Скотника нужно было срочно проверить — пока не вернулся Беспалый. А уж потом, ежели что не так, заняться и Юриком. Сегодня как раз суббота… танцы. Отлично!

Белая «двоечка» Емельяна стояла на своем месте — у крыльца пожарного выхода. Значит, приехал уже… впрочем, наверняка еще вчера или, точнее, под утро. И как не боится ездить-то выпивши? Хотя у него тут все схвачено, наверняка и ГАИ тоже.

— О! Какие люди! — увидев приятеля, обрадованно закричал повар. — А я уж думал — ты к вечеру только объявишься. Ну, как оно ничего?

Алексей ухмыльнулся:

— Нормально! Хочу вот вечерком на танцы сходить, развеяться. Не набьют морду?

— Да ты, друже, сам кому хошь набьешь!

— Нет уж, не хочется мне потом с милицией всяких разборок.

— Шучу, шучу, друже! — Бывший палач захохотал во весь голос. — В клубе Паша Ветошкин диск-жокеем работает, так что никто к тебе не пристанет… Главное, чтоб ты сам ни к кому…

— Буду смирен и скромен, яко монаси.

— Ага, дождешься от тебя. Тебе зачем на танцы-то? Небось, девочку снять хочешь?

— Да так… просто развеяться.

— Говори, говори… — Емельян смачно зевнул и потянулся, так, что затрещали кости. — И сам бы с тобой пошел, да, извини, дела… Ой, нехорошие дела, друже, скорбные, не зря опер Волчий по селу кружит, зубами клацает.

— Может, помочь чего?

— Сами управимся…

Ага, управитесь! Даже Графиню — и то вот таким необычным способом спасать придется — из будущего! А она ведь для всех старается. Для того же Владимира Петровича… Что же у него, жалких десяти тысяч не нашлось? А, может, просто решил подставить подельницу? В таких кругах это запросто.

Спрятав усмешку, Алексей вышел в коридор и, поймав какого-то пробегавшего мимо парнишку, попросил:

— Машку Сорокину позови! Пусть на пожарное крыльцо выйдет.

Сам туда же и отправился, уселся на перила, посматривая на Емелину «ладу», как всегда — чистенькую, ухоженную, сверкающую. Задумался. Улыбнулся — надавить-то на Сашка Ряпушкина было сейчас легче легкого!

— Звали, дядя Леша?

Ага, вот и Машка прибежала, комсорг. Красивая, что и говорить, девочка, из тех, кто любому голову вскружит, не то что колхозному скотнику. Особенно сейчас красивая — в майке и короткой джинсовой юбочке… Ай!

Слюни-то подбери, господин протокуратор, не солидно на малолеток засматриваться! — сам себе скомандовал Алексей и, посмотрев на девушку, строго сдвинул брови:

— Ты, Маша, небось на танцульки сегодня собралась, а?

— Да. С подружками. А что? Нам ведь Иван Аркадьевич разрешает, говорит, не разреши, так все равно убежим.

— А эти черти окаянные… ну, ты знаешь, про кого я… Не приставали больше?

— Нет. Сашка записку передал — извиняется, мириться хочет. Нужны мне его извинения!

— Это правильно! Вот что, Маша, съездила бы ты сегодня домой, а? Родителей навестишь, Олимпиаду посмотришь — здесь-то телик так и не починили.

— Родителей? — Маша захлопала ресницами. — Так они в Сочи.

— И ключа от квартиры у тебя нет?

— Нет, почему, есть…

— Вот и едь! Успеешь еще наплясаться. А завтра, с утра, можешь уже и вернуться, коли в городе делать нечего.

— Но…

В общем, уговорил-таки. С трудом, но уговорил.

И — вместо сельских танцев — укатила грустная девочка Маша в город семичасовым вечерним автобусом. Что и надобно было. Не ей, естественно, — Алексею. Вот он-то и отправился в клуб, погладив батник и нацепив на нос зеркальные противосолнечные очки, позаимствованные у Емельяна. Отправился не к самому открытию, а часиков в девять, справедливо опасаясь, что позже любвеобильный скотник уже может быть в умат пьяным и не доступным для доброй беседы.

В больших клубных динамиках надрывался «Ирапшн» или еще что-то подобное, какой-нибудь «Тич-Ин» или «Чингисхан». Сидевший за самодельным пультом диск-жокей Паша Ветошкин довольно посматривал на танцующих, время от времени прикладываясь к стоявшей внизу, под ногами, бутылке «Жигулевского».

— Привет, Паша, все запад крутишь? — В паузе между песнями вежливо поздоровался Алексей. — Партийного контроля не боишься?

— Не боюсь, — улыбнулся Ветошкин. — Я сейчас соцлагерь поставлю — «Неотон Фэмили». Клевая группа, не хуже «Бони М»! Приятель из Будапешта привез.

— Что-то дружков твоих не видать… Не придут, что ли?

— А тебе они зачем?

— Так. Потолковать кое с кем.

— Ну потолкуй. За клубом они, портвейн хлещут, — махнув рукой, Паша нажал клавишу магнитофона и набравшиеся в клубе подростки — лет от пяти до пятидесяти — принялись старательно изображать умелых танцоров.

Ветошкин не соврал, вся гоп-компания, с Ряпушкиным во главе, сидела на картофельных ящиках в разросшихся за клубом кусточках и по очереди хлебала «тридцать третий» портвейн прямо из горлышка темно-зеленой, захватанной жирными пальцами бутылки. Салом, что ли, закусывают, узурпаторы? Нет, плавленым сырком.

Громко кашлянув, протокуратор картинно вышел из тени под свет тусклого фонаря:

— Вечер добрый, парни.

— Кому добрый, а кому и… Ой! Дядя Леша! Ты чего тут?

— Сашок, потолковать бы.

— Потолкуем. — Скотник глянул на своих. — А ну, живо! По последнему глотку — и в клуб, а то и танцы кончатся.

— А Паша сказал: если драк не будет — до двенадцати!

— Так уже ж сколько. А ну, пошли вон! Драку только там без меня не устройте.

Проводив ушедших гопников взглядом, Алексей уселся на ящик и, пристально посмотрев на скотника, тихо промолвил:

— Машка Сорокина в город поехала. Заяву прокурору писать!

— Чего?! — Сашок очумело помотал головой. — Заяву?! Так мы с ней помирились вроде… Да и тогда — ну ничего ж не было, чес-слово, дядя Леша, не было — ну помацали малость за титьки, что, убыло от нее, да? Какое там на фиг изнасилование?! Что мы совсем уж с головой не дружим, что ли?

— Не кричи, не кричи, — успокоил протокуратор. — Просто вот обиделась девка. Говорит, вчера гопники твои ее опять чуть было…

— Что?! Вчера?!

— Ну да, вчера ночью. В период с… мм… двадцати одного до девяти утра.

Алексей давно уже прикинул — именно в этот период времени и могли украсть чемодан.

— Напали, говорит, еле вырвалась! Все твои гопники — узнала. Там же, за школьным стадионом, и напали. А сам ты будто бы невдалеке, за деревьями прятался и смеялся так… гнусно-прегнусно…

Скотник вскочил с ящика:

— Че она, коза, мелет-то?! Да не могло нас на школьном стадионе быть! Обозналась!

— Это ты теперь прокурору расскажешь… Ну или Машке… точнее — мне, Машка тебя видеть не хочет — и ты зря не нарывайся, мало ли в деревне баб?

— Эт точно… Ну сука!

— В общем, я завтра с утра в город еду. И надо бы Машке срочно — до понедельника — все разъяснить, чтобы заяву накатать не успела, раздумала. Разъяснить аргументированно, чтоб еще бы и мог подтвердить хоть кто-нибудь… Из незаинтересованных лиц, иначе… Сам понимаешь, не по этому случаю, так по тому притянуть могут. Прокурорские — они такие, приставучие, гады. Ну, есть у тебя хоть кто-нибудь, кто тебя в тот момент — вчера ночью — где-нибудь в другом месте видел?

— Да есть… — Гопник снова уселся на ящик и сплюнул, видать, почему-то не хотел говорить.

— Я ведь с чего доброхотом таким стал? С Пашей Ветошкиным вместе кое-что хочу сладить… А если вашу компашку привлекут — то и на Пашу тень упадет. Оно мне надо? Так что давай, быстрей думай. С насильниками-то знаешь, как на зоне поступают?

— Ладно! — Одним глотком допив остававшийся в бутылке портвейн, наконец решился скотник. — Все равно ты, дядя Леша, не при наших делах…

— Это точно. — Протокуратор быстро кивнул. — Ваши дела меня не волнуют.

— И я о том… Вот что! Имеется один свидетель… даже целых два! Здесь, недалеко, в лесу за свинофермой, заимка одна есть… ну охотничий домик. Живет там такой дед Фаддей, завзятый рыбак, к нему наш парторг, Ермолаич, частенько ездит. Оба сейчас в завязке — и дед, и Ермолаич, — но в завязке нестойкой, только налей, развяжут. Одному… гм… одному человеку как раз и надобно сейчас, чтоб Ермолаич в запой ушел — как раз перед туристским слетом, когда все начальство объявится. Вот мы всю ноченьку и старались! Да, какое там, ноченьку! Почти сутки! В Залесовке водку брали — продавщица, Верка Заедова, запросто подтвердит, мы всей компахой в сельпо заходили, было это вчера вечером, часов в семь, как раз перед самым закрытием. Потом к заимке пошли, якобы заплутали. Фаддей нам путь указал — мы ему водки! Так с ними и проквасили до утра, а утром свалили, три жбана деду оставили, вроде бы как забыли… Как раз Ермолаича по пути встретили — пролетел на своем «Урале». Это было уже часиков, наверное, в девять, если не позже… Ну да. Так что вот ей свидетели — и дед Фаддей, и продавщица… Да если хорошенько вспомнить, так и еще кто-нибудь сыщется…

— Вот и славно, — ухмыльнувшись, протокуратор похлопал скотника по плечу. — Так я Машке завтра все и обскажу… Точно подтвердит дед?

— Конечно! Только когда из запоя выйдет.

— Ладно… В общем, завтра смотри — ежели приедет Машка, значит, поверила. Только на глаза ей не попадайся больше и записок никаких не пиши.

— Да я ей, суке… Спасибо, дядя Леша!

— В стакане не булькает! Ладно, ладно, не дергайся — не ради тебя стараюсь, ради своих дел.

Та-а-ак… Похоже, Сашок не при делах. Тогда кто же, кто? Сам Беспалый не мог — в отъезде, у скотника тоже отмазка — если, правда, не соврал. Да нет, похоже на правду. И все же лучше проверить, но это завтра.

Эсмеральда! Если Сашок ни при чем, остается одна библиотекарша Эсмеральда Поликарповна, пассия Беспалого!

Алексей присел на школьное крыльцо — в раздумьях он и не заметил, как уже давно умотал от клуба. Если курил бы, так, наверное, затянулся бы сейчас пахучим сигаретным дымом, глядишь, и прояснилось бы в мозгах… или, наоборот, запуталось бы.

Эсмеральда. Ночью к ней не пойдешь, опасно. Хотя почему? Как раз ночью и нужно — тряхануть как следует, чтобы заговорила… Нет, нельзя так с женщинами. Надо что-то похитрее придумать. Похитрее…

Ладно, там видно будет! Пока посмотреть, прикинуть подходы, тем более что еще не так-то уж и поздно — даже танцы не кончились. Где-то одиннадцать — и что в это время может делать одинокая интеллигентная женщина в отсутствие возлюбленного? Конечно, много чего может, особенно — в отсутствие, но… не будем утрировать. Спит? Вряд ли. Скорее всего, смотрит сейчас по телевизору какой-нибудь «Кабачок „Тринадцать стульев“» или, укрывшись толстым пушистым пледом и водрузив на нос очки, читает Достоевского или Гоголя: «Тиха украинская ночь…»

Естественно, Алексей давно установил уже, где проживала библиотекарша — в старом, но еще вполне добротном, деревянном доме барачного типа, именно там обычно и предоставлялось жилье приезжим «молодым специалистам». Кстати, это обстоятельство немало способствовало тому, что сей барак считался очень даже благополучным в смысле пьянок, драк и прочих мелких бытовых правонарушений. Жильцы — все люди интеллигентные, если и не с высшим, так, по крайней мере, со средним техническим образованием — зоотехник, агроном, фельдшер.

Подходя к бараку, протокуратор еще издалека увидел, что свет в окне Эсмеральды отсутствовал. Спит? Или куда ушла? Да куда ей тут уходить — не на танцы же! Ага, наверняка сидит у соседей, вместе-то все веселей вечерок скоротать, тот же телевизор посмотреть, радио послушать, в картишки — в подкидного дурака — перекинуться…

Алексей осторожно подобрался к распахнутому, затянутому от комаров и мух марлей, освещенному окну, соседнему с комнатой библиотекарши.

«Уважаемые радиослушатели, начинаем передачу „Ваш магнитофон“», — громко сказало радио, и протокуратор осторожно постучал пальцами по подоконнику:

— Извините, ради бога…

— Тсс! — прошипела из-за марли, судя по силуэту — какая-то девушка или молодая женщина.

«Запишите названия песен», — продолжало радио.

— Подождите немножко, вон там, на лавочке, — попросил из-за марли девичий голос. — Я вот сейчас запишу…

«…Паллавичини — Кутуньо — „Если бы тебя не было“… Деланное — Уилш — „Индейское лето“… Вы уже приготовились к записи? Внимание, мотор!»

— Ой, извините. — Алексей вздрогнул — девичий голос послышался совсем с другой стороны, не из окна… Ах, ну да — с крыльца. Девушка… Нет, молодая женщина в просторном платье и накинутой на плечи хэбешной мужской куртке. С животом — беременная. — Я Джо Дассена очень люблю, а сейчас как раз передают, записываю… У нас магнитофон есть, хороший. «Спутник», муж недавно купил… Вы, наверное, к мужу, из гаража? Так он на рыбалке.

— Нет, я вообще-то к вашей соседке, Эсмеральде Поликарповне, библиотекарше, — быстро соврал протокуратор. — Думал, у вас она. Понимаете, такое дело, сосед мой, Виктор, студент, набрал в библиотеке книг, а сдать ему некогда, вот я и хотел спросить — можно ли мне за него их принести? Как раз вот мимо проходил…

— Наверное, можно… Ой, какая песня хорошая! Знаете, мы с мужем в прошлом году, в Ленинграде, едва пластинку не купили в Гостином дворе. Да не повезло — кончились. Обидно, что перед самым носом!

— Да, обидно, — покивал Алексей. — А что, соседка-то ваша — поди спит?

— Да нет, не спит. Два дня назад в Москву укатила!

— Что вы говорите?! В Москву?! Живут же товарищи библиотекари! А точно — два дня назад?

— Ну да. Еще ключ мне оставила, попросила цветы поливать. Так вообще-то мы с ней не очень дружим — «здрасьте-до свиданья» и все. Но тут, когда просила — она такая была радостная…

— Ну конечно — в Москву-то!

— Хвасталась, что в Третьяковку пойдет, в Мавзолей, а потом — в ресторан какой-то. И я так поняла, не одна. Знаете, у нее же здесь ухажер есть, Беспалый Юрий, неплохой такой парень, серьезный…

— Значит, уехала, — встав со скамейки, Алексей разочарованно почмокал губами. — Ай-ай-ай…

— Вы не беспокойтесь, приедет — сдадите свои книги.

— Да я и не беспокоюсь в общем-то… Всего вам хорошего. Извините.

Простившись, протокуратор отправился в лагерь — ну а куда еще-то ему сейчас было идти? Черт побери, да что сегодня за день такой — везде одни обломы! Все, кто мог… все, кто знал… все, кто мог знать… Не при делах, похоже! А тогда — кто?!

Кто… Да кто угодно, если вот просто рассуждать. Подсмотрел, забрался… Нет, подсмотреть вряд ли кто мог, Алексей все ж осторожничал, проверялся — кое-какой подобный опыт был. Да и забраться в чужой дом — нет, местные жители позволить себе такое просто-напросто не могли! Не могли — и все тут. В Касимовке — да, как и в любой другой деревне — уходя и двери-то никто отродясь не запирал. Так, припрут палкой — чтоб видели, что дома никого нет, да не стучали зря.

Мальчишки? Эти могли. Забраться на дачу могли — так, из озорства, интересно же! Но вот что-то по-крупному взять… Нет, не те времена. Волчьи девяностые еще, слава богу, не наступили… Волчьи… Опер Волчий! Капитан, старший инспектор ОБХСС. Он ведь крутился вокруг дачи Графини, что-то вынюхивал, выслеживал… Мог забраться? Вполне. Однако, если он честный человек, а не сволочь, как уверял Емельян, тогда, наверное, давно уже сдал чемодан по начальству! Ага, сдал… Если б захотел сдать — уж наверняка явился бы с официальным обыском! Информировал бы прокурора, взял понятых — такой бы шум поднялся, вся деревня б знала! Судачили б полгода — минимум, — а не так, как сейчас — тишина. Мертвая такая тишина. Собачья. Волчья…

Протокуратор так и не заснул в ту ночь — все ворочался, думал. То порывался зачем-то немедленно бежать к даче Графини, то хотел броситься наверх, в учительскую, к телефону, позвонить дежурному ОВД, справиться… Справиться… О чем, интересно? Здрасьте, скажите пожалуйста, не находил ли случайно ваш сотрудник, товарищ Волчий, целый чемодан денег? Точнее — десять тысяч рублей. Не в курсе да? Жаль, жаль… Нет, не знаю, наверное, должен бы был найти. Кто звонит? Да так, один доброжелатель.

Если б Волчий хотел официально изъять деньги — все всяких сомнений, он бы так и сделал. По всей форме: с понятыми, с прокурорской санкцией, с обыском. Если это, конечно, он… Он, не он… Как выяснишь? Допустим, он. Значит, хоть кто-то во всей деревне, да должен был видеть его с чемоданом. Или опер рассовал деньги по карманам? Так все не рассуешь, уж больно их много — купюры-то мелкие, сотни редко, в основном червонцы, да и пятерки попадались. А может, он часть денег взял себе сейчас, а остальное припрятал? Где? Да и что, в конце концов, он, Алексей, знает об этом Волчьем? Ничего конкретного. Ничего такого, что позволяло бы сделать хоть какие-то предположения. Ничего…

А кто знает? Колхозный ди-джей Паша Ветошкин? Емельян? Емельян… А ведь очень может быть! Интересно, он вернулся уже?

Вскочив на ноги, Алексей выглянул в окно. Слава богу — машина на месте. И светает уже. На деревне петухи кличут. Сегодня, между прочим — тридцатое. Последний день! Ладно…

— Емель! Вставай, друже! — натянув джинсы, протокуратор забарабанил приятелю в дверь.

Надо сказать, тот спал чутко, открыл почти сразу и, щурясь спросонья, спросил:

— Ты чего так рано? Случилось что?

— Случилось. Помнишь, ты мне про местного обэхээсесника рассказывал?

— А, про Волчьего, что ли? Ну.

— Есть у меня насчет него одно нехорошее подозрение. Помнишь, я не так давно чемодан покупал, коричневый такой, с уголками?

— Да что ты все заладил: помнишь — не помнишь? — проснулся наконец полностью Емельян. — Прямо как в том фильме, про джентльменов удачи. — Толком-то хоть что-нибудь рассказать можешь?

— Да, видно, придется. — Алексей махнул рукой и, переглотнув, попросил: — Попить бы.

— Пива, увы, нет. Вот, пепси-кола!

— Гадость.

— Сам ты гадость. Самое модное питье! Ну, напился? Теперь уж давай, рассказывай.

Примерно через полчаса, они оба были на даче Волчьего, точнее, расположенной на самой околице деревни избе, некогда принадлежавшей его покойной бабке. По всему видно было, что опер жил здесь наездами, и огородничеством не занимался — на заросших густой травой грядках теснили друг друга репейники и чертополох. Однако тропинка оказалась утоптанной, а на двери висел замок, правда вот, ключа нигде поблизости обнаружить не удалось — видать, ушлый сотрудник ОБХСС отнюдь не придерживался кондовых деревенских традиций.

— Ничего, сейчас окно выдавим, — оглянувшись, потер руки Емельян. — Хорошо что не на машине подъехали.

Да уж, «двойку» друзья оставили еще у сельпо, на повертке, чтобы никому глаза не мозолила. Предварительно заезжали к даче Графини, поспрошали соседских парнишек — те как раз возвращались с рыбалки. Нет, никакой милиции и в помине не было. Ни машин, ни шума, и понятых никто не спрашивал. И на дачу «той городской тетки» никто не заходил.

Повар уже взялся за стекло, но Алексей остановил его, положив руку на плечо:

— Погодь-ка! Вон там, в огороде, что?

— Репейник. Ишь, заросло все…

— Нет, за ним.

— Ах это… Колодец старый. Никто уж им и не пользуется…

— Не пользуется? А с чего тогда у забора трава примята.

— У забора? Где… Точно, примята! Ну углядел, черт глазастый.

— Ты тут посторожи, а я пойду, гляну…

Чемодан — тот самый, коричневый — лежал на дне заброшенного колодца, тщательно прикрытый лопухами. Если б Алексей не поленился, не полез — так и не нашел бы. С трудом вытащив чемодан, протокуратор уселся в траву и, волнуясь, распахнул крышку… Купюры были на месте, все или не все — бог весть, пересчитать можно и потом, не здесь же…