше бы мастеровых, справных…
Задумал… да вот покуда некогда было. Война!
— Далеко до села еще? — повернувшись в седле, Бутурлин бросил взгляд на проводника Тимофея — местного мужика из артельных, плотников. Бродяга, если уж так-то — бобыль.
— А версты четыре осталось, — пригладив пегую бороденку, Тимофей потрепал лошадь по гриве. — Что, Каурка, поди, устала?
— С чего ей уставать-то? — громко захохотал едущий рядом Семен. — Не так уж мы и гоним.
— Гнать-то не гоним, да, — проводник согласно потряс бородою. — Однако с утра уж верст двадцать проехали. Один раз всего и отдыхали.
— Ничего, в селе отдохнем! — хмыкнул Никита Петрович. — Раз уж, говоришь, четыре версты… Скоро!
— Никита Петрович! Господи-и-и!
Вырвавшийся вперед Игнатко вдруг осадил коня, да так резко, что едва не вылетел из седла. Вскрикнул, обернулся, указал рукой куда-то на обочину…
Бутурлин поспешно поворотил коня… и перекрестился, увидев рядом, в кустах, изрубленные буквально на куски трупы! Две юные девушки… почти нагие, в одних рубашонках, босиком… Вот страсть-то! Верно, снасильничали, устроили «толоки»… Но зачем так-то? Вон, горло рассечено — голова почти срублена… Да и кисть руки у второй еле держится…
Заинтересовавшись ранами, Никита Петрович спешился, наклонился… Да, явно разрублены кости! Видно, какой-то черт забавлялся с девами — силушку свою темную показывал! Истинно — черт, дьявол! А кровищи-то, кровищи вокруг…
Зло сплюнув, Бутурлин обернулся к слугам:
— Семка, давай к воеводе! Хотя нет. Сам доложу.
Вскочив в седло, Никита погнал лошадь к возку, выкрикнул, едва только подъехал:
— Дурные новости, княже!
— Что еще? — откинув полог, из кибитки выглянул круглолицый боярин в наброшенной поверх кафтана епанче, с окладистой, тщательно расчесанной бородою и неожиданно острым взглядом небольших, глубоко посаженных глаз. Собственной персоною Петр Иванович Потемкин — воевода и князь.
Резко оборвалась удалая стрелецкая песня…
— Две младые девы, убиты и нази, — по-военному четко доложил молодой дворянин. — Раны, господине, весьма занятные…
— Так-так, — Потемкин вскинул брови. — И что там занятного?
— Обычно так бьют моряки! — ни капли не сомневаясь, пояснил Бутурлин. — Тяжелой абордажною саблей.
— Ага… — пригладив бороду, князь почмокал губами. — Ну, в этом ты разбираешься, помню… А где тела?
— Рядом… вон…
Петр Иванович не поленился, выбрался из возка и самолично осмотрел трупы. Почмокал губами, покачал головой, да, сдвинув на затылок шапку, почесал темную, тронутую на висках сединой шевелюру:
— Молоденькие совсем. Юницы… Руки и пятки грубые — знать, крестьянки. И какому ироду понадобилось их убивать? Сегодня убили-то, и не так давно… вон, кровь едва запеклась… Та-ак… Лес прочесать мы до темна не успеем… Тогда завтра! Посейчас же дев этих — в обоз. Завтра и похороним в этом, как его…
— Плесово, княже, — подсказал Никита.
Плесово — так называлось село, где была устроена верфь и куда нынче добирался воевода Потемкин. Ехал не просто так, не новыми стругами любоваться, просто уже совсем скоро в Плесово должен был явиться сам государь Алексей Михайлович. Царь лично занимался подготовкой рижского похода и даже собирался возглавить войско. Вот-вот приедет — и в поход! И — горе Риге, горе — Лифляндии!
Что же касается Потемкина, то тот должен был получить указание относительно его собственной армии, той, что захватила Ниен. Что дальше-то делать? Стоять в Орешке? Или идти воевать Выборг? Людей, конечно, для такого похода маловато, но как велит государь, так и будет. Хоть Выборг возьмем, хоть Стокгольм!
