Марина (Алос любил давать своим детям латинские имена) воспитывалась в строгости, можно даже сказать, в самой набожной суперстрогости, все свое время проводя под бдительным надзором монашек-наставниц. Монашки были подобраны те еще, настоящие мегеры! Правда, эти мегеры сумели-таки обучить будущую светскую львицу латинской и греческой литературе, географии, истории, нескольким языкам, в том числе и турецкому-тюркскому, ну и, конечно, молитвам. Священное Писание Марина знала на зубок уже лет в десять, и даже умела аргументированно вести дискуссии. Умная девочка, и учителя попались хорошие… правда — стервы. Полный, тотальный контроль — и днем, и ночью — и никого! Ни подруг, ни друзей, даже любимой кошки — и той не было. До поры до времени девочка слушалась… Но вот подросла, превратилась из гадкого, третируемого монахинями утенка в потрясающую по красоте девушку, с шикарной фигуркой, волнующе вздымающейся грудью и милым, с тонкими аристократическими чертами, личиком… Узнала себе цену… Да и папаша ослабил контроль — навалились проблемы, не до дочки стало…

И пустилась наша затворница во все тяжкие! При столь строгом воспитании — обычное дело. Плюс на плюс — дает минус, как иногда и наоборот. Сбросив узду, девчонка крутила любовь — если это можно было назвать любовью — и с юношами, и даже с девушками, и конечно же оказалась-таки в гнусном притоне мессира Франческо Чезини. О, хитрый туринец хорошо знал, кого привечает — в его обители греха Марине (там она взяла себя второе имя — Гликерья — «Сладенькая») было позволено все, ну или почти все, по крайней мере, уж куда больше, нежели всем остальным девушкам. Пройдоха Франческо был прекрасно осведомлен о жутковатом детстве юной распутницы, а потому делал все, чтобы в его заведении Марина чувствовала себя свободной!

Марина-Гликерья, «Сладенькая Марина» — кажется, это было сейчас то, что надо. И разыскать ее было просто, девушка любила иногда коротать дни на Артополионе, среди проституток самого низшего пошиба — что-то тянуло ее к этим падшим несчастным созданьям. Иногда она даже работала за них, облачившись в рубище… если попадался какой-нибудь симпатичный юноша или здоровенный землекоп с мускулами, шарами перекатывающимися под загорелой кожей.

Немного подумав, протокуратор именно туда и отправился, нахлобучив на голову войлочную широкополую шляпу. Кроме шляпы, одежду его составляла длинная сиреневая хламида, с накинутой поверх нее черной мантией с загадочными красными буквами — все это должно было создавать впечатление странствующего философа, опыт подобного рода маскировки у Алексея уже был, когда-то тщательно отрежиссированный Мелезией — очень хорошей уличной актрисой, ныне промышлявшей контрабандой в гавани Феодосия.

На некогда великий город — ныне, увы, во многом утративший черты своего былого величия — опускался вечер. Солнце еще не село, еще на зашло, не опустилось за стеной Феодосия, еще висело меркнущим золотым шаром, отражаясь в бежевых водах Мраморного моря, сусальным золотом плавясь в окнах домов и куполах храмов.

Еще не было темно, еще не затихла на ночь обычная городская жизнь — крича, носились меж деревьями и обломками статуй мальчишки, возвращались по домам поденщики и рыбаки, и рыночные торговки, переругиваясь между собой, пытались побыстрей распродать остатки товара.

— А вот лук, лучок! Купи, господин. Смотри, какой свежий!

— А у меня еще свежей, вот понюхай!

— Укроп, укропчик возьми, господин.

— Укроп? — протокуратор задумчиво сдвинул шляпу. — И по сколько?

— Обол! Всего-то медяха.

— А, пожалуй, возьму… может быть… И даже — не один пучок, все заберу!

— Храни тебя Господь, господине!

— Только скажи, не знаешь ли, где мне найти Сладенькую?

— Сладенькую? А во-он, видишь, харчевня, за портиком? Нет, не за тем. Следующая. Там спроси у девчонок.

Прихватив с собой совершенно ему не нужный укроп, молодой человек быстро зашагал в указанную торговкой сторону, и через пару минут уже входил в освещенный дрожащим сальным светом полуподвальчик, из которого тянуло запахом кислого вина и жаренной в оливковом масле рыбой. Впрочем, сказать «тянуло» — значило ничего не сказать. Шибало в нос — вот так будет лучше! Да так шибало, что запросто могло бы сбить с ног какого-нибудь неженку или непривыкшего к подобному провинциала.

Остановившись на пороге, Алексей усмехнулся: что и сказать, хорошенькое местечко выбрала себе отбившаяся от папашиных рук девица!

Небрежным толчком протокуратор освободил себе место на длинной скамье за широким, уставленным кружками и закуской столом. Завсегдатаи уважительно подвинулись — силу в подобных местах уважали.

— Издалека к нам? — тут же обернулся сосед — мосластый криворотый крепыш, по виду — то ли подгулявший матрос, то ли счастливо избегнувший справедливой казни висельник.

— Всю жизнь тут живу. — Алексей ухмыльнулся. — Про Герасима Кривой Рот слыхал?

Герасим Кривой Рот был известный бандит, давно, правда, сгинувший при самом деятельном участии протокуратора. Однако упоминание столь известного человека произвело должный эффект — соседи по столу Алексея еще больше зауважали: поверили, здесь не принято было хвалиться знакомствами просто так и не отвечать потом за свои слова.

— Эй, кабатчик! — Молодой человек повелительно щелкнул пальцами и, бросив подбежавшему хозяину заведения пару аспр, распорядился:

— Вина для моих друзей!

Все собравшиеся одобрительно загудели.

— Видать, давненько тебя не было дома…

— Камни таскал. — Протокуратор ухмыльнулся и посмотрел на соседа с таким грозным видом, что тот поспешно заткнулся и больше не задавал уже никаких вопросов. Тому ясно стало — какие камни и где: на каменоломне, где же еще-то? А зря ведь туда не сошлют…

Выпив вина, Алексей немного помолчал, а потом уже, как бы невзначай вроде бы, спросил про Сладенькую.

— Сладенькая? — сосед почему-то вздохнул и, покачав головой, предупредил: — Не вязался бы ты с ней, друже! Себе дороже обойдется.

— Что так?

— А так… деловая она. Не наша! С теми только идет, кого хочет. Акакий Свиной Глаз, здоровенный такой детина, ты, верно, знавал его, как-то попытался ее завалить. Завалил, чего там. Она и не сопротивлялась, смеялась только. Веселая… А потом Акакия без головы нашли. Одно тело. По приметам только и опознали, у Свиного Глаза шрам такой был на брюхе, это ему еще лет десять назад…

— Так ты не сказал, где мне ее сыскать-то? — невежливо перебил молодой человек.

— Погоди… как стемнеет — придет. Или не придет — тогда завтра. Или — послезавтра.

Сладенькая все же появилась сегодня. Протокуратор конечно же не узнал ее, поскольку на лицо плохо помнил, да и темновато было вокруг. К тому же не принято пристально всматриваться в лица входящих — сие сразу наводило завсегдатаев на вполне определенные мысли — соглядатай! Чужак!

Однако то, что Сладенькая таки явилась, Алексей сразу же определил. Определил безошибочно — по песням. Жавшиеся в углу потрепанные проститутки уныло сипели что-то про козла и волка, но тут вдруг живо изменили репертуар, и солировать стал такой молодой свеженький голосок, очень даже, кстати, приятный. И песня неплохая:

Жена злонравная — крушенье для мужей,
Неисцелимый злой недуг, проникший в дом,
Супругу казнь, угроза кары каждый день…

— Ха! — дождавшись окончания песни, громко воскликнул протокуратор. — Кто это тут поет Педиасима?

Он знал эти стихи, их любила Ксанфия и частенько пела, качая колыбель с Сенькой. Иоанн Педиасим — «Желание». Господи! Увидеть бы их, хоть издали… Да видел, видел уже… То-то же, что только издали… Ничего! Еще чуть-чуть терпеть осталось.

— Ну я пою? — вздернулась из своего угла молодая девчонка — красотулечка с черными сверкающими очами в обрамлении пушистых ресниц. Одета была в отрепье… Но какое чувственное отрепье! Разорванное, можно сказать, умелою рукой эротомана-художника. Подол — уж куда выше коленок, вырез на груди глубокий, как Эвксинский Понт, а сквозь большую дыру на бедре проглядывает чистенькая нежно-смуглая кожа. Странно чистенькая для такого тряпья!

— Я пою! А что? Тебе не нравится?

— Нравится! — ненароком подвинув проституток, Алексей уселся за стол. — Но я больше родосские песни люблю, вряд ли ты их знаешь.

Теперь, пожалуй, я тебе свои подставлю губы,
Хоть и давала я зарок с тобой не целоваться. —

с усмешкой продекламировала юная чертовка.

И — Алексею на миг показалось — чуть было не высунула язык: что, мол, съел?

Пришлось похвалить:

— Ай, славно. Угостить, что ли, вас всех вином?

— Угости, коли много денег.

— На такую компанию, чай, найдутся!

К неожиданному стыду своему, Алексей чувствовал, что все его обаяние не произвело на Сладенькую никакого особого впечатления. Сидела, ухмылялась, перешептывалась с подружками, попивая дармовое вино. Потом, словно бы что-то вдруг вспомнив, дернулась, вскочила на ноги… И не успел протокуратор и глазом моргнуть — как прелестница уже выбежала вон из харчевни. Что и говорить — быстра!

Так и Алексей не пальцем деланный!

Кивнув падшим женщинам, встал, попрощался со всеми, вышел… Ага. Во-он фигурка… Догнать — плевое дело.

— Эй, милашка, постой-ка!

Сладенькая обернулась, как показалось уязвленному протокуратору, разочарованно:

— А, это ты… Кто тебе сказал, что я милашка?

— На лице написано. Я как раз такую, как ты, и ищу.

— Зачем?

— «Декамерон» Боккаччо читала?

— Нет.

— Так это я написал! Точней, перевел.

— Господи! Так ты писатель, что ли?

Девушка взглянула на молодого человека уже гораздо более благосклонно — чувствовалось литературное образование.

— И зачем же тебе понадобилась такая простая девушка, как я?

— Пишу роман… пьесу… драму…

— Драму?! Интересно, о чем же?

— О тяжелой доле одной юной девы! О, сколь несчастливое было у нее детство — ни друзей, ни подруг. Одни монахини-воспитательницы да сладострастный тиран-отчим. О, как он ее домогался!

— Как? Ну как, расскажи, мне интересно.

— Ну не здесь же…

— Есть одно место. Если не боишься, идем.

— А чего мне бояться в такой компании?

— Господи… Никогда раньше не была знакома с писателем! Да еще таким, что сочиняет драмы.

— Драмы о грешной жизни, — пряча усмешку, пояснил Алексей. — Мое имя — Мелентин, Мелентин из Эвбеи. Слыхала, наверное?

— Может быть, и слыхала. — Девушка взглянула на протокуратора с интересом. — Только забыла. Ничего! Ты ведь мне о себе напомнишь, правда?

Столь бурной очи Алексей не помнил уже давно! Сладенькая оказалась настолько изобретательной и ненасытной, что молодой человек и сам, забыв обо всем, полностью поддался ее напору, да так, что очнулся лишь утром, когда первые лучи солнца уже стучались в небольшую каморку грешницы, уже проникали юркими светящимися полосочками сквозь закрытые ставни.

Ну и ночь… А девушка! Да уж, пожалуй, она полностью оправдывала свое прозвище. Великолепно сложенное тело с золотистой, чуть смугловатой кожей, упругая грудь с бархатисто-твердыми коричневыми сосками, стройные бедра, томный, по первости нарочито скромный взгляд, стыдливо опущенные ресницы… «Ну вот, здесь я и живу… иногда». А — почти сразу же — бурный взрыв страсти! И сброшенная на пол одежда, и ласкающие, нежные руки, и блеск в черных торжествующе-наглых глазах. Да, в этих глазах было желание, огромное, всепоглощающее желание… одно. И еще — кураж.

— Ты что, уже собираешься уходить? — приоткрыв глаза, сонно спросила Сладенькая. — Рано!

— Но есть еще дела…

— Никакие дела никогда не заменят страсти! — убежденно отозвалась девушка, и Алексей, погладив ее по плечу, поцеловал в губы.

— Ты поможешь мне закончить мою драму?

— Помочь? — Марина потянулась, ничуть не стесняясь, да и чего уже было стесняться, и уж тем более — кого? — И как это я смогу тебе помочь?

— Я давно уже ищу в этом городе сад наслаждений и томного изысканного порока! Знаю, что такой есть.

— Знаешь? Откуда? — быстро сбросив остатки сна, переспросила Сладенькая.

— Один рыцарь, шевалье из Авиньона, как-то рассказывал мне.

— Болтун! Ох уж болтун. Его же наверняка предупреждали… Хотя… думаю, ему было о чем рассказать!

— О да! Таинственный сад! Бесстыдные росписи на стенах, обнаженные красавицы со скрытыми вуалями лицами.

— Да… твой приятель там точно был.

— Вот и мне бы хотелось. Очень!

Сладенькая окинула протокуратора быстрым подозрительным взглядом, впрочем, тут же хихикнула:

— Ты смешной… Впрочем, эта бородка тебе идет! Долго ты еще пробудешь в городе?

— Думаю, что не очень. — Грустно вздохнув, молодой человек развел руками. — Увы, дела требуют моего возвращения.

— Но пару недель еще пробудешь?

— Скорее всего…

Марина выбралась из постели и, подойдя к окну, распахнула ставни, подставляя жарким солнечным лучам свое великолепное тело. Темные волосы ее, обрамленные золотистым сиянием, казались сейчас нимбом.

Подойдя, Алексей обнял девушку за талию, погладил по плечам и спине. Сладенькая изогнулась, как кошка, и, томно вздохнув, прошептала:

— О, друг мой, не стой же, не стой…

Протокуратора не нужно уже было просить… Наклонившись, он лишь прошептал:

— Так как же с волшебным садом?

— Постараюсь тебе помочь, — чуть слышно отозвалась Марина.

Она не соврала, действительно помогла, только не в тот же день и не сразу, а… А точно тридцатого мая, тридцатого мая тысяча четыреста пятидесятого года. В тот самый день. Предупредила заранее, еще за неделю — они еще пару-тройку раз встречались в харчевне и в снимаемых девчонкой покоях.

— Ты, кажется, спрашивал про сад порока? Еще не раздумал?

— О нет!

— Веди себя соответствующе, я за тебя поручилась.

— О звезда моя! Ты могла б этого и не говорить!

— Запомни, ты вряд ли встретишься там со мной — таковы правила. Но мои подруги — ничуть не хуже, уверяю тебя.

— Скорей бы!

Протокуратор тщательно подготовился к визиту, заранее пошив пестрый европейский костюм из дорогих разноцветных тканей. Примерно такой же, какой был на нем и тогда. Ближе к вечеру Алексей сбрил бородку, переоделся и, набросив сверху плащ, отправился навстречу тому, чего так долго ждал.

Надо сказать, долго его не мурыжили — не было никаких таинственных незнакомцев, повязки на глазах, сада. Сладенькая лично встретила его у Амастридского форума и быстро провела в нужное место. Да, садом все же пришлось пройти… скорее даже — огородом — мимо грядок с какими-то растениями, мимо колодца, мимо беспорядочно разбросанных тут и там деревянных труб.

Пока шли, как раз и стемнело, и Сладенькая, остановившись у неприметной калитки в сплошной, сложенной из серого камня стене, мечтательно посмотрела на звезды:

— Чудный вечер. Ах, как я его ждала! Подожди меня здесь.

Она исчезла и отсутствовала минут пять, а может, и чуть больше, потом протокуратор наконец услышал, как скрипнули петли.

— Входи. Надеюсь, ты не забыл взять с собой деньги?

— Нет, не забыл.

— Отдашь привратнику некоторую сумму. Он скажет.

Взяв приятеля за руку, Марина провела его за собой в гулкую полутемную залу с расписанными непристойностями стенами и уходящим в темноту потолком. Привела и, оставив у широкой каменной лавки, скрылась за тихо шуршащей портьерой.

Заплатив, Алексей услышал лишь одно слово:

— Ждите.

И, готовясь к ожиданию, уселся на лавку. Разные мысли роились сейчас в его голове: вот как раз сейчас он и близнецы — Лука с Леонтием — встречаются у ипподрома. Едут… Или — уже идут по саду? Очень может быть…

— Идемте, господин!

Протокуратор вздрогнул, услышав в полутьме тихий женский голос. Из-за портьеры выскользнула рука… поманила…

Там, в другой половине залы, был все тот же полумрак… Шевельнулись, пробежали какие-то тени… И вдруг вспыхнули свечи! Так ярко, что Алексей на миг прикрыл глаза… а когда открыл, увидел перед собой семь прекрасных девушек, обнаженных, с закрывающими лица вуалями. Две — ослепительно беленькие, трое — смуглявые и еще две — негритянки с голубовато-антрацитовыми телами.

— Выбирайте любую, господин, — подойдя, прошептал привратник — высокая, затянутая в хламиду с опущенным капюшоном фигура. — Хозяин желает познакомиться с вами… Но не сейчас, позже.

Ага, желает… Ну конечно же не сейчас — сейчас он пристально наблюдает за вошедшей компанией сотрудников сыскного секрета — близнецами и их начальником, протокуратором Алексием Пафлагоном… которому сегодня суждено умереть. Умереть, чтобы своей смертью спасти Луку, спасти Ксанфию с Арсением и — даст Бог! — спасти город.

— Вот эта… — пройдясь мимо девушек, молодой человек взял за руки среднюю — смуглянку с золотисто-точеным телом.

— Зови меня Карией, господин, — грациозно повернувшись, девушка повела посетителя за собой, за колоннаду, в небольшую дверь, по гулкому коридору — в комнату, альков, забранный нежно-зеленым струящимся шелком. Нет, на этот раз никаких мальчиков не было, как не было и лишних дев — только Кария… И две восковых свечи… Истекающая благовониями курильница. Широкое ложе…

— О господин мой… Погладь меня! — потянув за собой Алексея, девушка повалилась на ложе. — Ласкай все мое тело… Гладь меня по спине…

Кария перевернулась на живот, и молодой человек, прислушиваясь к любому, раздающемуся снаружи шуму, прикоснулся рукой к теплой шелковистой коже юной красавицы.

— Так… так… — прошептала та. — О как мне приятно быть сейчас с тобой, господин… Теперь погладь мой животик… Грудь… Пупок… Ниже… О господин! Позволь, я раздену тебя!

Ну конечно же Алексей не смог устоять — а кто смог бы? Их тела сплелись на широком ложе, сплелись в единое целое, в единый пульсирующий узор, узор любви и неги…

— О господин мой. — Кария отдышалась и теперь уже сама принялась ласкать партнера. — Не торопись. У нас впереди целая ночь!

— Поистине сказочная…

Чу! Снаружи, в коридоре вдруг послышались чьи-то торопливые шаги. Алексей напрягся, прислушался… Показалось? Нет, вот опять!

— Что с тобой? Почему ты…

— Мессир Франческо звал меня сегодня к себе, — негромко произнес молодой человек.

— Сам мессир?! Но он же обычно…

Приподнимаясь, девушка бросила быстрый взгляд на висевший на стене гобелен. Знакомая штука. Во-он у того монстра, посередине, вместо глаз — дырки. Хороший коврик, удобный… Только мессир Франческо сейчас прячется за другим ковром!

Алексей усмехнулся — похоже, он не зря поставил на Сладенькую! Похоже, ее рекомендация стоила здесь многого, и…

Чьи-то быстрые шаги вдруг раздались в коридоре… Чьи-то крики. Вопль!

— Я пойду… Нехорошо заставлять ждать… Я скоро!

— Не беспокойся, я никуда не уйду, милый!

Ага! Топот!

Проворно натянув одежду, протокуратор выскочил в коридор и побежал на шум, с удовлетворением услыхав знакомые голоса близнецов.

— Опасность, Алексий! Мы раскрыты!

— Лука? Что случилось?

— Нас сейчас чуть не убили! Леонтий побежал за подмогой… Все ж таки не зря мы взяли с собой целый отряд. И как только их не заметили?

Снизу, с лестницы, донеслись шум и крики.

А протокуратор уже притаился у самой двери!

— Ты разрешишь мне уйти, Мелентин? — Ага! Это спросила Сладенькая! Спросила того, кто сегодня должен был умереть.