— Госпожа, я привел его.

— Хорошо, — тут же раздался ответ. — Возвращайся на свое место.

— Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа.

— А вы, господин руми, — не медлите, идите сюда!

Алексей пошел на голос и вскоре вышел к проплешине, что-то типа небольшой полянки посреди высокого камышиного моря. На полянке — похоже, что рукотворной — были свалены связки камыша, на одной из которых сидела обворожительной красоты женщина лет двадцати пяти, в узком синем халате и красных шальварах. Красивое смуглое, с тонкими чертами лицо женщины было открытым! Черные, как смоль, волосы беспорядочно рассыпались по плечам, в черных, с насмешливым прищуром глазах прятались сумасшедшие желтые чертики.

— Вы звали меня, госпожа Гульнуз…

— Звала. Садитесь вот сюда, со мной рядом. Возьмите кувшин… вон там, видите? Выпейте вина. Не бойтесь, никто не увидит — это тайное место.

В этой женщине чувствовалась врожденная властность и еще какая-то опасность, странная в ней была красота, сродни смертельной красоте какой-нибудь ядовитой змеи — гюрзы или кобры. Алексей сейчас не смог бы сказать, отчего у него вдруг возникло такое чувство, вот возникло почему-то, и все.

Усевшись рядом с Гульнуз, Алексей налил из кувшина вина в оловянный кубок, отпил…

— Налей и мне…

Женщина выпила и вдруг, безо всяких предисловий, прильнула к Лешке, с жаром целуя в губы. Ах, сколько ярости и страсти было в этом поцелуе! И сколько чувств, сколько эмоций вдруг охватило обоих! Алексей знал, что нельзя, что смертельно опасно… И то же самое знала Гюльнуз, и оттого поцелуи казались жарче, а ласки — нежнее. Да-да, дело уже дошло и до ласк, и очень быстро!

Гульнуз сама распахнула халат. Обнажив высокую грудь с крупными коричневыми сосками… которые Лешка тут же бросился целовать с таким пылом, с такой необузданной страстью, которой давненько уже в себе не замечал. Может быть, потому, что не было рядом женщины?

Рванув со стройных бедер шальвары, Алексей притянул женщину к себе, чувствуя, как скользят по его спине ласковые руки… Смуглое тело красавицы Гульнуз извивалось в экстазе, уста ее были сладкими, бедра — крутыми, а грудь — тугой и божественно крепкой. Закатив глаза, женщина стонала так громко, что, казалось, слышно было даже на том берегу. Охваченный страстью Лешка, конечно, не замечал этого, как и не замечал алчно подглядывающего из камышей Музаффара.

— О мой руми… — томно кричала Гульнуз. — О руми… руми… Поистине ты сводишь меня с ума!

— А ты меня уже свела, Гульнуз!

Покачав головой, женщина погладила любовника по плечу:

— Ты очень красивый мужчина, руми. Обычно я таких не люблю, но ты… Ты знаешь толк в любовных утехах!

— Вот спасибо! — расхохотался Лешка.

— Что смеешься? — Красавица Гульнуз нахмурилась, но тут же рассмеялась сама. — Я тоже на что-то еще гожусь! Хочешь, докажу?

— Хочу…

Любовным утехам они предавались почти каждый день из той недели, что волею судьбы Алексею было предначертано провести в орде хана Сейид-Ахмета. И чем дальше, тем больше узнавал молодой человек любимую жену хана Гульнуз-ханум, женщину амбициозную, властную, способную для достижения своих целей на все. Как успел понять Лешка, влияние на великого хана должна была иметь только она, и никто больше! Ни младшие жены, ни племянницы — хохотушки Хасия и Зухра. Только она одна! И тут вдруг появилась танцовщица Нашчи-Гюль! Не девственница — позорница, и вот с этой позорницей Сейид-Ахмет проводит в последнее время и дни и ночи!

Пытаясь уйти от столь деликатной темы, Алексей умело переводил беседы в другое русло, с большим удовольствием впитывая в себя различную информацию относительно ханского двора и прочих татарских орд. Много чего узнал — Гульнуз-ханум оказалась вполне сведуща во многих вопросах. Об убийстве в Казани хана Улу-Мухаммеда своим братом Кара-Якубом — после чего Кара-Якуб и освободил из плена Владимирского и Московского князя Василия за огромный выкуп и несколько городов в придачу. И о том, как закончил свои дни братоубийца Кара-Якуб, заколотый своим племянником Махмудтеком, и о «проклятом литовце» Хаджи-Гирее — вечном сопернике Сейид-Ахмета в борьбе за Крым, и о злобных происках завистливых ногайцев — наследников Едигея — из Мангытского юрта. В общем, старший тавуллярий понял так, что проблем у татар — выше крыши. Однако было похоже, что на Руси — куда как больше, ибо о всех русских князьях (а особенно «о пьянице Василии») Гульнуз-ханум отзывалась с превеликим презрением, исключая лишь Дмитрия Юрьевича Шемяку. Тот-то был воин — об этом все знали, а вот бек Васька — прохиндей, каких мало. Правильно его ослепили, надо было еще и оскопить — совсем бы хорошо было! По крайней мере, именно так утверждала Гульнуз, оказавшаяся женщиной весьма жестокой и самолюбивой. До чего дошло — уже рассказывала Лешке (нет, скорее, просто проговаривала вслух) все те ужасы, какие неминуемо обрушатся на голову распутной паскудницы Нашчи-Гюль — и в самое ближайшее время. Подставить, опорочить перед великим ханом и предать самой лютой казни — Гульнуз уже в деталях представляла себе — какой! Сначала отдать самым мерзким рабам — для забавы, потом отрезать грудь, посадить на кол и — медленно-медленно — сдирать с еще живой кожу.

Лешка даже говорить не мог от ужаса — ничего себе, садистка эта Гульнуз! А ведь поначалу не скажешь. Этак она и с ним может расправиться, чтобы все шито-крыто. А ведь к тому, наверное, и шло!

Жалко было Настю — эта подлая и хитрая сучка Гульнуз казалась вполне способной воплотить свои планы в жизнь. Вполне…

Нужно было что-то думать и, прежде всего, спасать Настю. И отыскать наконец Креонта! Прохор, во время одной из встреч, признался, что потерял след лазутчика где-то в татарском кочевье. Креонт… Шпион султана Мурада. Шпионил в Константинополе, шпионит и здесь. И уже, наверное, подобрался к самому хану, напросился на приватную беседу. Недаром же лазутчик что-то показывал младшему нукеру Сейид-Ахмета Али. Что? Какой-то тайный знак? Пайцзу? Все может быть… Если туркам удастся примирить меж собой Хаджи-Гирея и Сейид-Ахмета — дело плохо. Уж куда лучше для Византии, если Сейид-Ахметова орда нападет на Крым. Тогда — в случае осложнений — Хаджи-Гирею будет не до помощи туркам!

Креонт отыскался на следующий день, с помощью все той же Гульнуз-ханум: Лешка нарочно завел разговор о великом хане, о его встречах, о государственных делах — мол, наверное, денно и нощно трудится великий хан на благо своей орды, не видит ни отдыха, ни покоя, ни жен своих, все дела да всякие важные встречи.

— Вот плыл с нами на барке один турок, чернявый такой, узколицый — совсем простой человек, бродяга, а поди ж ты, хвастал, что хочет встретиться с самим ханом! Врал, наверное… Кстати, он отлично метает ножи — я сам видел, а еще рассказывали, будто он страшный колдун и знает толк в ядах.

— Узколицый, говоришь? Чернявый? — озабоченно переспросила Гульнуз. — А ведь верно, рыскал вчера такой вокруг ханского шатра, напрашивался на встречу. Али, младший племянник хана, говорил, что он показывал ему золотую пайцзу. Наш господин, конечно, принял бы его, если б с утра не ускакал на охоту.

— Значит, еще примет…

— Так тебе кажется, что этот человек опасен?

Старший тавуллярий безразлично пожал плечами:

— Откуда я знаю? Тем более, мне нет никакого дела до великого хана — у него, в конце концов имеются верные нукеры, стража… А этот чернявый парень, да, он, наверное, колдун — я сам видел, как он заговаривал на лету птиц — и те камнем пали в реку! Но что с того? Птица птицей, а человек — тем более великий хан — это совсем другое.

— Нет. — Ханша помотала головой. — Тут ты не прав — черному колдуну все равно. Ты точно видел, как он заговаривал птиц?

— Ну да, своими глазами. Да не один я — еще плотники видели, да их старшой, Прохор. Ты б велела их расспросить — они бы сказали, что надо.

Плотники сказали, что надо, точнее — то, чему их научил Алексей, встретившись, как обычно, с Прохором. Да, да, все они хорошо видели, как колдовал — и неоднократно — худой узколицый турок по имени Хасан. Как ловил золотой пластинкой луну или солнце, как плевал, бормотал что-то… Колдун! Как есть колдун.

Старший тавуллярий довольно потирал руки — пока все складывалось удачно, но вот что будет дальше. Ну, схватят Креонта, сразу вряд ли казнят, посадят в яму или закуют в колодки, допросят — а вдруг тому удастся оправдаться и каким-то образом подтвердить свои полномочия? Надо бы сделать так, чтобы… Убить? Это нужно было делать раньше — теперь убийство уж точно вызовет подозрения. Значит, нужно обставить все так, будто бы Креонт — или как там его на самом деле зовут — бежал, убоявшись раскрытия своей колдовской сущности. И бежал — безо всякой надежды на возвращение.

Вечером Алексея с Карваджем снова пригласил в свой шатер великий хан. Сейид-Ахмет был задумчив и не очень весел, хотя, как всегда, улыбался, шутил. А потом спросил про Креонта — слыхал я, мол, про одного колдуна — это правда?

— Правда, государь, — встав, Алексей поклонился. — Истинная правда — его черное колдовство видел не только я. Султан Мурад — великий мистик и, говорят, тоже не чурается колдовства.

— Вот и я об этом наслышан! — поджал губы Сейид-Ахмет. — Мурад жаждет моей смерти, я это чувствую! О, этот шелудивый литовский пес Хаджи-Гирей давно стакнулся с ним. Ублюдки!

— Кстати, а где сейчас этот колдун? — быстро спросил Лешка.

— В юрте старого Калчиглы. Дожидается встречи со мной. Если б я был дурак — то его бы пригласил. Ничего, сейчас велю его схватить и допросить! А потом — жестокая казнь, чтоб другим неповадно было!

— О, великий хан, пожалуйста, не делай этого! — истово взмолился Алексей. — Разве ты ничего не слыхал о турецких черных колдунах?

— О магрибских слыхал, — признался хан. — О турецких вроде бы нет.

— О, они еще страшнее! Их нельзя просто так схватить — колдун тотчас же обратится в кошку, а затем — в коршуна, и уж тогда непременно отомстит обидчику. Нет, нужно просто изгнать его — и он никогда здесь больше не появится, зачах-нет — и черная душа его растает в кровавом зареве ада!

— Изгнать? — Сейид-Ахмет недоверчиво прищурился. — Так просто?

— Нет, вовсе не просто, великий государь! Нужно заманить его в определенное место, и зажечь там высушенную коноплю — этот дым страшен для колдуна! И дать ему уйти — обязательно на север…

— А если он туда не пойдет?

— А на всех остальных тропинках нужно разбросать дикий чеснок — колдуны его не терпят!

— Зажжем, — кивнул великий хан. — Разбросаем. Заодно посмотрим, какой он колдун!

— О, если он почует коноплю и чеснок — вы сразу увидите! И лошадь, не забудьте сначала подарить ему черную лошадь — уж таково поверье! Черная душа ускачет только на черной лошади!

Итак, «первая часть марлезонского балета» была подготовлена. Дело оставалось за второй.

А для этого Лешка использовал старого Карчиглы, того самого татарина, под чьим присмотром жил сейчас Креонт. Уже с утра старший тавуллярий нарочно уселся поболтать со стариком у самой юрты, предварительно осведомившись, где постоялец?

— Да спит, — махнул рукой старик.

Стенка юрты дернулась… Ага, спит, как же! Уже, видать, навострил уши! Что ж — то и надобно.

— Говорят, в кочевье объявился какой-то колдун, — вытянув ноги, небрежно заметил Лешка. — Сегодня ночью будут ловить — и сразу казнят. Проткнут осиновым колом — кол уже вытесали, я сам видел.

— Колдун? — приложив руку к уху, громко переспросил старик. — А! И я про то слышал!

— Вот-вот, колдун! Хотят его поймать, даже приготовили специально поляну — выкопали там ямы-ловушки, везде, кроме северной стороны, на той тропинке, что ведет к реке, ведь известно, что черные колдуны никогда не пойдут на север, в страну мрака и холода. И там, с той стороны, могут находиться злые духи. Так что со стороны реки не стали рыть никакой западни — чего зря стараться? Колдун ведь и так никуда не денется! Хочешь посмотреть, как будут его ловить?

— Что?! А?! Ах, посмотреть… Ага, посмотрю… А что, уже известно, кто этот колдун?

— Известно! — старший тавуллярий громко захохотал. — Тот, кому сегодня после полудня подведут черную лошадь!

— А-а-а! Ну по лошади-то его всякий узнает.

Алексей еле дождался полдня. Нарочно встал невдалеке от юрты старого Калчиглы, среди других зевак. Ждал, впрочем, недолго.

— Ведут! Ведут! — первыми закричали мальчишки, побежали навстречу показавшейся за шатрами процессии, поднимая босыми ногами пыль.

Лешка улыбнулся, увидев, как десять рослых воинов в кольчугах и с копьями с черными бунчуками, спешившись, вели под уздцы красивую черную лошадь. Любопытный народ пялился во все глаза — новость о колдуне быстро облетела кочевье. Никто не знал, кто же окажется черным волшебником?! Быть может, ближайший сосед? Воины прошли мимо дальних юрт — их обитатели сразу перевели дух и приободрились. Прошагали мимо кузницы, и притихшие было кузнецы снова взялись за молоты; вот черная лошадь миновала красивый шатер сотника Али, юрту десятника Амирбека, кибитку старухи Чармыр…

Около жилища старого Калчиглы, окруженного многочисленной стражей, процессия остановилась. Хозяин юрты побледнел и повалился наземь:

— Нет, нет, я не колдун!

— Покличь своего гостя, Калчиглы-бек! — останавливаясь, приказал шедший впереди воин. — Надеюсь, мои воины не дали ему бежать раньше времени?

— Не дали… Да он и не пытался, увидел, что с нами шутки плохи! — старик испуганно откинул полог. — Эй, любезнейший Хасан. Тут к тебе дело.

— Какое еще дело? — надо сказать, Креонт держался отлично — Лешка даже позавидовал его самообладанию и выдержке.

— Великий хан дарит тебе эту лошадь, Хасан! И хочет, чтоб ты немедленно приехал на ней на поляну у зарослей ив. Воины покажут дорогу.

— Я знаю дорогу! — без лишних слов лазутчик птицей взметнулся в седло и ударил коня камчою. — Спасибо великому хану за подарок.

Бросив коня в галоп, сопровождаемый вооруженными всадниками турок скрылся из виду.

— Колдун! Колдун! — бросившись следом, громко закричали собравшиеся. — Смерть черному колдуну, смерть!

Ускоряя шаг, Алексей зашагал следом за толпой. Быстро темнело, бегущие по небу длинные узкие облака напоминали исполинские стрелы.

Любопытных не пустили на поляну — остановил воинский заслон. Пожав плечами, уселся в траву и Лешка, и, лишь увидев приблизившихся к нему всадников во главе с самим ханом, поднялся на ноги и поклонился.

— Мы покончили с колдуном, руми! — довольно улыбнулся хан. — На черной лошади он умчался на север!

— Умчался, чтобы никогда не вернуться! — истово заверил Лешка.

И замер, увидев, как, привязанный на аркане к седлу одного из воинов, поспешает за всадниками плачущий избитый мальчишка…

Глава 16

Лето 1449 г. Большая Орда

…Чересчур

Умна Медея — этим ненавистна

Она одним, другие же, как ты,

Опасною ее считают дерзость.

Еврипид «Медея»

…Музаффар!

Да-да, это был Музаффар, Алексей сразу узнал его и поспешно отвел взгляд. Нехорошее предчувствие охватило старшего тавуллярия и он вдруг поймал себя на мысли о бегстве. Ну, вот так, как черный колдун Креонт, умчаться на горячем коне в звездную ночь! Почему они схватили парнишку? Кто-то плетет интриги против Гульнуз-ханум? Да, видимо, так и есть, а, значит, под ударом и он, Алексей, ведь мальчишка расколется, непременно расколется, если начнут пытать.

И тогда вылезет вся правда. А что бывает за преступную связь с ханской женой — трудно даже представить!

— Кажется, этот парень — слуга почтеннейшей Гульнуз-ханум, — поравнявшись с Али, небрежно поинтересовался Лешка. — Или мне кажется?

— Нет, тебе не кажется, руми, — Али громко расхохотался. — Это и есть слуга Гульнуз-ханум Музаффар! И знаешь, за каким занятием его застали?

— Неужели — за скотоложеством?

— Хуже! Он целовал ханскую танцовщицу Нашчи-Гюль!

Алексей чуть было не споткнулся. Музаффар целовал Настю?! Вот это новость! Интересно, при каких же это обстоятельствах? Впрочем, интересно вовсе не это, а то, что еще узнает Сейид-Ахмет, когда допросит мальчишку! Хотелось бы знать, когда он начнет допрашивать? Хотя… Наверное, пора уже давно покинуть эту гостеприимную орду — и, чем раньше, тем лучше!

— Постой, великий хан!

В свете луны бросилась чуть ли не под копыта коня стройная девичья фигурка. Настя! Откуда она взялась здесь? Как вырвалась из охраняемого воинами шатра?

— Нашчи-Гюль? — Сейид-Ахмет остановил коня и, гневным жестом велел привести пленника.

Несчастный Музаффар с плачем упал на колени, а вместе с ним и Настя:

— Выслушай меня, великий хан!

— Нет! — хан дал знак воинам, чтоб проезжали, оставив возле себя только самых верных своих стражей во главе с молодым сотником Али. Ну и Лешка чуть подзадержался, спрятавшись за копной сена. Слышно было хорошо, правда, видно — не очень.

— Этот недостойный выкормыш тебя целовал? — грозно вопросил хан.

— Да, — тут же отозвалась девушка. — Я сама попросила его.

— Попросила?!

— Да. Хотела тебя удивить и порадовать, великий государь.

— Порадовать?!

Такое впечатление, что Сейид-Ахмету просто уже не хватало слов. Да и зла — тоже.

— Ну, удивить — удивила, так… Но — порадовать? В чем здесь моя радость?

— Не здесь, великий государь… Я знаю — ты любишь Низами… Вот мы с Музаффаром и готовились. Играли. Я была Лейли, а он — Меджнун! Руми называют это — театр. Я хотела приготовить это для тебя, мой повелитель!

— Театр? — все еще недоверчиво, но уже безо всякого гнева переспросил хан. — То есть ты хочешь сказать… — Повелитель татар явно повеселел. — Я правильно понял?

Танцовщица поднялась с колен:

— Чтобы развеять твои сомнения, государь, мы с Музаффаром сейчас изобразим все для тебя… О, каких трудов мне стоило уговорить этого мальчика!

— Изобразить? — Сейид-Ахмет удивился. — Читать Низами, вот здесь, при луне и звездах?

— В том-то и дело, государь — при луне и звездах…

— Ну что же… Послушаем! — Великий хан спешился и уселся прямо в траву, скрестив ноги. И вся свита поспешно последовала его примеру.

— Ну! Начинай, Нашчи-Гюль!

Окаймлено пыланьем светло-синим,
Полнеба красит светом апельсинным!

Чисто и неожиданно громко — на всю ночь — прозвучал нежный голос Насти.

Лейли подставит золоту чело,
Чтобы зарделось, нежно и светло…

Детским фальцетом вторил ей Музаффар:

И многие всем сердцем засмотрелись
На девственную утреннюю прелесть!

Лешка — а, наверное, и Сейид-Ахмет тоже — не знал, что и думать: то ли, ловко выкручиваясь, врет Настя, то ли и в самом деле готовилась сделать хану сюрприз. А мальчика-то ведь тоже знает текст… Значит, действительно — репетировали? Похоже, так.

Чистые юные голоса озаряли ночь волшебными строфами Низами. Ярко сверкали звезды и круглая медно-оранжевая луна вполне заменяла солнце.

— Ну хватит, уже поздно, — наконец поднялся на ноги великий хан. — Дослушаем и досмотрим завтра… А ты молодец, Музаффар! Никак не ожидал в тебе такого таланта!

— О великий государь! — оба — Музаффар и Настя — снова упали на колени.