— Этот? — опустив тюк, слуга посмотрел на Креонта.

А тот как раз разговаривал… с прискакавшим обратно Али! Ну ничего себе… Интересно, они что, друг друга знают? А если нет, почему тогда Али не зазорно беседовать с каким-то бедняком?

— Это Ас-Самари, из Семиречья.

— Из Семиречья?! — Алексей, конечно, представлял себе, где это — но очень и очень приблизительно.

— Был в плену у франков, бежал, — охотно пояснил слуга. — Теперь вот добирается домой, на родину.

— Хорошее дело! — старший тавуллярий одобрительно кивнул. — Наверное, много рассказывал о франкской земле? Интересно было бы послушать. Жаль, что я не плыл на этой барке.

— Нет, Ас-Самари ничего не рассказывал, — негромко засмеялся слуга. — Он вообще очень замкнут. Ну мне пора, господин.

Вскинув тюк на плечо, слуга шустро побежал к берегу. Неспешно зашагал туда же и Лешка.

Быстро темнело, жаркие огни костров отражались в черных водах реки дрожащими оранжево-желтыми светлячками. Пахло ухой — караванщики варили рыбу.

— Вот вы где, уважаемый Алексий! — заметив Лешку, подошел Карвадж. — Собирайтесь! Сам великий хан Сейид-Ахмет желает беседовать с нами! Прискакал Али — хан ждет нас.

— Иду, — Алексей улыбнулся. — А собираться мне недолго — только подпоясаться. Да, и не забыть подарок!

— Карим, воин дражайшего Халимсера Гали, уже не раз напоминал мне. — Купец оглянулся. — Ну, коли все собрались — так едем! Великий хан прислал лошадей, хотя тут не так далеко, дошли б и пешком. А лошади так — для почета.

— Пойду, прихвачу чернильницу и перо, — спохватился вдруг Алексей. — Они там, на барке.

— Я пошлю слугу!

В ожидании старший тавуллярий прохаживался у причала, как вдруг кто-то тихонько позвал его из темноты:

— Алексий!

Молодой человек настороженно обернулся, увидев вышедшую из-за кустов фигуру, едва различимую в призрачном свете звезд и луны.

— То я, Прохор.

— Господи, а я уж было подумал — тень отца Гамлета! Ты что-то хотел спросить?

— За нами, на барке, плыл один человек, чернявый такой, не знаю кто это… Но я как-то видал его в доме бабки Виринеи Паскудницы! И еще где-то… Он из Царьграда — точно! И зачем-то плывет к татарам. Очень подозрительно — таких совпадений не бывает!

— Вполне согласен с тобою, Прохор.

Старший тавуллярий тут же принял решение, похвалив себя за то, что все же решился довериться старосте плотницкой артели — совсем уж без помощника плохо, на несколько частей не разорвешься никак.

— Я думаю, от него может исходить какая-то угроза, — оглянувшись, быстро прошептал Алексей. — И просил бы тебя, Прохор, не спускать с этого парня глаз! По возможности — незаметно. Я тоже послежу за ним, завтра встретимся, переговорим.

— Переговорим, — охотно кивнул артельщик. Потом немного помялся и попросил: — Алексий, ты б мне потом как-нибудь рассказал о хане. А то вернусь на Русь — нечего и сказать будет! Скажут, врешь ты все — ни в какой Орде не был! Интересно просто — много ль у него всадников, рабов, да и вообще — как они тут живут? Может, хотят, как в Батыевы времена навалиться на Русь всей Ордою?

— Да нет уже былой Орды, Прохор, — засмеялся Лешка. — Ладно, вернусь из гостей — поговорим. Вы-то, вообще, с плотниками, что хотите? На Русь?

— Я то бы и на Русь, наверное. А они все в Сарай хотят — с татарами местными поговорили, те сказали — большой город Сарай-ал-Джедид, работники нужны всякие! Думаю, заманивают моих дурней! — Прохор с неожиданным остервенением сплюнул. — Ничего, там видно будет. Так как насчет хана? Не забудешь?

— Договорились. Ты за чернявым последи!

С причала уже бежал посланный за чернильницей слуга. Знакомцы простились до завтра, и старший тавуллярий поспешно зашагал к парчовому шатру Карваджа. Там уже нетерпеливо ржали кони.

Государь Большой Орды Сейид-Ахмет — красивый моложавый мужчина с седоватой бородкой и умным холеным лицом — принял гостей милостиво. Улыбнулся, и в ответ на глубокие поклоны, кивнул, выслушивая из уст купца обязательные приветствия, по-восточному пышные и цветистые.

— Я тоже рад видеть тебя, Карвадж… как и нашего высокоученого гостя руми! Как великий город Царьград? Выстоит ли против турок?

К Лешкиному удивлению, слово «турки» ордынский хан произнес с такой ненавистью, которая больше бы пристала какому-нибудь католику-крестоносцу или, к примеру, сербу.

— Турки — грозный и опасный враг для императора Константина, — осторожно произнес Алексей.

— Они хитры и коварны, — чуть покривившись, Сейид-Ахмет охотно поддержал тему. — Я слышал, султан Мурад — великий ученый? Это правда?

— Да, — Лешка не покривил душой: султан Мурад и в самом деле был широко известен как философ, историк и мистик. — А вот его сын и наследник Мехмед — необуздан и горяч. К тому же, несмотря на свою молодость, говорят, обладает великим талантом привлекать к себе людей, сведущих в военном деле. Все пушкари его — франки, строители укреплений — даже англезы и алеманы. Ко всем им и Мехмед, и отец его, султан Мурад, одинаково милостивы.

— Я же говорю — турки коварны. Забыли, как великий Тимур привез в деревянной клетке их побежденного правителя Баязида! А ведь и полста лет тому не прошло. Забыли. Слишком быстро забыли. Впрочем, у меня хватает и более близких врагов.

— Русь? — осмелился спросить Алексей.

— Русь?! — Хан громко расхохотался. — Там нет ни порядка, ни государя. Московский бек Василий когда-то бегал от меня словно заяц, а теперь ищет союза и помощи против князя Дмитрия. О, князь Дмитрий великий воин — он опасен, очень опасен! И следовательно, я буду помогать Василию — даннику Касима, сына убитого Улу-Мухаммеда, и моему даннику. Дмитрий — воин, Василий — пьяница и клятвопреступник, не зря Дмитрий велел его ослепить. А потом почему-то поверил и отпустил. Дурак! Нашел кому верить! Это как бы я доверился крымчанину Хаджи-Гирею, который больше и не татарин даже, а литвин — ведь он родился в Литве и вырос!.. Хм. Вы что же ничего не едите? Не вкусно?

— О Аллах Милосерднейший и Всемилостивейший…

— Тогда ешьте! А ты, почтеннейший руми Алексей, расскажи мне о базилевсе и его стране! Любопытно будет послушать.

Похоже, Сейид-Ахмет дорвался-таки до так нужной ему беседы — кто ж против перемыть кости родственникам-соперникам-соседушкам, чтоб им пусто было? Крымскому хану Хаджи-Гирею, с кем постоянно воевал, ногайским царевичам — Едигеевым внукам — что правили Мангытским юртом к востоку и северу от Каспийского моря. Сейид-Ахмету было за что их не любить! Как и им — его.

Дождавшись, когда гости насытились и удовлетворив собственное любопытство — а, точнее сказать, жажду общения, великий хан велел привести подарок. Усмехнулся:

— Посмотрим, что за танцовщицу прислал мне хитроумный Халимсер Гали?! Так ли уж она хороша?

— Она прекрасна! — убежденно пояснил Лешка. — К тому же умна и знает много стихов. Халимсер Гали учил ее.

— Да уж, не дай никому Аллах повстречать на жизненном пути ученицу хитрой лисы Халимсера! — пошутил хан. — Ну, посмотрим, посмотрим.

За парчовой стенкой шатра послышались чьи-то шаги, слуги проворно распахнули полог, а услаждавшие слух гостей музыканты заиграли какую-то грустную и протяжную мелодию, спутницу дальних кочевий и пахнувших горькой полынью степей.

Нашчи-Гюль — в голубых, с серебристым шитьем, шальварах и украшенном мелким бисером лифе, войдя, низко поклонилась хану и, поправив закрывающее нижнюю половину лица вуаль, изящным движением поправила на голове жемчужную сеточку. Синие глаза девушки сияли, словно два крупных сапфира.

— Танцуй! — властно приказал Сейид-Ахмет.

Кивнув, Нашчи-Гюль обернулась к музыкантам — те сразу заиграли погромче, повеселее, дробно зазвучал бубен.

Юная невольница закружилась в танце, сначала медленно, словно бы робко, а потом все быстрее, быстрее, быстрее. Воздетые к своду шатра руки девушки, казалось, жили своей, особенной жизнью — и танцевали свой танец, угадывая нежную мелодию тростниковой флейты. А все тело танцовщицы извивалось в ритме, задаваемом бубном, — там-там, там-там, там-там-там…

Сброшенная с лица вуаль закружилась, медленно падая на ворсистый ковер. Замедлив танец, Нашчи-Гюль дерзко взглянула на хана, потом обдала жарким взглядом гостей, дернулась, закружилась, с такой страстью, что даже великий хан не смог сдержать довольной улыбки.

А танцовщица распалялась все больше! Вот подпрыгнула… изогнулась — отражая яркое пламя светильников, сверкнула в пупке большая жемчужина — снова подпрыгнула… ухнули бубны… И девушка, словно в изнеможении, упала, прижалась к ковру… Вот встала, поднялась под музыку. Махнула рукой музыкантам — те заиграли тише…

Когда разбило солнце в час рассвета
Шатер в долине голубого цвета,
И ночь скликала звезды в легкий челн… —

негромко начала Нашчи-Гюль, и, в такт строчкам, покачиваясь, медленно пошла по кругу под чарующую мелодию флейты. Тонкий стан девушки блестел от пота, синим пламенем светились глаза, и сама танцовщица казалась такой юной и беззащитной, что у Алексея невольно защемило сердце. Да и сам Сейид-Ахмет, кажется, тоже умилился, с грустным видом внимая волшебным стихам Низами.

И девушка вошла под паланкин,
Повез ее довольный властелин…

Нашчи-Гюль изогнулась, снова пробежала круг на ковре перед великим ханом, вот застыла, словно бы к чему-то прислушиваясь… И вдруг, дерзко сорвав с себя лиф, бросила его к ногам властелина! Погладила себя руками по груди, улыбнулась:

Едва качнул он гибкой пальмы ствол,
Как о шипы все пальцы исколол…

И вновь махнула музыкантам, срываясь в волшебный танец.

Били бубны, тонкими серебряными голосами вторили им струны и флейта. Неистово, неудержимо кружила в танце юная невольница Нашчи-Гюль. Игрушка-рабыня.

Сейид-Ахмет с явным удовольствием смотрел на танцовщицу… А с женской половины шатра, из-за занавеси пристально наблюдала за танцем женщина в зеленой вуали. Вуаль не скрывала глаз — черных, блестящих, полных необузданной страсти и ненависти. Алексей даже поежился — однако Нашчи-Гюль здесь следует быть осторожней! Вот, не успела дотанцевать до конца, как уже вызвала гнев любимой жены хана. Ну конечно, любимой… или — старшей, другой бы здесь наверняка и не было бы… Ах, Нашчи-Гюль, Настя…

Руки девушки, между тем скользнули к шальварам. Лешка с Карваджем одновременно сглотнули слюну — слишком уж эротическим оказался танец! Нет, ну до чего же замечательное зрелище!

Ага, вот Нашчи-Гюль дотронулась до пояса, вот сейчас…

Когда любовь становится алмазом,
Что ей отец, что муж с его приказом?

Ан нет! Шальвары танцовщица так и не скинула! Застыла, упав на колени и обхватив себя руками за плечи. Уронила на грудь голову…

— Прекрасно! — хлопнул в ладоши Сейид-Ахмет. — Откуда ты знаешь Низами, девушка?

— Мой хозяин Халимсер Гали как-то приблизил к себе одного странствующего дервиша… О великий хан! Я так рада, что вам понравился мой скромный танец. Надеюсь и дальше услаждать ваш божественный взор и ласкать слух… и не только слух.

Слова невольницы явно понравились хану. Милостиво махнув рукою, он разрешил Нашчи-Гюль удалиться.

— Я дарю тебе шатер и двух служанок! — небрежно махнув рукою, промолвил Сейид-Ахмет на прощанье. — Мои воины проводят тебя, красавица Нашчи-Гюль… И кто знает, быть может, я захочу видеть твой танец снова?! Может быть, даже сегодня.

Лешка скосил глаза, увидев, с какой злобой дернула шелковую занавесь скрывающаяся за нею женщина.

Великий хан тоже обратил на это внимание. И еле уловимая улыбка на миг искривила его губы.

А Алексей, вдруг обернувшись, встретился взглядом с той, что пряталась за шелковой занавесью. Черные пылающие глаза смотрели на молодого человека… нет, отнюдь не с ненавистью, скорей, с любопытством.

Заночевали здесь же, в одном из гостевых шатров ханского кочевья. Алексей был рад — встреча с ханом прошла весьма продуктивно: были четко определены его приоритеты, враги и возможные друзья. Правда, конечно, во многом все зависело, как уклончиво отметил Сейид-Ахмет — от воли Аллаха, сиречь — от конъюктуры. Крымский хан Хаджи-Гирей, конечно, собака та еще — но ведь куда слабее турок. А вдруг те, овладев Константинополем, захотят наложить свои загребущие лапы на Крым? А там — и на степи и города Большой Орды? И что тогда? А ничего хорошего!

Сейид-Ахмет! Вот он — вполне возможный союзник Константинополя против турок! Пусть мусульманин — и что с того? Великому Хромцу Тимуру его вера ведь не помешала в пух и прах разбить турок в битве при Анкаре и провезти в клетке по городам и весям плененного султана Баязида, который вскоре и умер.

И Нашчи-Гюль, похоже, здесь пришлась ко двору. Ну еще бы!

Рассуждая, Лешка хорошо слышал, как перекрикивалась гортанными голосами ночная стража, как, шумно хлопая крылами, пролетела прямо над шатром-вежей какая-то крупная птица, как ржали пасущиеся невдалеке кони. Травянисто-медовый воздух вокруг казался таким плотным, таким вкусным и тягучим, что его, наверное, можно было есть ложками.

Около шатра послышались легкие шаги, и чей-то тонкий приглушенный голос спросил:

— Господин Алексий? Вы спите?

— Спал, — усмехнулся Лешка. — Покуда вы не разбудили, о шепчущий в ночи незнакомец!

— Прошу простить меня… и мою госпожу. Она очень хочет послушать рассказы ученого человека. И очень вас просит — не отказать.

— Что ж. — Лешка распахнул полог. — Желанье женщины — закон: так говорят у нас, руми. Веди же, таинственный незнакомец!

В темно-сиреневом небе ярко светила луна, сверкали алмазными россыпями звезды.

Было очень тепло, лишь редкие дуновения едва заметного ветерка иногда приносили с реки прохладу.

«Таинственный незнакомец» оказался обычным мальчишкой лет двенадцати, в обычной татарской одежде — широких шароварах, мягких сапогах и просторной рубахе, в кожаной шапочке на бритой — по обычаю — голове.

— Здесь не далеко, господин, — обернувшись, пояснил проводник. — Вон, видите, шатер? Уже пришли. Прошу немного подождать…

Мальчишка юркнул в шатер и вскоре выскочил, радостно улыбаясь:

— Госпожа зовет вас. Входите.

Проводник услужливо откинул полог.

Лешка вошел и вежливо поклонился, увидев сидевшую на кошме женщину в глухом бесформенном покрывале. Голова ее была покрыта длинным платком, изящная вуаль скрывала нижнюю половину лица. А черные глаза сверкали, как звезды!

— Вы — ученый руми, привезший паскудный подарок старой лисы Халимсера? — приглушенным голосом неожиданно осведомилась женщина. — Что ж, думаю, старик вам ее навязал… Паскудница!.. Музаффар!

— Да, госпожа? — в шатер засунул голову давешний мальчишка.

— Никто за тобой не шел?

— Нет, госпожа.

— Спрячься у входа, на своем обычном месте. Если хоть кого-нибудь не углядишь, я велю содрать с тебя кожу.

— Знаю, госпожа, — со вздохом отозвался парень.

А женщина повернулась к гостю:

— Рада, что вы пришли. Не отказали, пока мой супруг тешится с… Впрочем, не будем о нем. Я позвала вас…

— Рад буду услужить. Вы, кажется, хотели…

В этот момент беседу прервал Музаффар:

— Идут Хасия и Зухра со служанками, госпожа.

— Ну наконец-то! — усмехнулась хозяйка шатра. — А то еще подумают невесть что. Впрочем, мы с вами здесь не одни — здесь, на второй половине — мои невольницы. Тоже хотят послушать ваши рассказы — сам господин разрешил нам.

— Охотно удовлетворю ваше любопытство!

Пришли Хасия и Зухра — тоже в закрытых покрывалах — громко приветствовали хозяйку:

— Да не допустит Аллах померкнуть твоей красоте, Гульнуз-ханум.

Гульнуз-ханум, ага! Как видно, эта женщина отнюдь не из последних жен! Хасия и Зухра, как видно, были младше Гульнуз по статусу, поскольку держались довольно-таки скромно, даже, можно сказать, незаметно. Кроме них и служанок, еще приперлись два каких-то совсем уж седых старика лет, наверное, под девяносто, насколько Лешка смог разглядеть при тусклом свете светильников. Молодцы, деды — не теряют вкус к жизни! Тоже пришли прослушать… а, может быть, это Сейид-Ахмет их прислал, присмотреть за своими не в меру любопытными женушками. Наверняка все эти женщины принадлежали к тому высшему слою феодально-кочевой знати, с которым опасался конфликтовать без особой нужды и сам великий хан, а потому многое своим пассиям позволял — к примеру, разговаривать и смотреть на чужого мужчину. Другие бы за такое неуместное любопытство враз поплатились бы, а эти ничего — похоже, этот самый Сейид-Ахмет не какой-нибудь там тиран, а, так сказать, просвещенный деспот. Да и что, в общем, плохого, если изнывающие от безделья и скуки женщины послушают рассказы заезжего путешественника, пусть даже иноверца?! Впрочем, в беседе с ханом Алексей дал понять, что в скором времени собирается принять ислам.

Гость рассказал женщинам обо всем, что их интересовало. О красотах Константинополя и Мистры, о былом величии Ромейской империи, об обычаях ее народа, о крестоносцах, о базилевсе и даже о турецком султане Мураде, которого местные татары недолюбливали куда как больше византийского императора. Мусульмане, кстати сказать, люди Сейид-Ахметовой Орды, как показалось Лешке, были нерадивые — достаточно взять хоть вот всех этих женщин. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали — про них, про них сказано!

Когда гость стал рассказывать об уличных представлениях, послышались смешки, а потом и хохот — видать, ханские жены были девки веселые. Старики — деды под девяносто лет — на хохотушек неодобрительно косились и хмыкали, однако вслух ничего не говорили, видать — опасались возможных последствий.

Лешка болтал почти до утра — язык устал. Наконец, настал такой момент, когда девки — тьфу ты, жены! — засобирались уходить.

— Спасибо вам за рассказ, господин руми, — за всех поблагодарила Гульнуз-ханум. — Нам было очень интересно и весело.

— Я тоже весьма рад столь изысканному и веселому обществу, — от всей души отозвался гость.

— Музаффар проводит вас.

Отвесив глубокий поклон, Лешка покинул гостеприимный шатер. Еще все так же ярко горели над головой луна и звезды, но на востоке небо уже светлело, окрашиваясь алым светом зари.

— Господин, — вдруг обернувшись, прошептал Музаффар. — Моя госпожа просила передать, что очень хочет услышать продолжение рассказа.

— Да зачем же дело стало? Со всей нашей охотою!

— Тсс! — мальчишка боязливо оглянулся. — Прошу, не говорите так громко! Слушайте: будьте завтра в полдень у реки, чуть ниже пристани. Скажете всем, что пошли на барки. Ну, дескать, забыли что-то.

Лешка удивленно хмыкнул:

— Скажу.

В полдень, у пристани его ожидал Музаффар. В синих водах реки отражалось яркое желтое солнце, пахло сладким клевером, чабрецом и мятой. Весело щебетали птицы.

— Идите сюда, господин, — оглянувшись, мальчишка показал на кусты. — Там есть тропинка…

Тропинка действительно была — узкая, едва проходимая, топкая — спускалась в камыши почти к самой реке. Ух и камыши же здесь были! Всем камышам камыши — густые, высокие — в рост человека, настоящие заросли.

По каким-то одному ему ведомым признакам Музаффар определял дорогу. Наконец остановился, некоторое время прислушивался, а потом тихо сказал: