— Как, как вы сказали, голубчик?! — Начальник лагеря разволновался еще больше и принялся нервно теребить пуговицы на собственном пиджаке. — Ромейская империя? Вижу, вы действительно интересуетесь. Так зашли бы как-нибудь после отбоя ко мне на чай, а? Посидели бы, поговорили о науке, я ведь все ж таки историк, и вы, я смотрю, не чужды сему знанию?

— Не чужд, — тряхнул головой протокуратор. — Очень даже не чужд. Вот прямо сегодня к вам и зайду… Если, конечно…

— Обязательно приходите! Буду вас ждать.

Иван Аркадьевич поднялся на ноги и, уже подходя к дверям, вдруг вспомнил, зачем, собственно, заходил:

— Знаете, меня вчера в райком вызывали, прорабатывали.

— С чего б это, Иван Аркадьич? — искренне изумился Емельян. — Наши-то огольцы на полях ого-го как пашут, председатель не нарадуется!

— Пашут-то они пашут. — Начальник вздохнул. — Только ведь мне вчера в райкоме напомнили: комсомольско-молодежный лагерь, говорят, есть лагерь труда и отдыха. С трудом у нас все в порядке, а вот насчет отдыха, увы — одни политически не выдержанные дискотеки! Именно так они и сказали — политически невыдержанные. Одни, говорят, «аббы» да «Чингисханы», а надо комсомольскую тематику, про БАМ хорошо, про Малую землю.

— Угу. — Повар не сдержался и во весь голос захохотал. — Они там, в райкоме-то, представляют, что под «Малую землю» танцевать? «Белый танец»?

— А, им и не надобно представлять, — отмахнулся Иван Аркадьевич. — Они сказали — мы сделали.

— Да-да, партия сказала — надо, комсомол ответил — есть! Иван Аркадьич, чего они там хотят-то?

— Хотят политическое мероприятие. Типа Ленинского зачета или какого-нибудь сбора с гневным осуждением происков мирового империализма. И чтобы было все не заезженно! Именно так и выразились — не заезженно! Ну оригинально чтобы… Вот я к вам и зашел — может, чего придумаете?

— Подумаем, Иван Аркадьевич, — тут же заверил начальника Алексей. — К вечеру уж всяко что-нибудь сообразим.

— Соображайте, соображайте… Только не водку поверх пива! Шучу…

— А вы еще, Иван Аркадьич, Машку Сорокину напрягите, она ж у вас — главный комсомольский лидер! — подняв руку, напомнил Емельян. — И этот еще есть — комитет комсомола. Им и карты в руки — пусть думают.

— Их тоже озадачу. Но и вы — думайте. За материальную-то часть кто отвечать будет — комсомольцы разве? Они напридумывают… Да, вот еще что. У нас комсомольское собрание сегодня, а потом — танцы. Уж подежурьте! Я ребят-то назначил, но лучше, чтоб и взрослые… местные наверняка припрутся, и как всегда — пьяные. Пьяных так, аккуратненько, не пускать.

— Не волнуйтесь, Иван Аркадьич, сделаем!

Попив пивка, Емельян с Алексеем расстались до вечера. Повар направился к себе на кухню — руководить приготовлением ужина, а протокуратор улегся у себя на койку, пытаясь четно выполнить просьбу начальника — придумать что-нибудь этакое, идеологически и политически выдержанное. Да так ведь придумать, чтобы и свои проблемы решить… вот хоть с тем же трактором. Ведь, ежели из райкома председателю позвонят, попросят… уж тут никуда Юрик Беспалый не денется, поспешит приказ исполнить качественно и в срок. Вот только что бы такое придумать?

Думал Алексей думал, да так и заснул, незаметно для себя — то ли пива лишку выпил, то ли так просто — умаялся. И проспал-то ведь долго, до самого вечера, хорошо Емельян к ужину разбудил.

— Пошли, поедим что-нибудь на кухне, там много всего осталось, а сюда тащить неохота.

— На кухне? — протокуратор быстро расчесал волосы.

— Ну да… Сегодня ж у них собрание, забыл? А в актовом зале — ремонт, вот столовку и заняли. Идем, идем, у меня там пиво киснет.

— Товарищи комсомольцы, повестка дня у нас сегодня следующая… регламент… ни у кого нет замечания по регламенту? Прошу голосовать…

Доносившиеся из столовой фразы навевали на Алексея такой сон и скуку, что он даже зевнул и не раз.

— Ну, ну раззевался, — открывая пиво, усмехнулся повар. — Не выспался, что ли? Нам еще на танцах дежурить. Тебе в стакан или из горлышка будешь?

— Из горлышка.

— …в то время, как вся страна готовится встретить Олимпиаду выдающимися трудовыми успехами, некоторые комсомольцы…

— Господи! И как им не надоест эта говорильня?

— Надоест. Да ты не вникай, тут так положено. Отговорят, потом плясать будут. Так вот их на собрания и заманивают, кнутом и пряником. Кнут — выговор, пряник — естественно, дискотека. Да скоро закончат уже… Видишь девочку? Во-он ту, что в президиуме выступает.

Алексей приподнялся, посмотрев через окно раздачи пищи в зал.

— Красивая!

— Это Машка Сорокина, комсорг ихний. Красивая — не то слово! Ты только посмотри: какие губки, щечки, глазки, а грудь? У-у-у-у! Из-за нее полдеревни сюда на танцы сбежится.

— Неужто только из-за нее?

— Ну есть тут еще пяток красоток… может, даже и десяток наберется. Но Машка из них — самая лапотулечка!

— …все как один рапортуем: планы партии выполним, докажем своим трудом… происки… закрома родины…

— Да уж, красивая девочка. Что же она несет-то всякую чушь?

— Э! Должность обязывает.

Танцы начались как-то сразу — вот только что было собрание, кого-то нудно и долго прорабатывали, в чем-то кому-то клялись, и вдруг резко погас свет и…

Синий-синий иней
Лег на провода-а-а…

Ну и так далее.

Допив пиво, приятели вышли на крыльцо. Емельян закурил свой всегдашний «Мальборо», и Алексей вдруг подумал — а как же он так быстро научился курить? Впрочем, дурное дело нехитрое.

— Угостите, дядя Емельян? — льстиво заулыбались выглянувшие на улицу дежурные-комсомольцы.

Повар не стал отказывать, протянул всю пачку, да не так уж много в ней и оставалось — три-четыре сигареты, от силы — пять.

Отбежав за угол — подальше от глаз начальника лагеря, — подростки довольно задымили. Протокуратор посмотрел на них и усмехнулся — наверное, уж такими большими и взрослыми казались сейчас сами себе эти смешные парни. Ишь, как затягиваются — по очереди, небось, одну сигаретку пустили по кругу, остальные припрятали — перед девками хвастаться. Молодежь… Чего с них взять-то?

Из-за кустов показалась стайка местных — так, тоже лет по четырнадцать-пятнадцать. Вели себя вежливо, не курили, да и не было заметно, чтобы пьяные.

— Дядь Емельян, можно мы это… на дискотеку?

Емельян вальяжно выпустил дым:

— Валяйте!

Парни вошли в вестибюль, за ними потянулись и накурившиеся дежурные. На втором этаже, в столовой, ритмично мигали лампочки.

Сегодня никуда
От спорта не уйти
От спорта нет спасения-а-а-а…

— Наших сегодня крутить будут, — сплюнув, пояснил повар. — За иностранщину Аркадьича вчера в райкоме пропесочили, теперь, говорит, никаких «Чингисханов». Вот, Тынис Мяги, Леонтьев, Алла Пугачева — женщина, которая поет. О!

Из распахнувшегося наверху окна послышалась песня «Солнечный остров».

Емельян улыбнулся:

— Не зря они у меня «Машину времени» спрашивали! Э! Молодые люди, подойдите-ка!

Эта теплая компашка, с лихими матерками взобравшаяся на школьное крыльцо, ничуть не напоминала тех, первых, вежливых. Во-первых — нахалы, даже не поздоровались, во-вторых — явно под хмельком, да и возрастом где-то ближе к двадцатнику. Здоровенные такие детинушки — косая сажень в плечах. Нет, здоровенные все ж таки не все, от силы двое, остальные так себе ханурики, волосатики в черных кримпленовых клешах… вышедших из моды уже лет как с пяток, а то и с десяток назад.

— Че, Емельян, своих не узнаешь, что ли? — жестом придержав своих, один из хануриков в клешах и приблатненной кепочке повернул к повару свое вытянутое книзу лицо, длинное, мосластое, серое, словно бы припорошенное не самой высшей марки цементом.

— Узнаю, — негромко произнес Емельян. — А потому говорю честно — валите! Мне тут проблемы не нужны.

— Да я… да мы… — начал было ханурик, но тут же осекся под пристальным взглядом бывшего палача. — Ну ладно, ладно, Емельян, уходим… Эй, пошли, парни!

— А может, все-таки пойдем попляшем? — цыкнув, выпендрился один из амбалов.

— Я тебе попляшу! — приблатненный ханурик, похоже, был в этой компании главным.

Прикрикнув, он прогнал своих с крыльца и, опасливо покосившись на повара, помахал кепочкой:

— До свиданья, дядька Емельян! Злой ты чувак, как я погляжу.

Ухмыльнулся.

И тут же, почти без перехода, резко понизив голос:

— Это… поговорить бы. Отойдем?

— Давай… тут пока побудь, Алексий.

Гопник и Емельян разговаривали не долго, не больше пары минут, но вернувшийся на крыльцо повар выглядел после этой беседы до крайности озабоченным.

— Обэхээсника в поселке видели, — сплюнув, пояснил повар. — К председателю заходил, еще куда-то… Вот теперь думаю — не по мою ли душу?

— Ты ж говорил, у тебя покровитель высокий!

— Высокий-то высокий… но и он не все может. Вот что, друже, ты тут один пока подежурь, а я джины с лейбками вывезу да припрячу. Береженого, как говорится, бог бережет!

— Давай, Бог в помощь. А этот парень, ну что с тобой говорил, кто?

— Паша Ветошкин — деловой, по деревенским меркам. Остальные так, шелупонь.

Ушедшие гопники так больше и не появились, так, приходили обычная деревенская пацанва, которых Алексей спокойно пропускал, тем более что танцы, судя по времени — стрелки на «Луче» показывали пол-одиннадцатого, — уже совсем скоро заканчивались. И так-то Аркадьич дал своим комсомольцам послабление, вполне ведь мог, исходя из утвержденного режима, закончить всю катавасию ровно в двадцать два ноль-ноль.

Пофланировав немного по коридору да посмотрев, как жмутся друг к дружке танцевавшие медленный танец комсомольцы и комсомолки, Алексей вновь вышел на крыльцо, едва ли не нос к носу столкнувшись в каким-то совсем уж мелким пацаном лет, может, десяти или одиннадцати — таковой скелочи здесь было, понятно, не место. Однако скелочь приставал к дежурным довольно нагло!

— Меня Сашок послал, вот! А ну, пустите…

— А ну, кыш отсюда, сопленосый! — живо навел порядок протокуратор.

— Да ла-адно, — разочарованно протянув, малолетний нахал спустился с крыльца и потопал к кустам. Потом, на полпути обернулся, крикнул дежурным:

— Так Машке и предайте — не придет, хуже будет.

— Не придет, не придет, — ласково крикнул Алексей, а про себя решил все же присмотреть за девчонкой — хоть и комсорг, а ведь в голове-то еще ветер!

В двадцать три ноль пять танцы кончились, затихли гитарные аккорды, вышли на улицу деревенские и местные, лагерные комсомольцы — видать, попрощаться с дружками. Увещевая, забегали вокруг воспитатели — бальзаковского возраста дамы:

— Отбой! Дети, отбой! Девочки, побыстрее!

Дети… Девочки… Это для них они девочки, а для местных ухарей — телки, которых очень даже можно…

Протокуратор поискал глазами комсорга. Не нашел и тут же поинтересовался, схватив за шкирку первого попавшегося пацана:

— Ты Машку Сорокину не видал?

— Машку? А, кажись она во-он туда, к забору, пошла. Прощаться.

— К забору, говоришь?

Отпустив парнишку, Алексей быстрым шагом направился в указанную сторону, явно предчувствуя что-то недоброе… Предчувствия его обманули! Машку он увидел сразу, правда, в компании тех двух амбалов и хануриков… вот Емелиного знакомца делового Паши Ветошкина среди них уже не было, и, наверное, от этого, а может, и от присутствия красивой девчонки, амбалы чувствовали себя намного раскованнее, один из них, картинно упав на левое колено, даже читал стихи, приложив руку к сердцу.

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты!

— Маша, это я сам сочинил! Для тебя!

— Ага, — смеясь, фыркнула девчонка. — А «Гиперболоид инженера Гарина» — тоже твоя работа?

— Почти! Почти! О королева моих очей! Да я для тебя тысячу гиперболоидов напишу, скажи только! — гопник передернул плечами. — Но за каждый попрошу поцелуй!

— Ах, вот оно в чем дело!

Алексей разочарованно отвернулся — вроде бы умная девка, а ведется на такие пустые слова! Впрочем, кто их, девок, поймет, особенно — в таком вот возрасте, когда еще ни мозгов и житейского опыта, а только мамкина юбка да папкин ремень? А ведь так хочется — ну, хочется же! — чувствовать себя большой и взрослой.

— Предлагаю вам, мадемуазель, прогуляться в саду при луне! — вскочив на ноги, галантно поклонился гопник.

Тоже еще, Казанова выискался — морда круглая, щекастая, красная, словно свекла… да к тому же парень-то явно выпивши, для куражу да для храбрости.

— Ну, пойдем же, свет очей моих! Я буду петь тебе… эти… ммм…

— Серенады, наверное? — озорно улыбнулась Маша, и в этот момент кто-то из хануриков передал «Казанове» букет, который тот тут же вручил девушке.

Та ахнула! И было от чего — букет-то состоял из крупных, со слезой, роз! Хоть и поется в песне — «не дари мне цветов покупных, а нарви мне букет полевых», а розы, они и в Африке — розы, для девичьего сердца ничего убойнее нет.

— Ой, Саша…

— Так идем?!

— Ну ладно… Только недолго, у нас отбой уже.

— Конечно недолго, королева! И пяти минут хватит, — обернувшись к гопникам, обольститель подмигнул, а вся кодлочка рассмеялась.

И смех этот, а, вернее — глумливый хохот — почему-то очень не понравился протокуратору. Немного выждав, Алексей направился вслед за романтической парой, тем более что все гопники уже давно убежали туда же… что тоже было не очень-то хорошим признаком.

Неужели изнасилуют? Вот так вот, нагло, при народе… Впрочем, народу-то и нет уже. Лагерные комсомольцы все на крыльце толпятся, местные тоже вроде бы как ушли… Да, прямых свидетелей не будет. Разве что сами гопники… которые тут же как один и пояснят, что видели своего кругломордого сотоварища далеко-далеко отсюда… Как раз в тот момент, про который вы и говорите, товарищ следователь. А что тогда такого случилось? Изнасиловали?! Да что вы?! И кого же интересно? Жаль, жаль… Не, никого конкретно не подозреваем, у нас тут летом приезжих много. Наш знакомый? Нет, нет, он все время с нами был, никуда не отходил, честное комсомольское слово! Девушка говорит? Наговаривает! Наговаривает, товарищ следователь. Они как раз перед этим поссорились, вот она и…

— Ай… ай… Не надо!

Сдавленный крик. И — тишина.

Алексей бросился бежать, сворачивая с освещенной фонарями аллеи в кусты… Ага… Забор. Приглушенный свет дальнего фонаря… Трава… Скамеечка…

— Пусти-и-и-и…

— Ах ты, сука, кусаться?!

Звук пощечины.

В иное время подбежавший протокуратор просто-напросто свернул бы насильнику шею, однако тут пока приходилось проявлять гуманизм — не хватало еще проблем с правоохранительными органами… вот уж, действительно, не хватало.

Так что — кулаком в ухо, и все дела. Главное, не разговаривать, молча…

Отоварив «Казанову», Алексей с ходу врезал ногой в того, кто оказался ближе… с воем ханурик отлетел в сторону. Что-то щелкнуло… Протокуратор резко обернулся на звук, увидев, как в призрачном луче дальнего фонаря угрожающе блеснуло лезвие, зажатое в руке второго здоровяка…

Ну, ну, давай! Давай же!

Выкрикивая невнятные угрозы, тот бросился в атаку… дурачок. Связалось дите с чертом! Отклонившись в сторону, Алексей пропустил лезвие мимо себя и, ловко ухватив нападавшего за руку, дернул… Послышался треск… И стон… перешедший в жуткий вой. Понятно — больно. А развлекаться с девчонкой как, весело?

— Маша-а-а-а! — послышался чей-то крик. — Маша-а-а-а!!!

— Атас! — глухо прокричал кто-то. — Сваливаем.

Быстрый топот. Ругательства. Стон… А «Казанова» до сих пор никак не мог прийти в себя — сидел, обхватив голову руками, мычал… Видать, хороший вышел удар. Крепкий.

— Как ты? — Алексей склонился над плачущей девушкой.

Белая, с красным комсомольским значком, блузка ее была разорвана, тут же рядом, в траве, валялись обрывки разрезанного ножом лифчика.

— Ну не реви! Вставай, давай. Что тут случилось-то?

— Они… они… у-у-у…

Протокуратор легонько похлестал девушку по щекам, выводя из истерики.

— Хотели-и-и… Сначала целовались… с Сашкой… Потом эти откуда-то взялись и… Ножом…

— Так успели… ну это…

— Нет…

— Ага, я так и думал, что вовремя явился! А ты чего с ними пошла-то?

— Так цветы… луна… романтика…

— Романтика! Эх, дура ты, Машка, дура!

Кое-как застегнув на девчонке блузку, Алексей набросил ей на плечи свою собственную куртку и повел к лагерю.

— Сейчас отдохнешь, выспишься… а уж завтра решим, что делать.

— Ой! — вдруг спохватилась девушка. — Вы только никому ничего не говорите, ладно? Ну пожалуйста!

Ого! Вот как заговорила! Так вот и поощряются насильники и маньяки, коли жертва ничего не хочет. В данном конкретном случае, правда — несостоявшаяся жертва.

— Договорились, а?

— Ну будь по-твоему. Договорились.

Обрадованная девушка чмокнула протокуратора в щеку и быстро побежала по лестнице вверх, на второй этаж.

— Куртку-то верни, чудо! А, ладно, вернешь завтра.

— Не знаю, как на ваш вопрос и ответить? — покачав головой, Иван Аркадьевич добавил кипятка в заварочный чайник.

Они с Алексеем сидели в его кабинете вот уже около часа, с тех пор, как, угомонясь, разошлись по палатам ребята. Пили чай, беседовали. Протокуратор выспрашивал начальника лагеря о причинах гибели Византии и о том, можно ли было предотвратить гибель.

— Можно ли было предотвратить? Вряд ли. — Иван Аркадьевич протянул собеседнику сахар. — Кладите, не стесняйтесь. По сути, уже после завоевания Константинополя крестоносцами империя ромеев представляла собой живой, лишь слегка гальванизирующий труп. Хотя, конечно, с этим утверждением можно и поспорить — я все-таки не специалист, всегда занимался Западной Европой, Францией в основном. Что же касается причин… Вы что же печенье-то не едите?

— Не хочу, спасибо. Вы говорили о причинах.

— Так их много имелось. И внешних, и внутренних. Сильные и активные турки — если бы не Тимур, возможно, Константинополь был бы взят войсками Баязида еще в 1402 году… Итальянские купцы, по сути контролировавшие всю имперскую торговлю — даже внутреннюю. Удаленность от Запада в идеологическом плане из-за противостояния церквей. Да, последние императоры предпринимали кое-какие шаги к унии, однако ее не приняло большинство населения.

— Предпочли турецкую чалму папской тиаре, — вздохнув, покивал Алексей. — Знакомое дело… Сидели по домам, отсиживались… вместо того чтобы выйти на стены! Приспособленцы и трусы!

Протокуратор стукнул по столу кулаком, так, что расплескал чай.

Взяв тряпку, начальник лагеря посмотрел на него, чуть прищурив глаза:

— Интересно с вами беседовать.

— Спасибо.

— Что же касается приспособленцев и трусов… Думается, главная причина падения Византии все ж таки внутренняя. Недоразвитость феодализма и общества. Сильная государственная власть — и практически полное отсутствие всяких общественных объединений, умеющих отстаивать свои интересы сословий, так ведь и не сложилось, власть опиралась на многочисленное чиновничество, вороватое и безответственное, творившее полный произвол. Народ — как вы говорите, приспособленцы и трусы — просто уже давно не считал это государство своим, не хотел проливать кровь за продажных бюрократов.

— И получил турецкое ярмо на свою шею!