— А сейчас, я смотрю, уже не хочешь?!

— Конечно нет! — бывший палач снова расхохотался, посмотрев на приятеля, как на ребенка. — Тут же у нас — жизнь! И жизнь — во! — он поднял вверх большой палец и тотчас же предупредил: — Правда, маленько привыкнуть надоть. Ты, Алексей, главное, сейчас меня держись, и ничему не удивляйся! Представь, что мы с тобой… ну, в тридевятом царстве, что ли, где есть самобеглые повозки, летучие корабли, фирменные диски… ну, вообще, много чего есть! Эх, заживешь! Не переживай только! В дело тебя возьму, и вообще… Я ж памятливый — если б не ты, сгубили б меня разбойнички! Ну давай, пойдем, обсохнем на бережку, потом ко мне поедем — у меня тут машина рядом… ну, повозка самобеглая — ВАЗ-2102! Универсал! Не машина — сказка. Ну сам скоро увидишь… Одежду тебе прикупим… Ты чего?

Услыхав про одежду, протокуратор вдруг изменился в лице. Куртка! Куртка-то с брильянтами и золотишком осталась в болотине! Утянула ее все ж таки трясина.

— Куртка? — озадаченно переспросил Емельян. — Да брось ты палку, не вытянешь, тут же трясина! Утопла — и черт с ней! Да не беспокойся, прикид я тебе подгоню — на то мы и друзья. Ну пойдем, пойдем… Да не переживай ты! Вот, сейчас обсохнем… На-ко, еще глотни… Эх, хорошо!

Добравшись до леса, оба, скинув промокшую одежду, уселись на полянке, расслабленно допивая фляжку. Выкатившееся на середину неба солнышко приятно пригревало плечи, в голове немножко шумело — наверное, от бальзама, а, скорее — от всего случившегося.

Бывший палач Емельян что-то рассказывал о своей жизни, а может, и не о жизни, может, просто так болтал — Алексей не вслушивался, думал. Думал, как бы достать утопшие вместе с курткой сокровища. А достать их нужно несомненно, да еще и как можно быстрее, еще ведь нужно успеть реализовать, получить рубли, набить ими чемодан, подкинуть на дачу бабки Федотихи. Впрочем, какая она сейчас бабка? Вполне преуспевающая молодая женщина — главный бухгалтер. Достать… Попробовать крюком, что ли, каким зацепить? Или вилами? Лопатой? Ну что-нибудь придумать можно… Так! Число сегодня какое?! Сколько до тридцатого июля-то?

— Число? Число сегодня обыкновенное — шестое июня, — усмехнулся палач. — В общем, я тебе все подробненько рассказал про сие тридевятое царство, так что ты теперь в курсе, не оплошаешь. Что там с одежкой? О, уже почти высохла! Одеваемся!

— Может, подождать, пока совсем просохнет?

— Некогда ждать, друже! Есть у меня насчет тебя кое-какие мысли. Только не опоздать бы, не опоздать.

Быстро натянув на себя мокроватые портки и рубаху, Алексей босиком — обувка тоже осталась в ненасытной трясине — зашагал по лесной тропинке следом за Емельяном.

— Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной, — на ходу вполголоса напевал тот.

Пахло сосновой хвоей и сигаретным дымом от «Мальборо».

Когда вышли на грунтовку, Алексей сразу же углядел у повертки сверкающе-белую ухоженную «двоечку» с блестящими колпаками на колесах.

— Ну, вот он, мой конь-огонь! — вытащив из кармана ключи, палач горделиво приосанился и, отперев замок, вальяжно распахнул дверцу. — Прошу, так сказать, любить и жаловать. Так же большая просьба — не заблевать салон, чехлы, видишь — финские. Эх, ласточка! Да ты садись, садись, сейчас поедем. Скорости не боишься?

— Я ж воин!

— А я так раньше — блевал. Даже на грузовике. Ну, тронулись!

Запустив двигатель, Емельян выжал сцепление и, врубив передачу, плавно тронулся с места. Разогнавшись, включил магнитолу…

Ай хэв э дри-и-им…

— Нравится «АББА»? Ой, господи, что это я? Ничего, потом понравится! Эх, друже, каких мы с тобой дел наворочаем! По шестой модели себе купим цвета «кофе с молоком» — не машина, сказка!

Сказать по правде, Алексей был несколько потрясен случившейся с бывшим палачом метаморфозой. Чтоб житель пятнадцатого века вот так вот быстро сумел приспособиться ко всем реалиям века двадцатого? Ум отказывался в это поверить. Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Человек уж такая сволочь, что ко всему приспосабливается. Тем более, палач — парень простой, о мироустроении никогда особенно не задумывающийся, вот, вбил себе в голову — тридевятое царство, и счастлив! Какое еще-то нужно объяснение? Интересно, как это у него здесь все сложилось? Расскажет еще… или уже рассказывал, да Алексей прослушал? Вообще, можно и по новой расспросить, больно уж любопытно. Автомобиль, джинсы, «Мальборо»… Василий Филиппыч, старший воспитатель детского дома, где Лешка провел все свое детство и раннюю юность, рассказывал, что далеко не все в эти вот времена так хорошо жили. И это… слово еще называл какое-то… Дефицит — во! А ведь, похоже, Емеля тут неплохо пристроен! И даже очень, очень неплохо. Любопытно, каков же источник столь зажиточной жизни?

— Извини, Емельян, прослушал — ты чем тут занимаешься-то?

— По специальности работаю, — прибавляя скорость, отозвался палач.

— По специальности?! Катом, что ли?!

— Сам ты кат! Поваром! Высший разряд у меня — подсуетился.

— И что, так хорошо платят, что на машину хватило?

— Ха! Платят?! Скажешь тоже! Тут, брат, крутиться нужно. Вот все и крутятся — этому то надо достать, тому — это. Кому финский гарнитур, кому югославскую стенку, ну, сигареты импортные всем нужны, а еще джины, диски. В общем, жить можно! — Емельян неожиданно скосил глаза на протокуратора. — Что? Не понимаешь ни хрена? Ничего, скоро въедешь, не так уж тут все и сложно. У нас-то куда как сложнее все было — литовский великий князь, князь московский, рязанский, тверской, еще Сейид-Ахметова орда, ногайцы, Улу-Мухаммед, Гирей — крымский хан — сам черт ногу сломит! А тут все понятно. И много похожего. Вот, мы говорим — «Князю московскыя Василью многая лета!», а тут немножко по-другому присловья — «Пятилетку в четыре года», «Планы партии — планы народа» и это… «Наша цель — коммунизм», во!

— А что такое коммунизм, Емеля?

— А черт его… Я в эти пустословия не вникаю, мне б с лейбаками разобраться да с дисками. Какой по сколько продать! В общем, дарю людям радость, — с нажимом произнес палач, причем в слове «людям» поставил ударение на последний слог. — Тебя тоже в дело возьму, не думай. Главное, документы справить…

— Документы?

— Это грамотцы такие, без которых ты тут и не человек вовсе, а так, погулять вышел. Ничего, не переживай, друже, выправим, есть умельцы! — лихо обогнав «четыреста двенадцатый» синий «москвич», Емельян презрительно прищурился и, пробормотав что-то про «моделист-конструктор», снова покосился на Алексея. — А теперь, друже, слушай меня внимательно. То место, куда мы сейчас приедем, называется КМЛ — «комсомольско-молодежный лагерь». Это что-то типа артели поденщиков — молодые парни и девки работают не за серебришко, а за жратву, и не по своему хотению, а заставляют.

— Холопы, что ли? — пошутил протокуратор.

— Не, не холопы… Отроки и отроковицы. Многие — из приличных семей даже. Просто вот нужно им тут, на полях, поработать, немного, но нужно.

— А чьи поля?

— Колхоз «Светлый путь». Его председатель — боярин, если по-нашему — мой старый друг и по гроб жизни обязан — я ему в прошлом году билет на «Бони М» подогнал! Представляешь? А, не бери пока в голову, потом сам поймешь, что к чему. В общем, я в этом КМЛе — шеф-поваром, две девчонки у меня — Олька с Ленкой — практикантки — помощницы. Ничего такие девочки, познакомлю. Начальник лагеря — Иван Аркадьевич — человек хороший, но не из барыг, я его даже иногда побаиваюсь — уж больно честный. Однако власти его не очень-то любят, может, потому что правдивый слишком, а может, другим чем-то не угодил — в общем, преподавал он в институте, а выгнали, скатился до школы, но ничего, вылез в завучи, и вот, летом — в начальники. Хороший мужик. Мы в местной школе дислоцируемся… Да вон уже, подъезжаем!

Действительно, за разговором приятели и не заметили, как впереди показались знакомые трехэтажки Касимовки. Только их было не три, а пока две, третья — рядом — строилась. Алексей с любопытством крутил головою, одновременно узнавая и не узнавая знакомые с детства места. Вот машинный двор — трактора ухоженные, сверкающие, новенькие — МТЗ! Вот, рядом — коровник, какие-то мужики деловито перекрывают крышу, а вот и почта, выкрашенная свежей приятственно-зеленой краской, загляденье. Вот столовая, магазин — «Универмаг», клуб — тут как раз притормозили, Емельян увидел кого-то из своих знакомых, остановился, вышел поговорить, и в ожидании его возвращения Алексей рассматривал афиши: «19.00. Художественный фильм „Блеф“. В главной роли — Адриано Челентано. Цена билета 20 копеек», «17.00. Мультсборник. Цена билета 5 коп.» «Суббота—воскресенье — танцы. Начало в 20.00. Играет ВИА „Молодые сердца“. Цена 60 копеек». И внизу синими буквицами приписка — «по просьбе директора школы дети до шестнадцати лет на танцы не допускаются!». А рядом, чуть ниже — «директор…» — дальше зачеркнуто, но можно догадаться, что — «мудак».

— Вон он, Иван Аркадьевич, — усаживаясь обратно за руль, Емельян показал на моложавого человека в белой, с подкатанными рукавами, рубашке, очках в тонкой оправе и летней светло-серой шляпе. — К председателю пошел, насчет кроватей договариваться — у нас, вишь ты, коек не хватает — завхоз уволился. Вот взял, хлопнул дверью и уволился — тот еще жук был, вот Аркадьич его и попросил. Да не жалко — куркуль был завхоз-то, куркуль и жмот. Ой, до чего ж я таких людей не люблю! Ты, Алексий, теперь у нас заместо него работать будешь.

— Я-а-а?!

Вот это была новость!

— А что? Аркадьич давно меня напрягает — найди да найди честного, у тебя, мол, знакомства. Да где ж я ему найду честного-то, да еще — по знакомству? Ну вот, наконец, нашел — тебя. Ты из, ммм… скажем, с Северов, сюда к родственникам, на отдых, приехал. Отпуск у тебя большой — сорок пять суток, да еще больничный, в общем, как раз до конца второй смены, третьей у нас нет. И подработать ты бы не прочь, только вот многих документов при тебе нет, но, если нужно — придут по почте. Аркадьич тебя задним числом оформит, никуда не денется — завхоз-то ему нужен. Проверка у нас только что была, так что примерно с месяц тебя никто не тронет, а там что-нибудь придумаем, возможности, слава богу, есть.

— Завхоз, гмм…

— Ну, тиун по-нашему… или вот — ключник!

— Хорошо, не ключница!

— Хорошо! Эх, друже, чувствую, мы с тобой сработаемся! Этот ми-ир придуман не нами-и-и… Этот мир придуман не мной…

Свернув к клубу, «двоечка» бывшего палача остановилась у пожарного выхода новенькой двухэтажной школы. Весело белел кирпич, в широких окнах сияло солнце.

— Теперь вот что, Алексий, — тихо предупредил Емельян. — Ребят сейчас пока нет — в поле, Аркадьича — сам видел — тоже. Есть одна гнида — комиссар, он же старший воспитатель Ручников. Вот он тебя в таком виде сейчас увидеть не должен. И никто не должен. Потому — пробираемся с осторожностью. Готов? Ну тогда пошли.

Отперев замок собственным ключом, Емельян распахнул дверь, прислушался и, обернувшись, поманил приятеля. Вошли. Сначала, после бьющего в глаза солнышка, черный ход показался каким-то темным, мрачным, потом, когда поднялись по лестнице, сквозь большие окна снова ударило солнце. Коридор был как коридор — обычный, школьный, впрочем, каким же ему еще нужно было быть? На стенах, тут и там, были развешаны стенгазеты и плакаты — «Встретим Олимпиаду-80 ударным трудом на прополке!», «Позор лодырям и прогульщикам!», «Наши передовики», ну и так далее и в том же духе.

— Жить будешь в кабинете истории, — негромко сообщил Емельян. — Мы все тут живем, на первом, а отроки — на втором, чтоб меньше по окнам лазали. Ну все равно лазают, не уследишь, дело молодое… Тсс!!!

Он вдруг застыл, приложив палец к губам.

— Слышишь? Голоса! Ручников кого-то прорабатывает, видать, выгнать хочет. Не моих ли?

Оба прислушались к доносившимся сквозь неплотно прикрытую дверь голосам — пафосному мужскому и двум юношеским, ломким. Доминировал, естественно, мужской.

— Я в последний раз спрашиваю, кто вам купил вино? А? Отвечай, Ратников! Что молчишь? А ты, Кудрявцев, что молчишь? Дружка своего поддерживаешь? Так это ложная дружба. Ну? Я жду ответа.

— Никто нам не покупал, мы сами купили, — скупо проговорил кто-то из прорабатываемых.

— И какое же вино? Откуда у вас деньги?

— «Плодово-ягодное»… по рубль две. Это разве деньги?

— Ого! — явно взбеленился мужчина. — Это рубль уже для вас не деньги?! Наш полновесный советский рубль! Я смотрю, вы совсем отбились от рук, молодые люди. Ладно Ратников — несоюзная молодежь, но ты, ты-то, Кудрявцев, — комсомолец! Сегодня ж соберем бюро! Не скрою, я давно к вам присматриваюсь… Да-да, именно к вам! Эта музыка дурацкая, волосищи до плеч…

— Да что, одни мы так ходим?

— Не перебивай, Ратников! Я тебе пока слова не давал.

— Выгонит, — уныло прошептал Емельян. — А парнишки эти мне нужны, что же я, сам с дисками крутиться буду на старости-то лет? Придется выручать… Идем, друже.

Подойдя к самому крайнему кабинету, повар отпер замок ключом и гостеприимно распахнул дверь:

— Мое летнее пристанище. Я сейчас отлучусь ненадолго — одежку тебе справить, — а ты посиди пока тихо, взаперти. Не стесняйся, располагайся, можешь даже пока подремать.

Подмигнув, Емельян удалился, тщательно заперев за собой дверь.

Алексей осмотрелся: составленные к стене парты, старый платяной шкаф, диван, явно притащенный из учительской, журнальный столик оттуда же, кресло, даже торшер составляли определенный уют, чему, впрочем, не способствовали висевшие на стене диаграммы и графики — бывший палач, а ныне повар занимал кабинет математики.

Подойдя к окну, протокуратор осмотрел двор, увидев, как отъехала куда-то белая «двойка» Емели. Потом подошел к шкафу, забитому какими-то бумажными призмами, треугольниками и октоэдрами, присел, распахнув дверцы — внутри оказались виниловые грампластинки, диски, как их называл Емельян, причем почти все — отечественного производства. «Зодиак», «Здравствуй, песня», «Веселые ребята» — эти имена ничего не говорили Алексею, да он и не надеялся отыскать здесь любимую «Арию», не пришло еще для нее время.

Устало потянувшись, Алексей улегся на диван и устало прикрыл глаза… Подремать ему, впрочем, не дали — кто-то изо всех сил забарабанил в дверь.

— Дядь Емельян, откройте! Это мы, за пластами.

— Громче еще поори, — тут же цыкнули на говорившего. — Смотри, Ручник услышит! «За пластами»… Нет Емельяна, машина-то во дворе не стоит. Наверное, в колхоз, за мясом, уехал, он собирался.

— Да, наверное, — почему-то со вздохом согласился второй. — Как думаешь, выгонят нас?

— А и выгонят, так в городе-то все веселее, чем тут грядки полоть!

— Да-а-а, тебе-то хорошо говорить, а мне характеристика нужна, я в институт собрался.

— В институт он собрался, интеллигенция хренова…

Голоса удалились, затихнув где-то в районе лестницы.

Алексей перевернулся на другой бок… И тут услыхал шум двигателя. Вернулся Емельян? Ну да — его машина.

Снова послышались голоса, потом затихли… Лязгнул замок…

— Тут пока ждите… На! — появившийся на пороге повар быстро прикрыл за собой дверь и швырнул приятелю несколько свертков и пакет из мешковины с групповым портретом «Бони М». — Не сомневайся, твой размерчик! Джины, извини, пока только индийские, «Милтонз», но тоже ничего, «пилятся», батник польский, «Одра», часы «Луч», поносишь пока эти, шузы… шузы сразу померь, если что, поменяю.

— Чего померить?

— Шузы! Ну обувку.

Желтые вельветовые туфли пришлись Алексею впору, как и джинсы, и батник — уж тут-то Емельян был спецом. Нигде ничего не жало, и вообще, чувствовалось довольно комфортно.

— Ай, батничек-то ушить бы немного, — оглядев гостя, задумчиво произнес повар. — Ладно, девчонкам скажу — ушьют. Эх, еще бы слегка подстричься бы — больно уж ты лохмат, хиппи волосатый! Я-то ладно, ко мне привыкли, да и должность — повар. А ты — завхоз, лицо материально ответственное, тебе б посолиднее выглядеть надо… Эх, сглупил я с батником… Ничего, я его себе оставлю, тебе свою рубашку отдам, индийскую, и пиджачок… Да-да, именно — пиджачок.

Бормоча, Емельян распахнул платяной шкаф и, вытащив оттуда бело-синюю, с коротким рукавом, рубашку и бежевый пиджак, протянул все это протокуратору:

— Одевай. Пиджачок — шик, гэдээровский!

Алексей быстро переоделся, пиджачок тоже пришелся впору, точно по мерке сшит.

— Дарю! — расщедрился повар. — А то мне он великоват малость. Та-ак… Ну вот, совсем другое дело: солидный, знающий себе цену человек — сразу видно, не бедный и со связями. Идеальный вариант для завхоза. Н-да… А насчет стрижки придется подождать, тут, в «Доме быта», парикмахер приезжий, из города — только по вторникам и четвергам бывает. Ладно, пока никого нет, покажу тебе, где душ — вымоешься, голову болгарским шампунем помоешь, побреешься… Э, только это, бороду полностью не сбривай — на Кавердэйла похож будешь. Лучше уж так — на Че Гевару! Ха! Шучу! Светлый ты больно для Че Гевары! Скорей уж Луис Корвалан! Эл пуэбло, унида, хамас сера венсидо!

В дверь нетерпеливо стукнули:

— Дядя Емельян, вы там скоро?

— Ах! — бывший палач хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл про моих юных друзей! Минутку…

Бросившись к книжному шкафу, Емельян выгреб оттуда пачку дисков и, снова подмигнув гостю, скрылся за дверью.

— Вот вам, парни! Запоминайте, что и за сколько…

— У-у-у, а фирмы что, нету?

— А это тебе что, Ильюша? Глория Гейнор! Лицензия!

— То-то и оно, что лицензия.

— Ничего по червонцу пойдет… И эти вот, «Радуга» — тоже по червонцу.

— Дядь Емельян! Да кто за червонец купит-то?

— А вы посмотрите, тут же не хухры-мухры — «Смоки», «АББА», «Бони Эм»! Купят, и еще попросят. Эх, жаль, мало в Питере взял…

— А это зачем? Елки какие-то, снег… «Здравствуй, песня», ххэ! Полное фуфло, вы б, дядя Емельян, еще бы «Верасов» предложили!

— А что? «Малиновка» хорошо идет… Да вы не «хэкайте», парни! Смотрите, песни-то! «Шизгара»! «Синий иней»!

— Да не возьмут по червонцу!

— Сэвэн, парни, сэвэн! За эти — сэвэн. Смотрите, не перепутайте! Ну, что встали?

— Дядь Емельян, вы обещали «Машину времени» записать…

— Обещал — запишу. Пленку только подгоните.

Вернувшись обратно, палач устало бухнулся на диван:

— «Машину времени» им, слыхал? Между прочим, за так. Вот молодежь пошла — одна морока. Хотя эти — парни неплохие и навар неплохой делают. Еле их у Ручника отмазал — тот ведь и впрямь собирался выгнать. Илюхе-то, охламону, по фиг, а Колька расстроился бы, ему в институт. Пришлось Ручнику Розенбаума подарить и еще Северного — он давно спрашивал. Теперь доволен — согласился на строгий выговор. Увидишь, сегодня уж потешится, устроит собрание, попьет из отроков кровь, упырь партийный! Ну, мойся скорей, да к Аркадьичу — устраиваться. Идем, покажу, как душем пользоваться… А ты ничего, друже, держишься! Я так полгода ко всему этому никак привыкнуть не мог. Но уж зато, когда привык…

* * *

Начальник комсомольско-молодежного лагеря Иван Аркадьевич Овчинников — тот самый моложавый мужчина в очках и шляпе — встретил Алексея на редкость приветливо. Улыбнулся и, покосясь на уже развалившегося в кресле повара, любезно указал на стул: