— Это бы хорошо бы… — мечтательно протянул палач.

И вдруг хлопнул своего спутника по плечу:

— Вижу, ты унывать не приучен! Еще тогда заметил, в избе. Насолить, говоришь, татарам? Как?

— А так…

Хмыкнув, Алексей в нескольких словах изложил буквально только что пришедший в голову план, вызвавший самое искреннее восхищение.

— Ах, умная у тебя голова, Олексий! Я это сразу приметил. Ну, что стоять? Пошли делать.

Протокуратор улыбнулся: новый спутник его, оказывается, оказался человеком весьма даже решительным. И это было неплохо.

Словно змеи, оба неслышно выскользнули из овражка и околицею подобрались в деревню со стороны дороги, выходившей на Брянский шлях, который еще иногда называли Литовским, поскольку Брянск-то давно уж был литовским городом, отчего ни капельки не страдал, а, скорее, наоборот — поднимался.

Здесь, на пригорке у небольшой дубравы, парни остановились: палач Емеля остался, а Алексей, таясь, пробрался в селение.

Вопли, крики и плач слышались уже совсем рядом, и так же рядом носились на неподкованных приземистых коньках — бакеманах — татары:

— Хэй, бачка, хэй!

Затаившись за чьей-то банькой возле еще не сгоревшей избы, протокуратор внимательно следил за всадниками. Вот сразу трое из них подскочили к крыльцу, спешились, обнажив сабли, ворвались в избу — словно бы ожидали наткнуться там на чье-то сопротивление. Ага, как же — максимум, что там могло быть, так это испуганные, спрятавшиеся где-нибудь за печкой дети.

Ну так и есть!

Сквозь распахнутую дверь и оконца из избы донесся визг. Затем послышался звук удара, плач… вот все стихло… Мародеры конечно же уходить не спешили, надеясь на хоть какую-то поживу. Надеяться можно было — изба казалась просторной, зажиточной: хоть сундуки, пожалуй, уже и были вывернуты допрежь, а все ж лучше поискать повнимательней — печку проверить, подклеть… Это и делали, выставив у дверей копье с бунчуком — показать другим, что местечко занято. Чтоб не мешали!

Проезжавший мимо татарин — смешной кривоногий парень, губастик с оттопыренными ушами — завистливо посмотрел на избу и облизнулся. И такая тоска стояла в его взгляде, что можно было подумать — не простая крестьянская изба перед ним, а дворец, доверху набитый несметными сокровищами Шахерезады! Впрочем, для этого губошлепа, похоже, и медная монетка — сокровище.

Ишь, сидит, облизывается, шакал! Ремеслу б лучше какому-нибудь полезному обучился, волчина позорная, так ведь нет! Уж конечно, разбоем-то куда веселей промышлять, ни пахать, ни сеять не надобно.

Хороший парень! И появился вовремя!

— Эй, друг! — возникнув, словно тень отца Гамлета, протокуратор с широкой улыбкой поманил татарчонка пальцем. — Там, в избе, Ахмет с Бахтияром… Тебя зовут — помочь надо!

Естественно, говорил Алексей по-татарски. Язык этот он освоил еще четырнадцать лет тому назад, находясь в рабстве в Крыму, откуда бежал в Константинополь с рыжим пройдохой Владосом Костадиносом.

— Помочь? Ва, алла! — Узкие глаза татарчонка вспыхнули самым искренним счастьем!

Спешившись, он быстро привязал коня к плетню.

— Только ты это, тихо… — подмигнув, предупредил Алексей. — Не надо тут лишних.

— Ага, ага, не надо, — радостно согласился парень.

Настороженно зыркнув по сторонам, протокуратор ловко, без замаха, ударил его кулаком в живот. Татарчонок округлил глаза и, широко раскрыв рот, начал хватать воздух, словно вытащенная на берег рыба. Алексей пожалел его, не стал убивать, просто треснул кулаком в лоб, и охотник за чужим добром, закатив глаза, повалился в крапиву.

Быстро оттащив татарина за избу, протокуратор проворно связал его поясом и, сунув в рот наскоро скрученный из обрывка рубахи кляп, нахлобучил себе на голову лисью шапку и, прихватив саблю, побежал к коню.

Отвязал, вскочил в седло и, объехав избу, поскакал к церкви, вроде как со стороны Литовского шляха.

Немного не доскакав до шмыгавших у церкви воинов, осадил коня на пригорке, заорал, размахивая саблей:

— Литовцы! Литовцы! Там, там, за лесом!

Он показал рукой на дубраву, вполне справедливо полагая, что сей жест оттуда очень хорошо виден. Так и есть! Почти сразу же из дубравы послышались громкие крики.

— Окружают! Окружают! — поднимая панику, громко закричал Алексей. — Спасаться надо! Спасаться!

И сам первый поскакал наперерез площади, той, что у церкви… Оглянулся, с удовлетворением увидев, как бросились следом остальные татары, не все, но многие. Как, увидев такое дело, побежали к лесу полоняники.

Алексей счастливо улыбнулся и, поворотив в ольховник, спешился, пропустил скачущих татар и, бросив коня, оврагами и перелесками побежал к дубраве. Слышал, как, крича и ругаясь, скакал за бегущими татарами их предводитель:

— Стойте! Стойте, трусы! Куда? Ради Аллаха, стойте!

Вот остановился один, другой…

Алексей этого уже не видел — добежав до дубравы, прислонился к высокому дубу, устало утерев со лба пот.

— Ну как? — выбрался из молодой поросли палач Емельян.

Протокуратор улыбнулся:

— Ускакали! Не знаю, надолго ли. Но полон разбежался — теперь уж не сыщешь его по здешним лесам!

— Да, леса здесь знатные, до самой Эрьзи тянутся, — Емеля согласно кивнул и вопросительно посмотрел на своего спутника. — Ну а мы-то куда сейчас? Предлагаю в Мценск.

— А кто там сейчас?

— А черт его знает! Вроде бы, под Казимиром Литовским город.

— Хорошо, пойдем. — Алексей усмехнулся и запрокинул голову.

Густо-голубое, еще по сути своей, летнее небо темнело от наползающей откуда-то с запада огромной фиолетово-черной тучи, озаряемой синими сполохами молний. Ветер доносил отдаленные раскаты грома.

Это было здорово, черт побери, здорово!

Словно как по заказу! Словно будто бы рояль в кустах!

Замечательно! Отлично! Классно!

Уж теперь-то…

Теперь-то можно уйти! Успеть бы только к грозе на болото.

— В Литву так в Литву, — протокуратор повернулся к приятелю — наверное, палача Емельяна можно уже было именовать именно так. — Я согласен. Только вот хорошо бы чуть выждать, пересидеть, покуда все уляжется. Знаю тут одно надежное место — туда сейчас и пойдем, если не против.

— Да не против, — ухмыльнулся палач. — Все ж таки хорошо, что мы с тобой вместе.

Пройдя по Литовскому шляху версты две, беглецы свернули в лес и долго пробирались буреломами вдоль узкого бурного ручья. Лес вокруг становился все непроходимее, гуще, а почти незримо скользящая берегом тропка скоро совсем скрылась, растворяясь в черно-зеленом мрачном подлеске среди кустов и папоротников.

Палач Емельян бросал на своего спутника тревожные взгляды, но, надо отдать ему должное, вслух ничего не говорил, не спрашивал — доверял, видел, что Алексей держался вполне уверенно, как человек, в здешних глухих местах уже бывавший, знающий.

На редких полянах попадались красные россыпи брусники, а под деревьями, на кочках, путники не раз и не два замечали уже крепенькие аппетитные боровики. Голодная смерть им сейчас в лесу не грозила — начало осени, самое благодатное время. И тепло было пока, даже жарко. Единственно, что досаждало — комары, злобные, словно оголодавшие волки. Последние осенние комарики. И хорошо, что уже не было мошки.

Емельян не спрашивал — долго ль еще? — шагал молча, упрямо, лишь посапывал и, казалось, ничуточки не устал.

Наконец, впереди, за деревьями, показался просвет — резануло по глазам яркое солнце, вспыхнуло и исчезло, поглощенное наползавшей тучей.

— Верно, гроза будет, — подняв голову, наконец подал голос палач. — И как бы не дождь. Надобно шалаш ладить.

— Давай, — покосившись на болото, кивнул протокуратор.

И, взяв саблю, принялся рубить ею лапник, сбрасывая его в кучу. Емельян бросился помогать, и вдвоем беглецы быстро соорудили укрытие.

Резко стемнело. В небе над головой громыхнуло, тяжело ударили по кронам деревьев первые капли. Емеля поспешно полез в шалаш.

— Пойду, водички попью, — усмехнулся Алексей.

— Водички?! — высунув голову наружу, удивленно переспросил палач. — Так ее вон, сейчас, и с неба накапает — только подставляй ладони. Эй, эй, ты куда? Там же трясина!

— Я гать знаю, — не оглядываясь, отозвался протокуратор. — Вернусь скоро. Ты жди.

И тут ливануло, да так, что буквально за каких-то пару секунд молодой человек вымок до нитки, насквозь. И грянул гром, и яростно сверкнула молния, ударив в росшую неподалеку сосну-сушину — дерево вспыхнуло с сухим треском. А гром загремел снова, и гремел уже, не переставая, и лил дождь, и хлестали молнии, яростно и гулко, словно желая угробить в этом лесу все живое.

— Пусть! Пусть сильнее грянет буря! — углядев наконец старый пень, радостно закричал Алексей.

Вот, сейчас… Вот, еще чуть-чуть…

Спрямляя путь, он почти до пояса ухнул в трясину, но выбрался, уцепился за гать — и вот он пень! Родной, близкий… Дверь в свой мир.

В свой? Молодой человек усмехнулся — лучше сказать: в мир, который раньше был своим. Теперь — впрочем, не теперь, а давно уже — для него свой мир — это мир ромеев, империя, Константинополь. А там, в другом, мире, в мире двадцать первого века, имеется свой Алексей Смирнов. Такие вот дела, да-а-а…

Затянутое тучею небо с грохотом взорвалось прямо над головою. И сверкающая синяя молния ударила прямо в пень. И все вокруг померкло.

Наконец-то! Наконец!

Падая в трясину, улыбнулся…

Глава 7

Окрестности Мценска

Золотая волюшка

Мне милей всего!

Не хочу я с волюшкой

В свете ничего!

Николай Цыганов

…Протокуратор.

И снова грохотали турецкие бомбарды! И, размахивая саблями, лезли на городские стены янычары султана Мехмеда.

— Алла! Алла!

— С нами Бог и Святая София!

Метнув в янычара дротик, Алексей махнул рукою артиллеристам:

— Огонь! Огонь! Целься в осадную башню!

И взмахнул мечом… И отрубленная пучеглазая голова турка, ухмыляясь, покатилась прямо под ноги. Чего ж она ухмыляется-то? Протокуратор склонился и в ужасе закричал, узнав в только что отрубленной голове голову своего собственного сына.

— А-а-а-а!!!

Алексей распахнул глаза — он сидел на болотных кочках, обняв обгорелый пень, а вокруг все так же неутомимо поливал дождь, вот только молнии сверкали все реже. Молодой человек потряс головой и улыбнулся: получилось! Черт побери, получилось! Теперь — быстро в Касимовку, к бабке Федотихе, а уж там… А там пусть выручает! В конце концов, золота и драгоценных камней ей можно обещать немерено. Чай, найдутся!

Улыбаясь, Алексей выбрался из болота и, дождавшись под деревьями, пока закончится дождь, зашагал — ориентируясь по выглянувшему солнцу и мху — на север. Где-то там, не очень далеко, должно быть шоссе.

Ласковое солнышко быстро сушило мокрую землю. Парило, и над окрестностями Черного болота повис искрящийся желтый туман. Радостно защебетали птицы, из тех еще, кто не успел улететь на зиму в более теплые края. Засверкало, заголубело небо, стало тепло, и молодой человек, раздевшись, с наслаждением подставил солнечным лучам плечи, справедливо рассудив, что, прежде чем куда-то идти, неплохо бы подсушить одежду. Одежду… Вот, кстати, о ней. Штаны… Ладно, штаны еще ничего, пойдут. Рубаха? Рубаха, гм-гм… тоже, за неимением другой. А вот кафтан придется оставить — слишком уж он вызывающий — небесно-голубой, с оторванными пуговицами и грязными шелковыми шнурками — канителью.

Так… Заправить рубаху в штаны — вроде и ничего, этакий стиль а ля рюс. Кафтан — черт уж с ним — бросить, сапоги… Черт! Тоже не пойдут — с загнутыми-то носами. А ведь придется их надевать, не босиком же переться — это еще подозрительней будет выглядеть, и так-то ни один водила-лесовозник подбросить не возьмется, а уж босого… Скажут, иди себе, бомжара, куда шел, подвозить тут тебя еще!

Ладно, до Касимовки не столь уж и далеко, запросто можно и пешком вдоль реки дойти. Если рыбаки заметят — в том ничего страшного, сами не лучше одеты — главное, на участкового не нарваться! Тот ведь и узнать может, участковый уполномоченный капитан милиции Иван Иваныч Бобриков — молодой смешливый парень. Смешливый, это да, но ведь и въедливый! Привяжется, не отпустит.

Так что, по здравому размышлению, шоссе отпадает. Только вдоль реки, по рыбачьим тропам.

Рассудив таким образом, Алексей быстро оделся и зашагал вдоль болота — где-то через полчасика должна была показаться река. И тропинка.

Показалась!

Заблестела, зазолотилась отраженным солнцем реченька-речка! Вот и тропинка, узенькая, неудобная, тянувшаяся какими-то колючими, цепляющимися за одежку зарослями. Ничего! Скоро расширится! Сколько отсюда до деревни? Километра четыре? Пять? Да, должно быть где-то так. Кстати, меньше, чем по дороге.

Жанна из тех королев,
Что любит роскошь и ночь! —

напевая, молодой человек улыбался, время от времени посматривая в высокое голубое небо. Казалось, теперь все будет хорошо. Да по другому просто и не могло быть. Сейчас вот, явится к Федотихе, та ему поможет — ей прямая выгода — отправит обратно… То есть нет, не обратно. Не в тысяча четыреста пятьдесят третий год, а тремя годами раньше. В тот самый вертеп мессира Чезини, где он, Алексей, должен был умереть, но почему-то не умер. Зато погибли другие!

Алексей стиснул зубы и вдруг замедлил шаг, увидев впереди мост. Очень странным казался мостик. Да не казался — он таковым и был! Странным — это на взгляд современного человека, а вот для середины пятнадцатого столетия — в самый раз, мост как мост. Горбатый, сложенный из сереньких бревнышек. По такому не то что лесовоз, мотоцикл с коляской — и тот вряд ли проедет.

Интере-е-есно… Что-то не помнил здесь Алексей такого мостика. Интере-е-есно…

Подойдя к мосточку, молодой человек с осторожностью выглянул из кустов. Взгляд его уперся в грязную, с объемистыми коричневыми лужами, дорожку, тоже для сельской местности несколько необычную. Чем вот только? Молодой человек даже нагнулся пониже, всмотрелся… Ну конечно! Тракторной-то колеи нету! Ни следов протекторов ведущих колес, ни отпечатков гусеничных траков. Что тут тогда ездило-то? Колея-то чья, тележная, что ли? Ну да, похоже. А вот еще и следы лошадиных копыт! Черт… ничего не понятно. Неужели…

Где-то рядом вдруг послышался скрип колес и громкий голос погонщика:

— Но, милая, но!

Алексей бросился обратно в кусты, увидев, как на дорожку выбралась обычная… обычная для пятнадцатого века… телега — груженный сеном воз. Скрипели колеса. Идущий впереди мужичок в стареньком армяке и круглой кожаной шапке деловито вел под уздцы неказистую каурую лошаденку, время от времени оборачиваясь и подгоняя:

— Но, каурка, но! Давай, родненькая, поднажми — уж теперь-то недалече осталось. Мосток-от перевалим и, почитай, приехали.

— А ну-ка стой, мужик! — с противоположной стороны моста, внезапно, словно черти из табакерки, выскочили вдруг двое парней с саблями наголо!

— Откель едешь, дядько?

— Откель пробираешься, Олексий? — это уже спросили позади протокуратора, с пригорка. Спросили нарочито громко, чтоб наверняка услышал.

Молодой человек резко обернулся, к удивлению своему узнав в кричавшем… старосту Епифана!

— Хо!

— Вот те и хо! — Епифан довольно улыбнулся и, по-хозяйски махнув рукой парням — занимайтесь мол, своим делом — спустился в кусты к беглецу. — А я ведь послал своих в сельцо-то. Правда, татарва вдруг куда-то делась, да и наши разбеглись… Чай, не твоих рук работа?

— Моих, — скромно признался протокуратор.

С неожиданной радостью староста хлопнул его по плечу:

— Славно! Славно, что я в тебе не ошибся. Помнишь, ночесь дело одно тебе предлагал?

— Ну?

— Так вот оно, дело-то, — Епифан кивнул на парней, отпустивших наконец мужичка восвояси, и, перехватив взгляд беглеца, поспешно добавил: — Ты не думай, мы не тати. Просто место тут, на Черном болотце, удобное. В лесах окрест много чего можно спрятать и самим от татар да Москвы укрыться.

— Тот-то я и гляжу, как вы скрываетесь, — ухмыльнулся Алексей. Влезать в межкняжеские распри ему не особо улыбалось, но, судя по всему, деваться ему сейчас было некуда. Да, не получилось в эту грозу уйти, так будет и другая — удаляться далеко от болота было никак нельзя.

Чуть помолчав, староста потянул беглеца за рукав:

— Ну идем, идем, паря. Стало быть, с нами теперь дуешь. А?

— Да, похоже, придется, — махнув рукой, молодой человек невесело улыбнулся. — Ты хоть скажи, что у вас надобно делать-то?

— Обскажу, — довольно кивнул Епифан. — Все как есть обскажу. Токмо не сейчас — к ночи ближе. А теперь идем. Увидишь, как тут у нас все устроено.

Устроено, что и говорить, было неплохо. Лагерь разбойников — как именно лучше именовать людей старосты Алексей пока для себя еще не решил — представлял собой отлично замаскированные ряды шалашей и землянок, располагавшихся по дальнему краю болота, к которому вели тайные стежки, да можно еще было пройти от Литовского шляха по идущей вдоль ручья тропе, а дальше — гатью. Путь опасный и, как заметил на ходу староста, только самым верным людям известный.

— Настоящих-то татей мы тут давно извели, — ухмыльнулся Епифан. — Помнишь, ты про девчонку одну, Ульянку, спрашивал?

— Ну? Ты ж вроде сказал, сгибла она.

— Не сгибла, — староста понизил голос. — Честно скажу — много она нам помогает. Но про то — многим знать нечего. А про дело твое не забывает — не раз и не два к старому пню жемчуга клала. То мои люди видели, доложили. Твое поручение?

— Мое.

— Да ты, похоже, язычник! Ладно, ладно, — замахав руками, Епифан хохотнул глухо, как филин. — Верь в кого хочешь, хоть приноси жертвы трухлявому пню, нам-то что? Лишь бы человек был верный! Одно только спрошу, не обижайся…

— Спрашивай.

— Правду говорят, на месте этого пня в старые времена Перунов идол был?

— Правда, — пряча усмешку, кивнул протокуратор. Затем, сурово насупив брови, добавил: — Более про то ничего не скажу!

— А я и не спрашиваю, — отмахнулся староста. — И другим накажу — не спросят.

Алексей открыто улыбнулся — не потому, что ему было хоть какое-то дело до какого-то там языческого идола, приятно другое — знать, что Ульянка жива и даже четко выполняет порученную ей когда-то давно просьбу. Честная и добрая девушка, то есть давно уже женщина, мать. Кстати, такие люди встречаются не так уж и редко. Правда, и не очень часто, что правда, то правда.

Люди Епифана отнеслись к новому соратнику радушно — усадили к костру, накормили пахучей ушицей, показали место в шалаше, где спать. Соседом, кстати, оказался тот самый пастушок, белоголовый, веснушчатый, кого чуть было не запытал любитель пирогов Емельян. Увидав Алексея, парнишка обрадовался:

— Вона! И ты убег, господине?! А мы того ката поймали, что меня пытал!

— Что?! — Протокуратор тряхнул головой. — И где ж он?

— В поруб кинули — пущай до утра посидит. Утром ужо казним — в болоте утопим!

— Как это в болоте?

— А так. Камень на шею — и в трясину…

— Нечего сказать, ловко придумали! — Алексей закусил губу: вся эта затея с казнью почему-то пришлась ему не по нраву. Может быть, потому что он как-то уже привык к повару-палачу, можно даже сказать, сроднился? Эх, жаль парня — не такой уж он и злыдень, опять же — с татарами помог.