— О да, мой повелитель. — Вестник упал на колени. — Повелитель Великого Дома скончался вчера на рассвете.
— Скончался? — вскричал Ах-маси. — Так он умер сам? Не был убит?
— Нет, господин. Именно умер.
— Брат…
Ах-маси поспешно отвернулся, чтоб не было видно, как исказилось лицо. Брат, великий фараон Ка-маси, был очень достойным человеком. Великим воином и заботливым, нежным сыном… и братом.
— Эх, Ка-маси… Ка-маси…
А вестник не уходил, и расстроенный юноша бросил на него недовольный взгляд:
— Что, еще что-нибудь случилось?
— Великая царица Ах-хатпи, луноподобная дочь Тетишери и Таа, желает видеть тебя, господин, в Уасете как можно быстрее.
— Ну, это уж понятно. — Ах-маси махнул рукой, отпуская вестника. Ну, ясно… Бальзамирование, подготовка к похоронам, похороны… Кстати, не такая уж и печальная церемония…
Да, несомненно! Надо ехать. Как можно быстрее.
Молодой командир подозвал Каликху:
— Передай всем. Немедленно собираться! Возвращаемся в Уасет.
— В Уасет? — Глаза чернокожего воина вспыхнули радостью. Впрочем, тут же погасли. — Осмелюсь спросить, господин. Это правда, что…
— О! Все уже знают, — неприятно поразился Ах-маси. — Да. Правда.
— Сочувствую, мой господин, — глубоко поклонился Каликха. — Разреши исполнять приказание?
— Исполняй.
Ах-маси снова уселся на камень. Наклонившись, поднял золотую пластинку… уже холодную. Сунул за пояс… Рука наткнулась на какой-то гладкий предмет… Футляр. Яшмовый футляр. А ну-ка…
Несколькими ударами юноша раздробил футляр о камень и вытряхнул на ладонь маленький, размером с палец, свиток. Пожелтевший папирусный свиток… Нет! Не папирусный. Кажется, это плотный картон… бумага… Но как такое может быть? Впрочем, может… Развернуть!
Фотография! Старинное фото мужчины в шляпе, с усами и, кажется, в смокинге. Внизу что-то написано. Красиво так, в виньетках.
Повелитель Великого Дома, сын славного фараона Таа Секенен-ра и царицы Луны Ах-хатпи, Ниб-пахта-Риа Ах-маси с волнением прочел по-французски: «Бульвар Капуцинок, фотоателье г-на Нодара. 1876 год».
1876-й!!!
Глава 2
Красные крыши
Весна 1552 г. до Р. Х. (месяц Пахонс сезона Шему). Уасет
Он давал богу все, что он любит.
Он давал хлеб голодным, воду — жаждущим,
Одежду — нагим…
«Книга мертвых». Пер. М. А. Коростовцева
Жрецы забальзамировали тело умершего фараона на славу! Вначале специальными крючками извлекли через ноздри часть мозга (оставшуюся часть растворили, впрыснув особые снадобья), потом очистили брюшную полость от внутренностей, пропитали пальмовым вином, протерли благовониями, заполнили чистой растертой миррой и, испросив благословенья божества загробного мира Осириса и Анубиса — собакоголового бога, покровителя бальзамирования и некрополей, — положили умершего в натровый щелок на семьдесят дней. По истечении этого срока тело будет обмыто, обвито полотняными повязками и намазано камедью — клеем. И вот после этого уже можно приступать непосредственно к похоронам — главному делу всей жизни не только фараона, но и любого вменяемого человека. Естественно, каждый всю жизнь строит себе гробницу — исходя из имеющихся возможностей, а уж что-что, а возможности у фараона имелись. Правда, гробница Ка-маси, на взгляд его младшего брата, казалась довольно скромной. Небольшая пирамида из красного кирпича располагалась на западном берегу Хапи, в Городе Мертвых, рядом с такой же пирамидой отца, великого Таа Секенен-ра. Обе гробницы находились неподалеку от усыпальницы древнего почитаемого царя Менту-Хатпи, лет шестьсот тому назад вырвавшего Кемет из долгого периода смут и раздоров. Тогда же возвысился и Уасет — родной город Менту-Хатпи.
Подходя к усыпальнице брата, Ах-маси оглянулся — клонившееся к закату солнце окрашивало крыши гробниц и храмов в густой красный цвет — цвет крови.
— Как страшно! — Идущая рядом супруга — юная Нофрет-Ари, иначе Тейя, взяла мужа за руку. — Это солнце… Эти крыши… Как кровь!
— Не бойся, жена моя. — Юный фараон ласково обнял Тейю за плечи. — Я же говорил, незачем тебе было со мной ехать. Я бы сам все посмотрел…
— Нет! — Девушка покачала головой и лукаво улыбнулась. — Твоя мать, великая Ах-хатпи, попросила меня сопровождать тебя. Ты слишком устал.
Ах-маси улыбнулся и погладил жену по щеке. И в самом деле, устал. Да и как не устать? Ведь на него легли все заботы о достойном погребении умершего брата! Погребение, по здешним меркам, событие не столько грустное, сколько торжественное и даже в чем-то радостное. Ну, правда и есть, с чего грустить-то? Человек достойно прожил свою — пусть и короткую — земную жизнь, достойно подготовился к жизни иной, вечной, и теперь его Ба соединится с вечной душой Ка на светлых и счастливых полях Иалу — полях загробного мира, в царстве покоя и благоденствия. Всем бы так жить, и всем бы так умереть.
Вот только много хлопот родственникам. Кроме бальзамирования, еще и гробница — надо все проверить, чтобы статуи были красивы, чтоб имелись подобающие рисунки и росписи, чтобы… Да много всего. Можно было бы, правда, поручить это слугам, но Ах-маси хотелось самому оказать последние почести брату. И мать его, царица Ах-хатпи, и жена, Нофрет-Тейя, с этим его решением согласились: да, умершему брату это, несомненно, будет приятно. Свой, родной глаз, он все-таки лучше.
Обойдя величественную усыпальницу Менту-Хатпи, юный фараон с супругой и идущие за ним на почтительном расстоянии слуги и воины направились к кирпичной пирамиде Ка-маси. Небольшая — уж конечно, не как у древних царей Инебу-Хедж, но очень уютная, можно даже сказать, по-домашнему уютная… А рядом с ней пристроена еще одна, маленькая пирамидка — гробница любовницы, одной хорошей девушки. Она, правда, еще жива, но ведь когда-нибудь и она умрет, и тогда любящие сердца вновь соединятся. Ну, чем не повод для радости! Кстати, великий Менту-Хатпи когда-то поступил так же. Во-он, за широким пандусом, за пальмами, белеет изящная гробница Кемситы, жрицы богини любви Хатхор и любимой женщины Менту-Хатпи. Все правильно — жены женами, а любовь — любовью. Это, наверное, одному Ах-маси волею бессмертных богов повезло: и супруга, и любовь одна — Нофрет-Ари Тейя!
Да как такую не любить?! Стройненькая, ловкая, красивая… Ой какая красивая! Точеное личико, милый, чуть вздернутый носик, глаза… как брильянты! Тонкие брови, ресницы длиннющие, загнутые, золотисто-смуглая кожа… ах… на спине, меж лопатками, татуировка — сокол. Такая же была и у матери Тейи. И у матери ее матери… ну, и так далее… К тому же умна и много чего умеет… и знает. Не жена — сокровище!
— Скажи слугам, пусть не идут дальше за нами, — сворачивая к пирамиде Ка-маси, попросила… нет, скорее даже, распорядилась Тейя.
Обернувшись, молодой фараон поднял руку:
— Ждите нас здесь.
— Но, господин…
— Я сказал — ждите. Небеху, дай сюда светильник! Да не спеши так — сначала зажги.
Оставив слуг и воинов снаружи, супруги вошли в усыпальницу, кивая в ответ на поклоны бдительных стражей.
— Как красиво!!! — Подняв повыше светильник, Ах-маси не смог сдержать восхищения. — Какие великолепные колонны, росписи, целые картины! Смотри-ка, жена моя. Вон — охота. Тут — рыбалка… Нет, вранье! Такой крупной рыбины мой брат отродясь не ловил!
Тейя засмеялась:
— Ловил, ловил, он рассказывал.
— Ну, мало ли что он там рассказывал…
— Ладно тебе спорить! Глянь-ка лучше вон на ту стену. Видишь, пир!
Ах-маси посветил, всмотрелся… и губы его сами собой растянулись в улыбке:
— Ха! Вон Ка-маси… Какой важный. А вон матушка. Каликха… жрец Усермаатрамериамон, а рядом с ним кто? Похож на военачальника Усеркафа?
— Так он и есть. Видишь шрам на щеке? А вон и мы с тобой, у колонны.
— Точно! — Фараон улыбнулся и тут же притворно нахмурился. — Это ты тогда была в таком прозрачном платье? Смотри-ка, все тело насквозь просвечивает!
— Ну и что? Пусть все завидуют — какая у тебя красивая жена. Тогда, кстати, тебе нравилось.
— Мне и сейчас нравится… Впрочем, кажется, не одному мне. — Ах-маси шепотом прочел иероглифические надписи: — «Какая красивая супруга у брата Великого Царя!» «Воистину, она подобна луне!» «Молодость ее подобна красоте ее».
— Ой, как хорошо сказано, — ухмыльнувшись, заметила Тейя. — Приятно такое читать, а? Что скажешь?
— Да уж. Приятно. А где, кстати, тут мой старый приятель Ах-маси пен-Анхаб? Что, его тогда не позвали? Усеркафа из Анхаба позвали, а его — нет? Не может такого быть.
— Не может. Ты просто плохо ищешь! Ну-ка, посвети… Сюда, сюда… Ага! Вон он, твой дружок, — где гусь с кошкой дерутся. Скрючился, бедняжка, видать, перепил. Ой, ой, бедолага — извергает из себя все, что съел и выпил. И написано — «Не буду больше пить, клянусь Гором!» Он выполнил клятву-то?
— Похоже, что нет. Ну и художник. Что он тут изобразил! — Ах-маси нахмурился. — За такие картины велю бить его палками.
— Зачем? Ка-маси такие рисунки понравятся!
— Думаешь?
— Точно понравятся, тут и думать нечего. Вон и девчонка его… танцовщица…
— Да тут много танцовщиц. Все голенькие.
— Ишь, заинтересовался!
Повернувшись к мужу, Тейя обняла его за плечи:
— Ты еще не сказал, нравится ли тебе мое новое платье?
— Платье? Ах да…
Опустив светильник на черную базальтовую плиту, место для саркофага, юноша нарочно отодвинулся от супруги — рассматривал.
Что и говорить, красивое было платье! Голубовато-зеленое, сшитое из невесомой полупрозрачной ткани, называемой «сотканный воздух», оно хотя и не обнажало полностью грудь, но отнюдь ее не скрывало, скорее — подчеркивало, обволакивая прелестное тело мерцающей дымкой. К тому же имелся еще и длинный, от бедра, разрез. Сверху, поверх широкого ожерелья из золота и драгоценных камней — ускха, был накинут легкий золотисто-белый плащ из точно такой же ткани. Наряд дополнял узенький золоченый пояс с цветными фаянсовыми подвесками-амулетами, в основном зелеными и голубыми, посвященными различным богам, а еще роскошные, украшенные разноцветной эмалью серьги и такие же браслеты на руках и ногах.
— Не платье — мечта! — с улыбкой оценил Ах-маси.
— Ах, муж мой. — Поведя плечом, Тейя вздохнула. — Клянусь Хатхор, воистину, ты стал оказывать мне мало внимания в последнее время. Что случилось? Ты меня разлюбил? Нашел другую?
— Что ты, что ты! — горячо возразил юный царь. — Как я могу разлюбить тебя?! Тебя, которую… какую… А, не буду больше ничего говорить! Буду действовать!
— Действовать? — Отскочив в сторону, Тейя спряталась за колонной и показала мужу язык. — Это как же, позволь тебя спросить?
— А так! Вот сейчас ка-ак поймаю тебя!
— Поймай, поймай…
Опа! Прижав к себе жену, молодой фараон ощутил сладостно-щемящее чувство. Не очень-то от него супруга и бегала. Наоборот… Прижалась, обвила руками шею…
— Помнишь, ты когда-то учил меня поцелую? Жуткий разврат! Но… так приятно…
— Я знаю…
Крепко целуя юную женщину в губы, Ах-маси снял с нее плащ, пояс… Под прозрачной тканью, на бедрах, блеснула тонкая золотая цепочка.
— Новая? — на ухо прошептал фараон. — Ты не хвастала… Давай-ка посмотрим…
Тяжело дыша, Тейя подняла вверх руки, с готовностью освобождаясь от платья… которое и так мало что скрывало. Ну, тем не менее…
— Какая ты у меня красивая! — лаская нежное тело, прошептал юноша. — И как я тебя люблю! О, боги… За что вы дали мне такое счастье? Иди же ко мне, душа моя…
— С радостью, муж мой… ой… Но тут, на плите, холодно… и неудобно.
— Но мы не будем ложиться…
— Не будем…
Они вышли из усыпальницы, взявшись за руки и смеясь. Ах-маси почему-то сейчас жутко волновал вопрос: а что скажет по поводу вот только что произошедшего хозяин гробницы? Понравится ли это ему? Не вызовет ли гнев? Тейя со смехом уверяла, что, конечно же, понравится, не может не понравиться. А насчет гнева — уж скорее Ка-маси будет смеяться.
— Он будет доволен, твой брат. — Не стесняясь находившихся неподалеку воинов, Тейя потерлась носом о щеку царственного супруга. — Несомненно. Воистину!
— Слава Хатхор, если так.
— Так, так… Именно.
Юная красавица снова прижалась к мужу, потерлась носом… и вдруг прошептала:
— Медленно поверни голову влево… Нет-нет, не так быстро! Видишь?
За усыпальницей, у храма Амона, Ах-маси увидел прошмыгнувшую фигуру в белых одеждах жреца.
— Он следил за нами в гробнице, — так же шепотом пояснила Тейя. — Я хотела переговорить там с тобой, без лишних ушей… Но вышло куда приятнее!
— Я прикажу воинам его схватить и выяснить, кто…
— Нет! Пусть думают, что мы о них не знаем.
— О них?!
— Милый… Весь дворец кишит соглядатаями! За время военных походов многое изменилось.
— Изменилось… — эхом повторил Ах-маси. — И все же… что ты хотела сказать мне?
— Мы поговорим… теперь даже не знаю где.
— Не знаешь? Тогда давай в барке.
— В барке?
— Ну, в той маленькой разъездной лодке… Мы в ней уединимся… на виду у всех.
В барке они вновь предались любви, бурно и почти что открыто, не обращая внимания ни на плывущие впереди лодки, ни на золотисто-красный закатный шар солнца, на блеклые пока еще звезды.
А потом Тейя шепнула, глядя на небо:
— Ну наконец-то мы может поговорить. Ты знаешь, как умер твой брат?
Ах-маси вздрогнул:
— Как?
— Странно — вот как! Слишком уж быстро. И слишком выгодно для мятежников.
— Я уже об этом думал, — тихо признался юноша. — Его отравили…
— Нет. — Тейя повела плечом. — Отравить не могли — слишком уж много кругом охраны, да и за пищей для повелителя, как водится, тщательно следили. Его убили иначе… В шатре Ка-маси нашли золотую табличку. Твоя мать, великая царица Ах-хатпи, покажет ее тебе, однако я могу прочесть ее наизусть.
— Прочти!
— Пятый пилон, — прикрыв глаза, нараспев произнесла красавица. — Пламя, владычица слов власти, дающая радость тому, кто в нем отражается с мольбами, та, к кому никто на земле не смеет приблизиться. Имя привратника: Усмиряющий мятежников.
— Усмиряющий мятежников, — шепотом повторил фараон. — Откуда эти слова?
— Это слова «Книги мертвых», самой тайной и непостижимой из сорока двух книг Тота, в коих сокрыто древнее Знание… Из «Книги мертвых» — «Познание пилонов в доме Осириса в саду Аарру».
— Вижу, тебе тоже неплохо знакома эта книга.
— Я же не деревенская простушка! Ка-маси умер от лихорадки — именно ее и вызывает заклинание, написанное на пятом пилоне дома Осириса. Умер быстро, словно сгорел.
— Сгорел…
— Что ты все время повторяешь мои слова? — удивилась Тейя.
— Так… Просто так мне удобней думать. Говоришь, во дворце полно лазутчиков?
Царственная супруга качнула головой:
— Ну — полно, это уж я так, к слову. Но они есть! И мы, увы, их не знаем.
— Узнаем. — Сжав зубы, Ах-маси потянулся к веслу. — Узнаем, клянусь Амоном и Гором. Узнаем.
Вечером во дворце он встретился с матерью, великой царицей Ах-хатпи, непостижимо красивой женщиной, еще далеко не достигшей возраста сорока лет. Она сидела в золоченом кресле и, склонив голову, слушала пение служанок. Горели светильники, от жаровни в углу, щекоча ноздри, поднимался лиловый дым благовоний Пунта. В квадратные, под самым потолком, окна заглядывали луна и звезды.
Войдя, молодой фараон, как почтительный сын, преклонил колени:
— Ты звала меня, царица-мать?
— Да, сын мой. Хочу вместе с тобой молиться Осирису за моего умершего сына, твоего брата. Ты уже осмотрел гробницу?
Сияющие глаза царицы взглянули на сына требовательно и строго.
— Да осмотрел. Там много хорошего.
— Расскажешь мне обо всем в храме.
Ах-хатпи встала, отпуская служанок повелительным жестом. Широкое ожерелье ее светилось драгоценными камнями и золотом, платье и накинутая сверху туника белого полотна ниспадали на мраморный пол дворцовых покоев. Пышный завитой парик из волокна пальмы был только что водружен на голову служанкой. Верх парика покрывал головной убор в форме ястреба — символ Исиды, чуть ниже его царственный лоб обвивала золотая кобра — урей.
Взяв в левую руку скипетр в виде цветущего лотоса, Ах-хатпи величественной походкою направилась к двери, и молодой фараон, прихватив с собой поднесенную слугою корзину с жертвенными яствами, следовал за матерью, почтительно склонив голову.
Сопровождаемые низкими поклонами бесшумно снующих слуг, они вышли из дворца во двор, усаженный прекрасными деревьями и кустами. Здесь были финиковые пальмы, сикоморы, акации, тамариск и, конечно же, цветники, увы сейчас плохо видные в наступившей тьме.
Бежавший впереди слуга освещал путь факелом, царица и молодой фараон шли по широкой, усыпанной белым скрипучим песком аллее мимо фиговых пальм, мимо изящных беседок, мимо квадратного, облицованного шлифованным камнем пруда с лилиями и утками.
Храм Осириса — небольшой и нарядный — располагался в самом конце сада. Этот храм — любимое место матери, по ее настоянию он был выстроен лет двадцать назад и с тех пор приковывал взгляды гостей своим изяществом и красотою. Снаружи высились десять сделанных с истинным искусством статуй, изображавших наиболее выдающихся представителей рода покойного фараона Таа Секенен-ра. Внутри стройные витые колонны с капителями в виде виноградных листьев поддерживали легкую красную крышу, под которой, в глубине, напротив входа, располагался алтарь и резное изображение Владыки мертвых в виде мудрого старца с легкой улыбкой на тонких устах.
Юный царь воткнул взятый у слуги факел в специальное углубление у жертвенника, налил в стоявшую на алтаре чашу принесенного с собою вина, вытащил из корзины яства — сладкие булочки, жареное мясо, рыбу.
— Вкушай же, мой Бог! — преклонив колени перед жертвенником, тихо произнесла царица-мать.
Ах-Маси поспешно опустился на колени рядом с нею.
Некоторое время они молчали, словно бы не хотели мешать Осирису наслаждаться принесенными в жертву вином и пищей. Чадя, потрескивал факел, оранжевые сполохи пламени отражались на лице божества, делая его как будто живым… и неожиданно добрым.
— Ты захватил с собой все, что я тебя просила? — наконец спросила царица.
— Да, о великая мать моя… Я принес с собой все то, что отыскал в храме Демона Тьмы.
— Тихо! Прошу тебя, говори шепотом. Здесь вряд ли кто подслушает, но все-таки… Я давно хотела отыскать спокойное место и вот вспомнила об этом храме. Его выстроил великий жрец Осириса Петенхонсу, который также был и магом. Выстроил в честь твоего рождения. Знай, сын мой, — именно тебе суждено богами возродить былое величие Черной Земли! Именно с тебя пойдет род великих правителей… Должен пойти, если все будет происходить как должно. Петенхонсу знал и умел многое… Он предсказал твою гибель!
— Мать! Ты мне не рассказывала… А я ведь…
— Да, ты спрашивал. Но тогда еще не пришло время.
— А теперь…
— А теперь слушай. — Ах-хатпи ласково взъерошила волосы сына. Тот по-прежнему надевал парик лишь в самых торжественных случаях, обычно обходясь собственной пышной шевелюрой. Считал — так удобнее. — Когда ты уезжал в Иуну, я уже предчувствовала твою смерть… Но не думала, что она будет столь страшной. Ты помнишь?
— Меня сожгли живьем, — опустив голову, глухо произнес юноша. — Сожгли на алтаре Бала — злобного бога хека хасут, захватчиков Дельты.
