Старший тавуллярий не выдержал и расхохотался:

— Надеюсь, это достаточная компенсация за твой отрыв от дел? Ладно, не благодари, не надо. К четвергу — жду!

Распростившись с агентом, Алексей, пройдясь по широкой улице, миновал старую стену Константина и направился к церкви Хора, чьи шесть куполов почему-то вселяли в него уверенность и даже вызывали какие-то ностальгические чувства — именно здесь, именно около этой церкви. Около монастыря Михаила Архангела, они когда-то гуляли с Ксанфией. Господи — восемь лет прошло с той поры! Восемь лет.

Выбрав харчевню получше, старший тавуллярий уселся за длинный полупустой стол и заказал вина с жареной рыбой и свежевыпеченными лепешками. Именно здесь, в этом уютном, увитом плющом заведении он и собирался кое-что разузнать о проживающем неподалеку Эрасте Никомедисе. Да и сам Лешка уже был в здешних местах, наводил справки, и Зевка не дремал, и парни Епифана — тоже. И все же… И все же никакая лишняя информация лишней не бывает!

Так рассуждал Алексей, боясь признаться самому себе, что, быть может, вовсе не дела привели его сейчас в эту харчевню, нет, не дела, скорее — воспоминания. Приятно было пройтись по памятным местам, тем более что в синем небе ярко, почти совсем по-летнему светило солнце.

От очага исходило приятное тепло, лучи солнца проникали в узкие окна, играя в наполненном вином стеклянном бокале на тонкой витой ножке. Прикрыв от наслаждения глаза, Алексей поднес бокал к губам и сделал долгий глоток…

— Господин, — иллюзия кратковременно нахлынувшего спокойствия и счастья была прервана появлением какого-то юного оборванца.

Лешка недовольно скосил глаза:

— Чего тебе, парень?

И честно предупредил:

— Денег не дам.

— А мне уже дали! Тот господин, что хочет с вами встретиться.

— Господин? — Старший тавуллярий передернул плечами. — Что еще за господин? Где он? Почему не зайдет сюда?

— Он сказал, что хочет переговорить с вами на улице. Такой важный молодой господин.

Гм… молодой… Епифан, что ли? Так Епифан мог с ним и дома поговорить. Неужто стряслось что-нибудь этакое?

Быстро допив вино, Алексей расплатился с трактирщиком и вышел на улицу вслед за мальчишкой. Тот повел его по неширокой улочке, огибающей монастырь со стороны моря, и, остановившись на огражденном парапетом холме, сказал:

— Здесь.

Лешка удивленно осмотрелся — не такой уж и большой холм был, определенно, пуст и безлюден. Оглянулся на гавроша — того уже и след простыл. Ну, завел…

— Господин Алексей? — негромко позвали — такое впечатление, откуда-то снизу.

А ведь, действительно, снизу!

Старший тавуллярий посмотрел за парапет и увидел сразу под собой высокого молодого парня с не отличавшимся особой приветливостью лицом и холодным взглядом.

— Я Евстафий, — видя Лешкино затруднение, напомнил он. — Ну, помните Косого Карпа?

Ах да! Вот оно что! Лешка, наконец, вспомнил — да и как мог забыть? — что поручил этому молодому лиходею какое-то мелкое дело. Так просто поручил, низачем. Какое вот только — сейчас и вовсе не вспомнишь, тут и более важные дела да заботы одолели.

— Вы не могли бы спуститься вниз? Тут, слева, за кустом — тропка.

О как! Даже на «вы». Ладно, спустимся, поглядим, вернее — послушаем. Лиходей-то вроде как оказался с зачатками совести. Обещал — сделал, так, что ли?

Вообще-то, старший тавуллярий давно уже отвык доверять подобной публике, а потому заранее приготовил и кинжал и нож — чтобы было удобнее выхватить. Прикинул — как на него могут удобнее напасть. Выходило, что — либо слева, либо — из-за кустов, сверху, после того, как спустится.

Спустился осторожно, готовый дать немедленный отпор. Нет, никто на него не напал! Странно. Может, и в самом деле — с совестью парень?

— Мы здесь одни, — словно подслушав его мысли, слегка поклонился Евстафий. — Не надо, чтоб нас видели вместе. К тому же — меня ищут.

— Не боитесь, что выдам? — Алексей тоже, неожиданно для себя, перешел на более уважительный тон.

Преступник лишь улыбнулся:

— Вы — человек слова. Я выполнил то, что обещал — вашу просьбу.

— Ах вот оно что! Ну давайте рассказывайте.

Евстафий бегло, но достаточно четко изложил все, что ему удалось выяснить относительно некоего Креонта — чернявого актера из труппы Мелезии, коего старший тавуллярий предложил ему во время приснопамятных событий так, навскидку.

Интересные оказались сведения, правда, не особенно-то и нужные — ну, разве что так, для общего развития. Оказывается, Креонт не чистый грек, а какая-то помесь — ну да тут полгорода таких, если не весь. К тому же хорошо говорит по-турецки, вероятно, жил на туретчине, на тех землях, что были давно уже захвачены турками. Вообще, многие привычки у него — оттуда.

— К примеру, серебряную аспру он называет на турецкий манер — акче, — пояснил Евстафий. — А еще очень любит цветы. Когда идет по улице — любуется! Ну, знаете, многие домовладельцы выставляют горшки с цветами на подоконниках, герань там, настурцию, розы…

— Знаю. — Алексей усмехнулся — было у него однажды мелкое, но запутанное дело по битью вот таких вот горшков. Так ведь тогда и не сыскал хулиганов — не дали, дела куда как более крутые пошли.

— Ну, вот, все, — закончив, слегка поклонился Евстафий. — Надеюсь, мы с вами в расчете?

— Вполне, — столь же светски кивнул старший тавуллярий.

За сим и раскланялись. Алексей, вернулся обратно в харчевню, а куда делся Евстафий — бог весть. Да не очень-то сильно это Лешку и интересовало, как, впрочем — и Креонт. Куда больше интересовал господин Эраст Никомедис!

Согласно предоставленной Епифаном информации, сей уважаемый господин был весьма озабочен своим здоровьем — каждую пятницу, а также по воскресеньям, молился в храме за здравие раба Божьего Эраста — себя, любимого. Так же видали неоднократно, как в дом затворника приходили бабки-ворожеи, а как-то раз — и некий вальяжный господин, в коем собиравший слухи Зевка с ходу опознал знаменитого лекаря Эропениуса.

Сего почтенного эскулапа он же, Зевка, и посетил с подачи своего бывшего куратора Алексея. Посетив, промурыжился у врача около часа, в подробностях рассказывая о своих мнимых болезнях, потом еще примерно столько же времени проболтал во дворе со слугами — в результате всего выяснилось, что господин Никомедис, оказывается, страдал ипохондрией в самой тяжелой форме, постоянно выискивая у себя все мыслимые и немыслимые болезни, вплоть до бубонной чумы!

Надо сказать, Эропениусу стоило немалых трудов развеять подобные страхи, впрочем, не до конца — было бы глупо лишать себя такого приработка, пусть даже не очень щедрого — Никомедис вовсе не напрасно слыл изрядным скупцом, — да зато постоянного.

Ну а дальше… Запустить слух о приезде известного лекаря из Никополя и под видом эскулапа проникнуть к затворнику в дом было лишь делом техники — уж в подобных делах Лешка давно набил руку. Плюс ко всему сейчас ему помогала молодая талантливая актриса — Мелезия, и старший тавуллярий чувствовал, что еще пара занятий — и он вполне свободно сможет играть главные роли в любых классических драмах. Кинозвезда, мать ити!

Для визита к Никомедису Лешка специально экипировался и подобрал реквизит — благо деньги после визита к нуворишу Агафону Карабису у него появились в избытке. По его заказу Зевка приобрел в Галатее отличную темно-фиолетовую мантию генуэзской работы, черный бархатный берет с длинным зеленым пером, узкие франкские штаны — шоссы — и узкие башмаки с длинными вытянутыми носами.

Повесив на шею ярко начищенную медную цепь, даже вблизи на первых порах вполне сходившую за золотую, старший тавуллярий счел сей маскарад исчерпывающим и, прикупив на Аротополионе несколько склянок с сомнительными и дурно пахнущими мазями, отправился в гости к Эрасту.

Мрачный дом управляющего дворцовых конюшен встретил его угрюмым молчанием. Пришлось изрядно-таки постараться, чтобы на долгий стук кулаками в ворота последовал хоть какой-то ответ. Классический и крайне нелюбезный.

— Кого там черт принес? — грубо осведомились из-за ограды.

— Не черт принес, а Бог послал! — поправил старший тавуллярий и, повысив голос, дополнил с полным осознанием собственной значимости и важности: — Знаменитый врач Александриус из Никополя соизволил посетить ваш дом, узнав о страждущем и жаждущем исцеления больном!

— А! Лекарь?! — несколько более вежливо отозвались за воротами. — Это не от вас вчера приносили грамоту?

— От меня! Я посылал к вам одного из своих слуг.

Загремели запоры, створка ворот с лязгом отворилась и угрюмый, до самых глаз заросший густой бородищей, слуга, одетый в какое-то рваное рубище, обнажил в неком подобии улыбки кривые желтые зубы:

— Прошу пожаловать, хозяин вас ждет.

Ну, еще бы, не ждет! Только что ведь пришел после заутрени, и на службу сегодня вряд ли поедет, по причине большого церковного праздника — Сретенья Господня.

Вслед за постоянно оглядывающимся слугой, «лекарь Александриус» поднялся по узкой полутемной лестнице и оказался в небольшой пыльной зале, уставленной самой разномастной мебелью, такое впечатление, подобранной где-то на свалке. Тут был какой-то полуразвалившийся шкаф или, скорее, комод, с двумя — вместо положенных пяти — ящиками, длинная унылая скамья, изъятая, должно быть, из какого-нибудь присутствия, рассохшийся от старости стол, покрытый серой мышастой тканью, деревянное кресло с почерневшей от времени резьбой, одну ножку которого заменял собою кирпич, и тележное колесо, судя по сальным коптящим свечкам, используемое вместо канделябра. В общем — полный набор Плюшкина.

— Садитесь пока здесь. — Слуга кивнул на скамью. — Ждите.

Пожав плечами, Лешка уселся и, не теряя времени даром, принялся расставлять на скамейке принесенные с собою склянки, поочередно вытаскивая их из заплечной сумки. Расставляя, время от времени морщился и чихал — пахли сии снадобья гнуснее некуда!

Одновременно Алексей шептал про себя некие рифмованные слова из неизвестно кем сочиненной, но очень веселой комедии под названием «Продавец мазей», не так давно переведенной с латыни на греческий каким-то морейским поэтом. Комедия эта, по словам Мелезии, неизменно пользовалась большим успехом, уступая лишь откровенно эротической драме — «Электре». Три вечера подряд Лешка за компанию с Епифаном смеялся до слез, слушая «Продавца мазей» в великолепном исполнении юной актрисы. Вообще-то, Мелезия рекомендовала говорить прозой — тоже самое, что в комедии говорилось в стихах, однако старший тавуллярий счел, что рифмованные слоганы произведут на повидавшего всяких лекарей старого ипохондрика куда как большее впечатление, нежели обычная приземленная проза.

Ага! Явно скрипнула дверь и тут же послышались чьи-то шаркающие шаги. Явился Эрастушка!

Управляющий дворцовых конюшен, как и представлял себе Лешка, оказался желчным стариком с желтым, вытянутым книзу, лицом, обрамленным реденькой седоватой бородкой, заострившимся носом и кустистыми — тоже седыми — бровями. Волосы старика скрывала круглая замшевая шапка с пришитыми на нее — для богатства — монетами, по большей части — медными. К удивлению гостя, одет господин Никомедис был вполне прилично: добротная — до самых пят — туника, меховая телогрея, плащ — в доме было явно не жарко, видать, хозяин экономил на отоплении.

— Ах-га… — высморкавшись, старик уселся в кресло и, потерев руки, пристально всмотрелся в лекаря. — Так вы, значит, и есть, господин… э-э-э… Александр из Никополя?

— О да. — Встав, Алексей с достоинством поклонился. — Прослышав про ваши болезни, одержим желаньем помочь!

— Угу, помочь, значит. — Никомедис язвительно усмехнулся. — А, может, нажиться, а?!

Лешка сурово поджал губы:

— Поверьте, господин Никомедис, у меня вполне хватает клиентов. Лишь волею слепого случая я узнал, что вы…

— Ладно, ладно, — дребезжаще рассмеялся старик. — Вижу, вы принесли с собой какие-то склянки? Видать, надеетесь их мне всучить?

— Думаю, они вам во многом помогут!

— Ага, помогут… как же! И все же интересно, что в них?

Вспоминая стихи, Алексей взял в руки одну из склянок и, растягивая слова, продекламировал:

В банке первой, например,
Мазь такая, что размер
Изменить способна зоба!

— Зоба? — Господин Никомедис со страхом ощупал свою морщинистую шею. — Да, очень может быть, она мне и понадобится. Если, конечно, не очень дорого.

— Сговоримся! — радостно воскликнул Лешка.

Он поставил склянку обратно и взял в руки другую:

Вот, возьмем второй пузырь.
И от бешеного роста
Он излечит очень просто.

— Ну, это мне без надобности! — разочарованно отмахнулся Эраст.

Лжелекарь тут же поменял склянки и ухмыльнулся:

Для душевного веселья
В банке третьей скрыто зелье!

— О, вот это мне, пожалуй, пойдет!

Кто применит этот сорт,
Станет резвым, словно черт!

— Господи, Господи! — повернувшись, старик опасливо перекрестился на висевшую в углу икону Николая Угодника. — Не поминайте нечистого всуе!

— Хорошо, не буду, — покладисто согласился Лешка и, благоразумно пропустив четвертую строфу о порошке, воскрешающем трупы, сразу перешел к следующей:

А состав из банки пятой
Сделан ведьмою проклятой…

— Господи, Господи!!!

И от этого раствора
Хромоногий очень скоро,
Распростившись с костылем,
Вскачь припустится козлом!

— Да неужели?

— Конечно, конечно, не сомневайтесь!

Вот еще здесь два флакона:
Эликсир из Вавилона
Заключен за их стеклом.

— Что вы говорите?! Из самого Вавилона? Так там же, кажется, турки?

— Ну и что? Что, турки не люди что ли, не лечатся?

— Басурмане, чтоб им пусто было!

«Лекарь Александриус» махнул рукой и продолжил:

Кто страдает животом,
Не найти ему, бедняге,
Средства лучше и верней!

— Я вижу, у вас и в самом деле много всяких снадобий! — Никомедис покачал головой и, скривив губы в какой-то гнусной ухмылке, спросил заговорщическим шепотом. — А нет ли чего для любовного пыла?

— Сыщем! — радостно заверил гость. — Вам для какой-то конкретной дамы?

— Да не для дам… Так… просто… Возьму, если недорого, на всякий случай.

— Тогда… — Склянок уже не хватало, и старший тавуллярий ловким движением руки подсунул старику первую склянку, естественно, сопроводив ее надлежащим случаю слоганом:

Возбудит любви томленье
Этой мази примененье!

— Славно, славно! — осклабился Эраст.

— И еще есть! — Лешка ковал железо, не отходя от кассы:

Вот лекарство — сущий страх!
Смастерил его монах…
В одинокой мрачной келье
Составлял он это зелье,
И в него он заключил
Нерастраченный свой пыл!

— Беру! Беру зелье! Надеюсь, недорого?

— Конечно, не дорого, по десять аспр за склянку.

Старший тавуллярий нарочно занизил цену примерно в два раза против обычной, но известному скупердяю Никомедису и этого показалось мало — старик принялся с дивным и вполне достойным куда лучшего применения упорством торговаться, время от времени крича и воздевая руки к небу, сиречь — к прокопченному потолку.

Наконец, сговорились — Лешка, естественно, уступил. И сразу же строго-настрого предупредил, что принимать лекарство надо только под непосредственным наблюдением врача, иначе, мол, непременно будут всякие нехорошие побочные эффекты.

— Какие еще эффекты? — недовольно пробурчал старик.

— Разные… — Алексей усмехнулся. — Рога, например, на голове вырастут.

— Рога?!

— Я ж предупреждал — это очень сильные лекарства!

— Хм-м. — Никомедис задумался и, хитро прищурив глаза, спросил: — А ваши услуги, конечно, стоят денег?

«Лекарь Александриус» широко улыбнулся:

— А вот представьте — нет!

— Нет?!

— Ну конечно же я возьму с вас за дорогу — а остановился я на постоялом дворе у Пятибашенных ворот… — Старший тавуллярий нарочно назвал другой конец города и, посмотрев на вытянувшееся от жадности лицо старика, продолжил самым невозмутимым тоном: — Ну, конечно, если б я немного пожил у вас — вот, хоть в этой комнате, я ведь неприхотлив — уж тогда за дорогу платить бы не пришлось.

— В этой комнате? — Никомедис задумался. — Только имейте в виду, кормить вас я не намерен!

— Уж конечно же я намерен принимать трапезу в ближайшей харчевне.

— А… За постой? — Старик уж совсем обнаглел от алчности.

— За постой? — Гость изобразил из себя оскорбленную невинность. — Это что же, получается — я, за то, что вас каждый день осматриваю, еще и деньги платить должен?

— Так ведь не за осмотр, за постой — а это вещи разные.

После долгих споров, все ж таки сговорились — баш на баш. Лешка бесплатно осматривает — и бесплатно живет. Вот в той самой зале.

— Ничего, — расхваливал Никомедис. — Прикажу слуге постелить на лавку матрас. Будете спать словно у Христа за пазухой. Э-э-э… А сколько вам лет, позвольте узнать?

— Тридцать восемь, — с ходу соврал Лешка.

— А выглядите вы моложе! Снадобья?

— Они самые.

Старший тавуллярий заночевал уже на новом месте, а перед тем, как улечься, еле сдержал смех, наблюдая, как старик Никомедис принимает любовные снадобья. Спать было жестковато — вместо обещанного набитого соломой матраса, гостю выделили лишь старую попону да не менее старое покрывало, во многих местах щедро траченное молью.

Правду сказать, «лекарь Александриус» и не собирался спать — за короткое время жития у Никомедиса нужно было попытаться установить доверительные отношения со слугами, коих, как успел заметить Алексей, в доме имелось всего-навсего три человека: старая, похожая на высохшую ведьму карга-экономка, одновременно исполнявшая обязанности уборщицы и поварихи, уже знакомый Лешке угрюмый привратник по имени Анкудин и некий молодой человек самого меланхоличного вида, сочетавший в себе обязанности прислуги за все. Звали молодого человека Фокой, что в переводе с греческого означало — тюлень и, в принципе, по своему характеру Фока вполне подходил к собственному имени — такой же ленивый, сонный, малоподвижный — словно разлегшийся на берегу моря тюлень. И как только этот парень успевал справляться со своими многочисленными обязанностями?

Вот с этого Фоки, как наиболее близкого к хозяину человека, и решил начать Алексей. Уже в первую же ночь старший тавуллярий, выждав некоторое время, бесшумно поднялся с лавки и, выскользнув в приоткрытую дверь, оказался в темном захламленном коридоре… где едва не упал, напоровшись на старый сундук.

— Ой! Кто здесь?! — тут же послышался слабый вскрик.

Лешка ухмыльнулся: судя по тембру, возглас этот уж никак не мог принадлежать ни карге-экономке, ни угрюмцу-привратнику. Очевидно, на этом самом сундуке как раз и спал Фока!

— Я это, лекарь Александриус, — негромко промолвил старший тавуллярий. — Уборную вот ищу. Не проводишь, отроче?

— П-провожу, — так же тихо отозвался слуга. — Идите за мной, только осторожнее, не споткнитесь.

Мог бы и не предупреждать — памятуя о склонности хозяина дома к собиранию всякого хлама — ну как есть Плюшкин! — Лешка и так продвигался со всей возможной осторожностью.