— В Новгород-град подамся, — усмехнулся гость. — Или во Псков. Дело свое заведу. Торговлю или еще что…

— Может, лучше к князю какому-нибудь в войско наняться? Рубака ты знатный!

— Можно и к князю, — повел плечом Алексей. — Ты б кого посоветовал?

— Токмо не Ваську Московского! — с неожиданной злобой выкрикнул староста. — Пианицу и братоубивца гнуснейшего!

— Вижу, не жалуешь ты его.

— А чего жаловать? Васька, пес, кажный год татар привечает — от того нашим местам полное разоренье! Ить на пути. И еще говорят — много городов поклялся татарам отдать. За то, что те ему помогли против Димитрия Юрича… недавно убиенного поваром своим, Поганкою. Ох, Господи, упокой душу Димитрия-князя! Уж тот был бы жив — не дал бы татарам воли. Ничего! Остались еще люди… есть еще…

— Из тех, кого ты вчера ждал?

— Ну, кого ждал, того ждал, — быстро свернув беседу, Епифан посмотрел в окно, забранное, по-городскому, слюдою в свинцовой раме. — Спать пора. В сенях тебе постелю, на сундуке — ночи сейчас теплые.

— В сенях так в сенях.

Постеленная на большой, стоявший в сенях сундук солома оказалась духовитой и мягкой, и гость с удовольствием растянулся на ней, чувствуя, что наконец-то сейчас выспится, а завтра, Бог даст, сладит свое дело. Сладит, обязательно сладит!

Он не успел еще заснуть, как вдруг чуть слышно скрипнула дверь и на сундук упала узкая полоса дрожащего тусклого света.

— Не спишь еще, Алексий? А я вот тебе кваску принес — мало ли, пить захочешь… На вот.

Поставив на пол кувшин, староста обернулся в дверях:

— А князя искать не торопись, друже Алексий. Сдается мне, для тебя и здесь работенка найдется.

Он снова был на стенах. Палили турецкие бомбарды, и выпущенные из них ядра с воем проносились над головою. Осадные башни турок приближались, угрожающе покачиваясь на ухабах, и тучи стрел затмевали низкое солнце.

— Янычары! — повернув голову, громко закричал Лука… Или Леонтий? Да, Леонтий, Лука погиб еще раньше, три года назад… Так и Леонтий тоже погиб. Вернее, погибнет вот уже сейчас, скоро.

Но некогда было об этом думать: скаля зубы, лезли по лестницам янычары — отборное турецкое войско.

А! Вот первый уже забрался на стену, взмахнул саблей… Удар! Звон! И зубовный скрежет. И окровавленное лицо. И протяжный предсмертный вопль…

— С нами Бог и Святая София!

Сжимая в руках меч, Алексей обернулся — еще развевалось над башнями имперское желто-красное знамя… еще развевалось…

Бабах!!! Снова ударила бомбарда Урбана. Просвистело ядро. С грохотом обрушились стены.

Грохот!

Страшный, невообразимый грохот!

Алексей раскрыл глаза — нет, это не ядра, не пушки. Это топот. Кто-то ломится в дверь? Уже распахнули, вломились — прямо в глаза яростно ломанулось солнце!

— Хватай его! — сразу четверо навалились на ничего не понимающего гостя, заорали, заругались, заломили за спину руки. Остальные рванулись в дом — господи, да сколько же их здесь? Все оружные — при саблях, с кинжалами, некоторые даже в кольчугах.

— Вяжи!

Пятый из оставшихся в сенях лиходеев — видимо главный, противный такой мужичонка с редкой рыжеватой бородкой, одетый в темно-красный кафтан — тут же наступил ногой на лежащую рядом с сундуком саблю. Ухмыльнулся, крикнул в распахнутую дверь, в избу:

— Ну что там?

— Нет никого, Офоний! Сбегли!

— Куда сбегли? Как?

— Через подпол… Там подземный ход выкопан!

— Так ловите, чего встали?!

— Ловим, господине!

— Ловят они… Мхх! — щурясь от бьющего в глаза солнца, Офоний оглядел пленника и прищелкнул пальцами. — Этого — в клеть… Хотя нет, тащите сразу в избу!

— Так в клеть или в избу, господине? — один из схвативших протокуратора молодцов шмыгнул носом.

— В клеть! В клеть! — дребезжащим голосом заорал главный. — Сказал же — в клеть! То есть тьфу — в избу! Пытать его, да немедля!

Двое парней, больно ударив пленника по почкам, вытащили его на крыльцо и, подгоняя, погнали по огороду к плетню.

А в селении творилось нечто! Нечто напоминающее разорение Рязани Батыем в описаниях советских учебников. По улицам, между пылающими избами, носились — и конно, и пеше — татары! Скуластые, узкоглазые, в рыжих лисьих шапках и малахаях. Из еще уцелевших изб выгоняли детей и женщин, связывали, видать, готовились угнать с собой в рабство. Тут и там валялись в пыли зарубленные мужчины и парни, тревожно ржали лошади, а в церкви, прямо поперек крыльца, с черной стрелой в груди лежал убитый дьячок.

Несмотря на свое положение, Алексей с удивлением всматривался в происходящее.

Господи! Да что ж тут такое делается-то? Очередной татарский набег? Похоже.

Да, но, кроме татар, среди беспредельщиков полно и русских! Да вот хоть взять тех молодцов, что сейчас тащили Алексея. Впрочем, предателей хватало во все времена.

Изба, куда привели пленника, стояла у самой околицы, где еще вчера так весело пела песни деревенская молодежь. В низенькой закопченной горнице, несмотря на теплый день, было душно — исходила жаром недавно протопленная печь, рядом с которой была устроена дыба — палаческое приспособление, на которой, вздернутый за вывернутые руки к поддерживавшей крышу балке, был подвешен вчерашний пастушонок — бледный, окровавленный, жестоко избитый кнутом.

Палач — красивый кудрявый парень с перекатывавшимися под рубахою буграми мышц, обернувшись, хмуро взглянул на вошедших:

— Ну? И пошто вы его сюда притащили? Не, где это видано-то? Еще с одним не закончили, а они уже другого тянут!

— Так Офоний велел.

— Офоний… — Палач усмехнулся. — Не ему, чай, работать-то. Ладно, помогите-ка этого снять, а то еще окочурится раньше времени.

Двое парней бросились палачу на помощь.

— Сказал что-нибудь? — спросил один.

— Сказал, куда ж ему деться?

По крыльцу тяжело застучали сапоги, и в избу вбежал юркий, небольшого росточка, парень в кольчуге и с саблей у пояса:

— Ты, Емеля, погоди энтого пытать. Офоний сказал, чтоб его дождался.

— Дождался-дождался, — недовольно передразнил палач. — Ну и где его черти носят?

— Сказал — посейчас и придет.

— Хм, посейчас… Ну сади тогда этого на лавку — не пытать, так пирогами угощать будем! — Емеля сам же и засмеялся над собственной шуткою, а потом даже вполголоса запел:

Пироги, пироги,
Пироги-калачики!

— А я не отказался бы от пирогов, — усмехнулся посаженный на лавку пленник. — Особенно — с капустою или с грибами.

— А я так рыбники больше люблю, — неожиданно улыбнулся палач. Хорошая у него оказалась улыбка, широкая, немного застенчивая даже. — С луком. Вот, кажется, не такое уж и сложное дело — пироги печь. Замесил себе тесто, поставил квашню, приготовил рыбицы — ан нет! Ко всему свой подход нужон!

— Да, лучок-то сначала прожарить надобно. — Алексей тут же подхватил беседу. — Да лучше на коровьем маслице, да с морковочкой, да смотреть, чтобы не пригорел!

Емеля уселся рядом на лавку:

— Можно и не жарить — в печке, в горшке, потомить малость, а как зазолотится, доспеет — так и в пирог его, в пирог!

— А рыбу лучше почистить. Сазан хорош на пирог, осетр иль белорыбица.

— А я со щукой люблю, — скромно заметил палач. — Хоть и мягковата рыбина.

— Да уж, что и говорить, мягковата. — Пленник улыбнулся. — А вот если ее с куриным яйцом потушить, да в оливковом масле — пальчики оближешь!

— В оливковом? — переспросив, Емеля вздохнул. — Инда дороговато будет. О! Кажись, дьяк идет! Посейчас, паря, тебя пытати зачнем. Ну, вставай, подымайся… руки-от продень в веревочки… Ой, приятно с тобой поговорить было!

— И мне приятно…

Алексей уже давно прикинул, как ему отсюда выбраться, выжидал только удобный момент… вот, сейчас развяжут руки и…

— Погодь с дыбой! — войдя в избу, грозно распорядился тот самый главарь в темно-красном кафтане, Офоний.

Так вот кто он, оказывается — дьяк! Куратор или протокуратор, говоря привычными словами ромейской чиновничьей лестницы. Интересно, кому служит и чего хочет?

— Ну, человече? — усевшись за стол, Офоний потер руки. — Может и так, без дыбы кой-что нам расскажешь?

— А чего ж не рассказать? — громко хохотнул Алексей. — Ежели пирогами с белорыбицей угостите — расскажу, только успевайте лапшу с… тьфу… Только успевайте слушать!

— Пирогами? — несколько растерялся дьяк. — А при чем тут пироги?

— Он пироги вельми любит, — пояснил из своего угла палач. — С белорыбицей!

— Где ж мы ему белорыбицу-то найдем? Ладно, — дьяк деловито вытащил из поясной сумы канцелярские принадлежности — гусиное перо, чернильницу и листок серой бумаги. — Значит, говоришь, хочешь нам кое-что поведать?

— Без лишних ушей бы, — кивнув на палача и парней, хитро осклабился протокуратор.

— Выйдите! — тут же распорядился Офоний. — Да, допрежь проверьте, надежно ль сей тать связан?!

— Надежно! — кто-то из парней пощупал стягивавшие руки веревки. — Не думай, Офоний Карасич ужо, не сбежит.

— Да и не думаю я бежать! Я пирогов хочу!

— От заладил! — рассмеялся дьяк. — Извиняй, не напек я еще тебе пирогов-то. Ну? Давай говори!

Пленник льстиво улыбнулся:

— Я б и рад. Да осмелюсь спросить — об чем? Что ты услышать-то хочешь, отец родной?

— А все! — Офоний хитро улыбнулся. — Все, мил человече. Кто послал, зачем, почему, к кому… Впрочем — к кому — мы уже знаем.

— А, вот вы про что… — задумчиво протянул Алексей. — Что ж, отпираться не буду — послан!

— Я так и знал! — весело подмигнул дьяк. — Ишь, как хорошо у нас беседа-то началась. Так бы и дальше. Значит, послал тебя… кто?

— Подьячим Федулом назвался, — на ходу придумывал пленник. — Высокий такой, коренастый, сутулый…

— Высокий… коренастый… — старательно записывал дьяк. — Погоди! Так высокий или коренастый?

— Высокий… И широкоплечий — во! Плечищи, что у церкви притворы. Сказал мне, что подьячий, но я ж не такой дурак, вижу — никакой он не подьячий, боярин или, уж, по крайней мере, из детей боярских — точно.

— Боярин, говоришь? Так-так… А родинки у него вот тут, у носа, ты не приметил? — Офоний показал пальцем — где.

— Родинки? А ведь была! Была родинка-то!

— Я так и думал! — Офоний хлопнул в ладоши…

И тут же в избу ворвались парняги с саблями наголо.

— Звал, господине?

— Тьфу на вас! — вызверился дьяк. — Чего приперлись?

— Так в ладоши ж…

— Это я не вам. Прочь пошли! Ну? Что стоите?

— Осподине дьяк, там это… Мурза татарский Есигей, весь полон себе забрал — уводит.

— Ну и пущай уводит, мы не для-ради полона здесь.

— Так он еще и это, — кольчужник захлопал глазами. — Серебра требует. Говорит, обещали, так дайте, иначе Василью-князю пожалуюсь, мол.

— Пущай жалуется. — Офоний раздраженно хмыкнул. — Впрочем, ладно. Скажи, путь обождет чуть. Расплачусь!

Парни, поклонившись, вышли, и дьяк продолжил допрос:

— И что тебе велел тот боярин? Погоди-погоди. — Офоний наморщил нос и сам же продолжил: — Наверное, подбивать народишко на бунт, речи крамольные говорить, так?

— Подбивать народишко на бунт, так, — охотно согласился протокуратор. — И речи говорить крамольные… Ой, такие крамольные, такие… аж скулы сводит!

— Ясно! — записав очередную порцию показаний, дьяк потер руки. — Значит, боярин тот князя великого, осподаря Василия поносить велел?

— Его, Василия, велел. Поносить!

— Ай, славно! — довольно прищурился Офоний. — Все, как я и предполагал, выходит. А ты, я сморю, не дурак, паря, — выгоду свою понимаешь. Скажи-ка теперь, кто за боярином этим стоит? А?

— Князь стоит, а кто же? — Молодой человек хохотнул. — Кому как не князю за боярином-то стояти?

— Вот! Вот! — радовался дьяк. — Князь! Иван Можайский, так?

— Так! — выпучил глаза пленник. — Он! Он, подлюка!

— Ну это ясно. — Офоний пожал плечами. — В том, что Иван Можайский зло замыслил, ничего удивительного нет — он завсегда Шемяку поддерживал. А вот не стоит ли за ним еще кто-нибудь? Ничего боярин тот не говорил? А ведь должен бы, должен — иначе как доказать свою силу? А?

— Да говорил, — досадливо скривился молодой человек. — Только я малость запамятовал. Мм… Подожди, подожди, сейчас вспомню…

Как бывший студент-историк, Алексей в числе прочего когда-то назубок учил и русский феодализм… который теперь напряженно вспоминал. Эх, время бы… Знать бы! Все бы вспомнил, все, что надо — выложил. А так…

Итак… Быстренько, эпизоды феодальной войны… Нет! Война-то уже кончилась. Василий Темный победил, его соперник, Дмитрий Шемяка, отравлен… кстати, как раз недавно. И что теперь будет делать победитель? А расправится со своими ближайшими родственниками и друзьями! Поступок вполне логичный и в русле московско-татарской традиции. Кто там был против Шемяки-то? Ага, кажется, еще один Василий, серпуховский князь. Который скоро будет Василием Темным схвачен и заточен в Углич!

— Вспомнил! Вспомнил! Василий Серпуховский — вот кем еще боярин тот хвастал!

— Василий? — дьяк, как показалось пленнику, несколько разочарованно, почмокал губами и прищурился. — А про сына его, Ивана, ничего сказано не было?

— Почему не было? Было!

— Так что ж ты, паря, молчишь?! — вскочив на ноги, Офоний в возбуждении забегал по горнице. — Сколь всего сказал, а главное-то, главное-то чуть не запамятовал!

— Эй, дьяче! — зыркнул глазами допрашиваемый. — Что ж ты про местные дела не спрашиваешь?

— Еще спрошу! — Офоний и не скрывал собственной радости — шутка ли, только что практически в одиночку раскрыл такое политически важное дело! Заговор! Целый заговор!

— Ты б послал людишек к ручью, за поскотиной.

Дьяк остановился:

— А что?

— Оружье там припрятано. Мечи, копья, кольчужки. Староста-то убег — не успели бы вывезти.

— Это верно!

Офоний выбежал на крыльцо, закричал, потом, довольный, вернулся обратно в горницу…

И притаившийся у двери Алексей со всего размаха ударил его головой в нос!

Хрясь!

Хороший вышел удар!

Дьяк только хрюкнул и рухнул под стол, словно сжатый сноп. Не теряя времени даром, пленник повернулся спиной к печке и сунул связанные руки в угли.

Пришлось потерпеть… Но недолго — обретя наконец долгожданную свободу, Алексей выхватил из-за пояса лежавшего в беспамятстве дьяка кинжал и осторожно выглянул на крыльцо.

А никого там и не было! Точно не было! Вот дурни. Что же, они побежали к ручью все? И даже палач Емеля?

Покачав головой, беглец вышел со двора и быстро бросился к лесу…

И не добежал, увидев стоявших на пожне вражин — человек десять окольчуженных воинов, со смехом внимающих что-то увлекательно рассказывающему палачу!

Позади вдруг тоже послышались голоса. Алексей обернулся — там тоже были враги! Вооруженные саблями воины приближались, вот сейчас подойдут, увидят, вот сейчас… И, главное, деться-то некуда — ни назад, ни вперед, да в стороны уже не побежишь — заметят. Засада!

— Эй-гей, Емеля-а-а!!! — выбравшись на пожню, громко закричал беглец. — Эгей!!! — Он замахал руками.

— Чего тебе? — изумленно обернулся палач.

— Дьяк Офоний меня за пирогами послал! Со щуками! Велел и тебя с собой прихватить.

— За пирогами?! — оживился палач. — А их тут что, пекли, что ли?

— Как раз вчера бабка Аксинья пекла! Пошли скорее, пока не съели!

— Идем… Э, вы тут подождите, парни. Вернусь, историю доскажу.

— Ужо подождем, ведь недолго вы.

— Да недолго… Эх! Пироги вы, пироги, пироги-калачики…

Переходя на бег, Алексей ухмыльнулся, чувствуя позади быстрые шаги палача. Избавиться от него — дело не такое уж и сложное. Ну а дальше…

Пироги вы, пироги…

Глава 6

Сентябрь 1453 г. Окрестности Мценска

Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда,

То вознесет его высоко,

То бросит в бездну без стыда.

Николай Соколов

…Пироги-калачики…

И куда теперь? Да заманить любителя пирогов во-он хоть в те кусточки на берегу ручья. Там и отоварить — а больше делать нечего.

— Куды идтить-то? — догнав Алексея, озабоченно выкрикнул палач.

Ох, и здоровенный же парняга! Ну да ничего, и не таких обламывали.

Пряча ухмылку, протокуратор кивнул на кусты:

— Вона, там тропка. Наберем пирогов — и назад. Дьяк Офоний поживее наказывал!

— Эк! Быстро вы с ним договорились!

— А с умным-то человеком — чего же долго-то?

Алексей оглянулся — похоже, никто за ними не шел…

— Чу! — палач Емеля вдруг ухватил его за рукав. — Кажись, скачет кто-то!

— Скачет? — беглец прислушался.

И в самом деле…

— Наши, войско московское должно бы к завтрему быть, — задумчиво произнес Емельян. — Отряд Ивана Стельмы. Так им еще вроде рано… А ну-ко, друже, схоронимся — что-то уж больно быстро скачут.

Не дожидаясь ответа, парняга бросился в ближайший овраг, не обращая никакого внимания на буйно разросшуюся там крапиву. Алексей последовал его примеру, не особо раздумывая, да и некогда было раздумывать — вылетевший из перелеска большой отряд всадников в лисьих шапках и малахаях, визжа и размахивая саблями, бросился к догоравшей деревне.

— Ишь ты… — ощерившись, Емеля проводил их глазами. — Есигеевы татары обратно вернулись, суки! Видать, мало обещанного показалось — порешили все взять!

— Так надо бежать, помочь!

— Сиди уж, помочь! Татар с полсотни, а наших десяток едва наберется! Посейчас всех перебьют, тут и гадать нечего! Эх, — палач неожиданно хлопнул протокуратора по плечу. — Хорошо, хоть мы с тобой схорониться успели!

Алексей усмехнулся:

— Вижу, не очень-то ты за своих печалишься.

— Какие они мне свои?! — неожиданно зло вызверившись, Емеля презрительно сплюнул. — Вражины-московиты! Я сам-то тверской, с полона татарского убег, скитался, потом в Москве пристал вот, к дьяку — им палач нужен был, а я-то хотел бы кашеваром — завсегда кашеварил, а тут… Тьфу! Позор один!.. Ин ладно. Куда с тобой теперь подадимся, друже Олексий?

Протокуратор качнул головой — ну надо же, уже и имя запомнил! Друг, блин… Таких друзей душить надобно прямо в колыбели. Однако выбора, похоже, нет — вдвоем-то куда легче.

— Ты же сказал — московский отряд на подходе?

— Сказал. — Палач шмыгнул носом. — Да только, думаю, Есигей их вперед нас с тобой встретит — обо всем расскажет… как сам придумает.

— А ты свое слово скажешь! Мол, так и так — гад этот Есигей, каких мало — на своих налетел, порубал, алчности ради.

— Да ну, — насмешливо хмыкнул Емеля. — Кто Есигей, союзник московский, и кто — я? Кому поверят-то?

— Неужто этой гнусной татарской роже?! — делано возмутился Алексей.

— Вот именно, друже, вот именно! Ему — а уж никак не нам. — Палач высунулся из крапивы, напряженно всматриваясь вдаль.

Алексей тоже всмотрелся, пока отложив намеченные было насчет любителя пирогов планы.

Судя по всему, с каким-либо сопротивлением — если оно вообще было — Есигеевы татары уже покончили: лихие всадники в лисьих шапках, не суетясь, довольно слаженно сгоняли к церкви небольшие группы людей — в основном детей и женщин.

— Полон собирают, — тихо прокомментировал палач. — Тех, кто еще остался. Спешат!

Из разоренного селения доносились стоны и плач. Конные татары с визгом и глумливым хохотом гнали пленников кнутами, приговаривая:

— Хэй, бачка, хэй!

Протокуратор вздохнул.

— Ты чего? — обернулся к нему Емеля. — Людишек жалко?

— И это тоже, — не стал отнекиваться Алексей. — А пуще того татарве насолить охота! Чтоб не очень радовались.