— Смекалистый ты, однако.

— Да уж не дурак. Ну что, поехали?

И сейчас, в кабине, и потом, на досуге, Алексей размышлял о произошедшем. Думал и пришел к выводу, что поступил правильно. Это только подростки — жестоки, потому что еще не знают ни жизни, ни потерь, ни боли. В более же зрелом возрасте обычно приходит понимание — если можно обойтись без эксцессов, если есть к этому хотя бы самая маленькая возможность — надо обходиться. Вот, как сейчас… Ну допустим — умозрительно представим только — убил бы сейчас протокуратор Юрика Беспалого. Завалил бы лопатой — рука б не дрогнула, и что? Ну избавился бы от трупа, загнал бы куда подальше трактор, чтоб подольше искали, а дальше? Как ни крути, а ушлый комсорг был кругом прав — все, кому надо, включая председателя колхоза, знали — с кем и куда отправился тракторист. На кого падет подозрение — догадаться несложно. Даже если и допустить, что некоторое время можно будет поводить того же председателя за нос. Соврав что-нибудь более или менее убедительное насчет, скажем, незапланированной помощи Юрика каким-нибудь шабашникам или еще что-нибудь… Но это ведь ненадолго! Рано или поздно все вылезет наружу — и скорее рано, чем поздно! А обменять драгоценности на рубли — для этого нужно время, по-любому нужно, даже при всех возможностях старого дружка Емельяна. Как раз его-то Алексей и решил попросить помочь, что давно уже и задумал.

Вернувшись в школу, помылся, причесался да завалил на кухню:

— Эй, есть тут кто?

— Ой, дядь Леша! — оторвавшись от котлов, хохотнули девчонки — Олька с Ленкой, — хорошие девчонки, правда, на вкус протокутатора, какие-то… Впрочем, с лица воду не пить, а девки были веселые и на все согласные, как-то Алексей уже с Олькой… а потом и с Ленкой… ну, в общем, не суть.

— Тебе кто нужен-то, дядя Леша?

— Ты, краса моя! И немедленно! Ларысу Ивановну хачу, ммх! — Алексей дурашливо расставил руки и зарычал, краем глаза замечая, что белый Ленкин халатик расстегнут куда как ниже, чем полагается расстегивать скромной девушке-практикантке, так, прямо скажем, расстегнут, что… Нет, не до того сейчас было! Не до девок, увы.

— Емельян где?

— Только что тут был. Наверное, сейчас к себе поднялся. Ой, дядя Леша! Говоришь, я тебе нужна, а сам про Емельяна спрашиваешь!

— Дела, племяшки, бизнес!

Подмигнув девушкам, протокуратор быстро спустился на первый этаж и постучал в дверь комнаты приятеля.

— Ты, друже Алексий?

— Я. Поговорить бы.

— Как раз кстати! Заходь.

К удивлению Алексея, приятель его оказался сейчас не один, а в компании одного из вчерашних хануриков, того, что в кепочке, как бишь его? Паша, кажется… Кстати, при попытке изнасилования комсорга Машки Сорокиной его что-то не было. Так сказать, не участвовал, не привлекался.

— Это Паша, Алексий… До тебя пришел.

— До меня? — присев на диван, удивился протокуратор. — Это еще зачем же?

— Да парни мои вчера начудили, уроды, — приветственно улыбнувшись, поведал гость. — Девку одну помацали малость. Мне клянутся, что насильничать не хотели, так просто, побаловаться… Ты, Алекс, их там немножко побил… да они зла не держат. И вообще — побаиваются последствий. Девка-то чего, хочет что-нибудь?

— Оторвать им всем кое-что хочет. — Алексей глухо хохотнул. — Ну а если серьезно — так вроде бы успокоилась. Вы ей на глаза только не попадайтесь до конца смены.

— Заметано! — гопник явно обрадовался, и Емельян хлопнул его по плечу.

— Я ж тебе говорил — с Алексием договориться можно! Ну, что сидишь? Беги за жбаном!

— Так это… Жбан у меня с собой, вот, — потянувшись к привалившемуся к ножке дивана пакету с изображением популярного артиста и певца Михаила Боярского, Паша извлек на свет божий бутылку дорогого пятизвездочного коньяка и торжественно поставил его на стол, точнее — на парту.

— Черт, мне сегодня еще с Аркадьичем гутарить, — задумчиво протянул повар. — Давайте-ка ближе к вечеру, что ли…

Гопник неожиданно расхохотался:

— Да вы пейте, когда хотите! Мое дело — принести.

— Так ты чего, уходишь, что ли?

— Дела, дядя Емельян, дела… Ну, о Волчьем я тебе предупредил. Пока! Наше вам с кисточкой.

Шутливо раскланявшись, гость удалился, насвистывая какой-то модный, давно навязший у всех на губах мотивчик, то ли «Танец на барабане», то ли «Распутин».

— Видал кореша? — ухмыльнулся Емеля. — Мириться пришел, ититна мать! Это вместо того, чтоб следить за своими чертями. Эх, говорил я ему!

А протокуратор его не слушал сейчас, думал. Чем-то зацепил его только что ушедший гопник, взглядом или жестом… нет! Словом! Точно — словом… только вот, блин, каким?

— Слышь, друже Емельян, что этот парень за фразу произнес, когда прощался?

— Какой парень? А, Паша… Да так, о делах наших скорбных калякал. Опера тут на днях видели, крутился у одной дачки… Да тебе с того ништо!

И тут Алексей вспомнил наконец слово — волчий! Ну точно, волчий! Тут же и переспросил:

— А при чем тут волки?

— Волки? Какие еще волки? Их тут и нет-то поблизости, кроме как, разве что, в мультике «Ну, погоди!». — Повар рассмеялся, но вдруг замолк. — А! Наверное, не «волки», а «волчий»?

— Ну да, я и говорю, волчий.

— Так это фамилия такая. Опера так зовут — Волчий Олег Николаевич, капитан, старший инспектор ОБХСС! Форму редко носит — думает, мы его тут без формы не узнаем, ага, как же! Ох, не зря он тут крутится, чувствую — по мою душу! То есть не конкретно по мою, а так… Ты что так смотришь, друже? Чувствую, сказать что-то хочешь. Говори!

— Я вот эту фамилию, Волчий, только что от одного паренька слышал. Даже — от двух.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, — бывший палач яростно подался вперед. — Расскажи-ка подробненько, друже!

— Да там и рассказывать-то нечего, — махнув рукой, протокуратор кратко поведал товарищу содержание услышанного на ферме разговора, вернее — обрывки слов.

— Волчий… Графиня… — тихо повторил Емельян. — Так-так-та-ак… Все сходится — правильно Паша предупреждал: Волчий вокруг графининой дачки шляется, вынюхивает что-то.

— Что за графиня такая?

— Извини, друже, но об том тебе знать покуда не надобно. Всему свое время. Одно могу сказать — Аграфена… Графиня то есть — правая рука того самого большого человека, боярина, моего покровителя! Главный бухгалтер! Так ты говоришь, Беспалый с Сашком-скотником о нем беседовали? Так-та-а-ак…

Узрев сокровища, Емельян на некоторое время лишился дара речи, впрочем, быстро с собой справился и обещал помочь с реализацией, предупредив, что, наверное, слишком уж быстро не получится.

— Ну, как получится, так и получится, — улыбнулся протокуратор, скрывая удивление.

Вот она, оказывается, Аграфена-то! Графиня! Главный бухгалтер. Аграфена Федотовна Иванькова — Федотиха! Она, она, кому ж еще-то? Кстати, теперь понятно, почему старший инспектор ОБХСС Волчий в Касимовке кружит — под бухгалтершу роет. А потом — дело уголовное, арест и десять лет с конфискацией. Или — удастся откупиться, дело замять — от Алексея сейчас все зависит, от Алексея. Помогать аферистке нужно, тут никакого выбора нету — она, и только она, может отправить протокуратора в то самое время… до того, как…

Уже буквально к вечеру Иван Аркадьевич поинтересовался подготовкой к слету.

— Делаем! — браво отрапортовал завхоз. — Поляна присмотрена, трясина — осушена, не утонут. Хоть сейчас можно соревнования проводить — за физруком дело!

— Найдем физрука, — начальник лагеря довольно кивнул и пригладил седеющие виски. — Есть у меня один молодой человек на примете. Студент, но турист бывалый!

«Бывалый турист», появившийся в лагере буквально на следующий день, оказался болезненным с виду юношей в болгарских джинсах «Рила», кроссовках и застиранной стройотрядовской куртке с многочисленными шевронами и значками. «Селигер», «Хибины-78», какое-то «Железо-76» — чего там только не было!

А еще при студенте имелся переносной мономагнитофон «Весна-225» и гитара с приклеенным портретом Владимира Высоцкого.

— Наш человек! — поглядев на гитару, одобрительно хмыкнул повар. — Тебя как звать-то?

— Виктор.

— Заглядывай, Витя, вечерком к нам — посидим, выпьем.

Застенчиво улыбнувшись, юноша покачал головой:

— Я вообще-то не пью.

— Ха! Турист — и трезвенник? Не смеши мои шнурки!

Испросив разрешения, Иван Аркадьевич разместил студента в комнате Алексея — «не надолго, Алексей Сергеевич, буквально на несколько дней, ну в крайнем случае на неделю». Протокуратор и сам понимал, что студент ненадолго, вообще-то, обязанности физкультурника в лагере исполнял заместитель начальника по воспитательной работе Ручников, однако Иван Аркадьевич вовсе не собирался полностью доверять ему проведение слета, справедливо опасаясь сведения оного к очередной пропагандистско-агитационной массовке, тому же комсомольскому собранию, только в лесу, на природе. А начальнику КМЛ почему-то хотелось романтики. Может быть, потому, что задолбали уже все официально рекомендованные мероприятия?

— Да пусть живет, мне-то что? — махнул рукой Алексей. — Завтра выберу время, покажу ему поляну.

Назавтра и пошли. Пешком — денек выдался погожий, солнечный, грех было не прогуляться. Надо сказать, Виктор отнесся к возложенным на него обязанностям весьма серьезно — что-то замерял метровкой, считал шаги, бегал, отмечал деревья.

— Здесь вот натянем канат, тут — параллельки, а тут — сетку. Тут вот костер будет, а там…

— А там — дискотека, Витя, — лежа на травке, усмехнулся протокуратор. — Иначе нынешних подростков пряниками на турслет не выманишь.

— Какая же дискотека без электричества? — усомнился студент. — Под гитару, что ли?

— Зачем под гитару? Председатель дизель-генератор обещал — электричество будет.

— Плохо. — Виктор неожиданно вздохнул. — Я думал, посидим с ребятами, попоем песен…

— Высоцкого, что ли?

— А почему бы нет? — выкрикнув, студент тут же осекся. — С другой стороны, если не разрешат Высоцкого, то и революционных песен много есть хороших. С гитарой-то они куда лучше, чем с хором… Остался дом за дымкою степно-о-о-ю, нескоро я к нему вернусь обратно…

Алексей хотел было пошутить, съерничать, да внезапно почувствовал вставший в горле комок — про него была песня! Именно про него.

Он даже подпел Виктору, хотя и не знал слов:

Ты только будь, пожалуйста, со мною,
Товарищ правда,
Товарищ правда,
Товарищ правда…

Вернувшись обратно, протокуратор в запарке пробегал почти весь день, до самого вечера: совместно с Емельяном ездил на колхозный склад за пилой, затем на ферму — за молоком, потом в сельсовет — это уже вместе с Аркадьичем, для многолюдства и представительности — упрашивать местную власть разрешить проведение слета на Черном болоте. Председатель сельсовета оказался в отпуске, договаривались с замом — молодым черноусым парнем в модном кожаном пиджаке — это в жару-то! — и большим комсомольским значком с надписью «Ударник-1973» на лацкане.

— На Черном болоте хоть шабаш проводите заодно с черной мессой! — при первой же фразе Аркадьича пошутил зампредседателя. Опасно пошутил, между прочим, за такие шуточки можно было и выговор по комсомольской линии схлопотать — запросто!

В неприкрытом до конца ящике стола Алексей углядел листы тонкой бумаги, отпечатанные на машинке торопливым полуслепым шрифтом.

— Самиздат! — незаметно кивнув на листы, поясняюще шепнул Емельян. — Сейчас у многих — модно.

Ну ясно, откуда мелкий сельский начальник нахватался всяких муторных слов — «шабаш», «черная месса» — надо же! Лучше б Солженицына читал, право…

— Нам бы еще дизель-генератор…

— Это в колхозе просите! Давайте ходатайство — подпишу.

Вот так вот и проканителились почти полный день, хорошо, хоть что-то сделали. Алексей вернулся в лагерь без задних ног и, с тоской посмотрев на Виктора, уже успевшего организовать вернувшихся с колхозных полей ребят на волейбол. Ух, как радостно они орали! Как свечкой взмывал над натянутой сеткою мяч!

— Гаси, гаси, Коля! Давай!

Свисток — потеря подачи.

Не раздеваясь, протокуратор плюхнулся на койку и, немного полежав с закрытыми глазами, подумал вдруг, что хорошо бы пивка. Конечно, на местный магазин была слабая надежда, но если учесть пробивные способности Емельяна, то…

Распахнув веки, Алексей задумчиво посмотрел в потолок, потом поднялся на ноги, и тут вдруг взгляд его уперся в целую стопку книг, брошюр и журналов, лежащих на одной из парт. Между прочим, раньше — утром еще — ничего подобного не было. Протокуратор подошел ближе…

«Преподавание физкультуры в школе», «Физкультура и спорт», «В помощь начинающему лыжнику»… Ага… Понятно, откуда дровишки.

Расслабленно положив взятый журнал обратно, Алексей краем глаза заметил на нем сиреневый библиотечный штамп — «Касимовская сельская библиотека»… Сельская… Странно — а почему не школьная? Вот такого вот добра, как все эти журналы, как раз в школе и поискать, и совсем незачем ради этого тащиться в клуб, где располагалась сельская библиотека. Ну разве если только от нечего делать или, скажем, завести шашни с библиотекаршей… Ага! Было бы с кем заводить — с Эсмеральдой, что ли? Конечно, на вкус и цвет товарищей нет, но… да и Беспалый к Эсмеральде таскается. Беспалый…

— Витя, ты в клуб, что ли, ходил? — дождавшись прихода студента, Алексей кивнул на журналы.

— Нет… Ах это, — физкультурник стащил с себя мокрую от пота футболку. — Ты представляешь, сами принесли. Ну тут и сервис!

— Как это сами? — удивился протокуратор.

— Да так! Вдвоем заявились — библиотекарша местная и с нею колхозный комсорг — так они представились. Нам, говорят, про вас Иван Аркадьевич сказал, вот мы и решили… решили помочь, так сказать, с самообразованием, тем более — и план по читателям выполнить тоже не помешает. Ну я так и понял, что они из-за плана. В общем, записали меня к себе в библиотеку и про тебя выспрашивали — видать, тоже хотят записать, не знаю, почему раньше…

— И что выспрашивали?

— Да так, ерунду всякую… Много ль у тебя работы, да часто ли в комнате бываешь — есть ли время читать? В основном библиотекарша расспрашивала, второй, комсорг, все по кабинету шастал, наглядную агитацию рассматривал, потом шкафы, парты — не рассохлись ли? Говорил, колхоз шефскую помощь оказать собирается… не лагерю, естественно — школе… Ох, и жарища же сегодня! Пойду-ка в душ.

— Давай. Дорогу показать?

— Спасибо, разберусь как-нибудь!

Едва студент вышел, как Алексей бросился к шкафам и тумбочкам. Ну да… сразу-то не заметил, да и не смотрел, а вот сейчас видно — тут зубная паста не так лежит, тут вот мыльница сдвинута, в общем, перерыто все. Даже обидно — что, Беспалый его совсем за дурака держит? Кто же будет хранить сокровища там, где живет? Тем более, в помещении с таким хлипким замочком? А с другой стороны — ай да Юрик, ай да комсомольский лидер! Видать, мало показалось чужого-то добра! Ай, глаза завидущие, руки загребущие… А ведь он на одном этом обыске не остановится, нет, золото и драгоценные камни — страшная сила, у многих крышу сносила, не только у Юрика.

Как бы не помешал этот прыткий парнишка главному делу! А ведь может, может помешать, гнида. Эх, все-таки надо было его там, на болоте, и закопать! Вот так всегда — сделаешь людям добро, а потом каешься.

Ишь, как ловко все рассчитали, библиотекари хреновы. Интересно, Эсмеральда насчет сокровища в курсе, или Юрик ее использует втемную?

На следующий день Алексей прикупил в местном универмаге фибровый чемодан старинного образца, с блестящими металлическими уголками. Смутно припоминалось, что именно о таком чемодане рассказывала Федотиха, впрочем, никаких других в магазине и не было.

Помахивая чемоданом, направился мимо клуба к себе. Вдруг показалось, что кто-то внимательно смотрит ему вслед из окна. Кажется, здесь располагалась библиотека…

А потом принялся ждать, в конце концов, больше от него ничего не зависело — оставалось лишь надеяться на Емельяна. Дни тянулись медленно, нудно, ничего интересного не происходило, обрыдло все, и хотелось только одного — подогнать, ускорить течение времени, вопреки пословице: поспешишь — людей насмешишь.

Протокуратор частенько уходил на реку, прихватывал с собой удочку или брал у кого-нибудь из местных лодку. Никакого улова чаще всего не было, да и не в рыбе было дело, не за тем приходил Алексей. Сидя на берегу или в лодке, он подолгу смотрел на воду или в небо, на медленно плывущие облака, смотрел и думал. О сгинувшей в смертном пламени турецкого штурма семье, о Константинополе, о своем месте в мире… Ну, для себя он давно уже все решил — здесь, в этом мире, остался свой Лешка Смирнов, кстати, еще не рожденный. Империя ромеев, точнее — ее жалкий осколок в лице Константинополя — давно стал родиной Алексея, именно там он обрел свое счастье, свою любовь и все прочее, так необходимое любому — родной дом, дело, которое интересно, друзей. Ну и конечно же положение в обществе, уважение и то, что называют иногда респектабельностью, если можно употребить здесь такое слово. И всего — всего! — протокуратор добился сам. Пусть империя далеко не идеальна, и это еще мягко сказано, да и не бывает совсем идеальных государств, пусть — это его родина, его дом, за который нужно бороться, бороться до конца.

С другой стороны, конечно, и там, в Константинополе-Царьграде, Алексей редко, но ловил иногда себя на мысли — особенно когда нечего было делать, — что вот хорошо было бы врубить на полную громкость стереосистему, послушать «Арию» или «Король и Шут», посмотреть какой-нибудь фильм, «Матрицу» или «Терминатора», прокатиться… пусть даже не на автомобиле, с ветерком — на тракторе, снова ощутить, почувствовать, как слушается руля тяжелая и мощная машина. Эх! Что и говорить — всего этого Алексей оказался лишен… И это был его осознанный выбор! Конечно, очутившись в 1980-м, молодой человек не единожды уже ловил себя на мысли, что ему здесь вполне по нраву, что, если бы можно было перетащить сюда… то есть если бы Ксанфия согласилась… если согласится, то, наверное, можно было бы…

А друзья? А город, империя?

Господи, хоть разорвись на две части! Так он уже и так разорван. Один — там, другой — здесь… Да и семьи — нет, погибла, и нужно возродить ее снова, а потом попытаться спасти империю — вот, ради чего он живет! Империя… Родина! Аркадьич говорит, что ничего нельзя сделать. Нужно, по крайней мере, три поколения, а лучше — три века, а не три года. Алексей и сам все это прекрасно понимал — за три года нельзя изменить ни власть, ни — уж тем более — общество. И значит, тогда что же — уныло признать, что Константинополь обречен? И ждать, когда полезут на стены янычары, когда дым от турецких бомбард затянет высокое ромейское небо… когда — один за другим, прямо на глазах — будут погибать друзья, когда истошно закричит Ксанфия и покатится по мостовой отрубленная голова сына? Нет! Нет! Никогда!

Действовать, не ждать, не оглядываться, не думать о том, что нельзя ничего изменить, ведь будущее делается сегодня, здесь и сейчас! И никогда и нигде ничего не предопределено навечно!

Рассудив так — а как же, черт возьми, иначе-то? — Алексей повеселел, и, схватившись за весла, погнал лодку к мосткам.