С хлюпаньем вытащив окровавленный клинок из вражьего тела, Алексей бросил настороженный взгляд назад — там послышался свист, вопли…

Вероятно — подмога. Не им — татарам. Плохи дела — не выдюжить. Еще раз осмотревшись вокруг, старший тавуллярий быстро принял решение:

— В балку! — громко крикнул он. — Там — уйдем.

— А дорога? — поразив противника топором в шею, обернулся Прохор.

А он умело бился! Ишь как ловко орудовал — словно боевой секирой…

— По дороге нельзя — достанут стрелами.

— Понял…

Артельщиков осталось мало — половина из тех, что было. Черт, ну надо же, так не повезло, и где — считай уже дома.

— Скачите, я догоню!

Прохор и еще один плотник, нагнувшись, подхватили на коня раненого и быстро поскакали к балке.

Алексей осмотрелся — с этой группой нападавших было покончено, но по дороге, ухая и крича, приближались другие. Уже свистели над головой стрелы. Лешка спрыгнул с коня, осмотрел павших… Увы! Раненых Прохор забрал, а остальные уже не дышали. Жаль, и по-христиански похоронить некогда.

— Земля вам пухом, парни!

Вскочив в седло, старший тавуллярий пригнулся и что есть мочи погнал коня к оврагу. С обеих сторон дороги сгустились деревья, вот и поворот — и колючий кустарник, царапавший лошадиные бока. Брызнула из-под копыт вода — неглубокий ручей, камни, глина… А ведь это здорово! На неподкованных-то лошадках догони, попробуй!

— Лексей, ты? — настороженно обернувшись в седле, крикнул Прохор.

И шальная татарская стрела впилась ему в правый бок!

Артельщик захрипел, пригнулся к луке седла. Широкое лицо его побледнело.

— Ничего! — подъехав ближе, выкрикнул Лешка. — Ничего, прорвемся!

Вот еще один артельщик — Кузьма, второй, третий — раненый… Пятеро, включая Лешку — половина от тех, что были. Царствие небесное!

Лешка живо оторвал с рубахи кусок подола — унять кровь. Перевязали наскоро, как смогли.

— Ну ты уж держись, Прохор!

Артельщик улыбнулся сквозь зубы:

— Буду! Эх, до своих бы добраться…

До своих… Алексей качнул головой — еще не известно, кто здесь свои?!

Вперед, вперед! Пусть хлюпает под копытами коней вода, пусть камни, пусть глина — тем хуже для татар. Задержатся, обязательно задержатся!

Путь постепенно сужался, становился извилистым, темным. Сгустившиеся над головою деревья, кустарники, папоротники закрывали солнце. Вскоре пришлось спешиться, взять лошадей под уздцы. Бросив своего коня, Лешка схватил за узду лошадь Прохора, повел…

— Спасибо, братцы… что не бросаете! — сдерживая стон, прохрипел старшой.

Еще один раненый чувствовал себя получше — ему лишь раскровянили саблей руку, чуть ли не до кости. Перевязали — идти мог. А вот Прохор… Выдюжит ли?

Странно, но погони вроде бы не было — это настораживало: не может такого быть, чтобы татары не знали про балку! Почему ж не пошли? Есть другой, более короткий путь? Очень может быть… Очень может быть, лиходеи встретят беглецов впереди.

— Стойте! — Когда подошли к самому краю балки, Алексей обернулся. — Кузьма, давай за мной. Посмотрим, что тут?

Оставив остальных, старший тавуллярий осторожно нырнул в кусты, чувствуя позади, за собой, приглушенное дыхание артельщика. Вот и конец оврага. Густые кусты, папоротники… Алексей немного прополз вперед, приподнялся…

И нос к носу столкнулся с вышедшими из-за деревьев ратниками в коротких доспехах из плоских кованых колец и сверкающих шлемах. У каждого в руке — круглый татарский щит с большим умбоном, на поясах — сабли.

— Ага! — увидев беглецов, довольно ухмыльнулся один из ратников. — Ну? Куда идешь, татарская рожа?

— Парни! Вои! Мы ж не татары — мы свои!

— А вот сейчас посмотрим, какие вы свои! Эй, братие!

Господи! Да их тут множество — почти целый полк! Так вот почему татары не стали преследовать беглецов!

— Батюшка княже! — позвал кто-то. — Послухов татарских спымали!

— Да не татары мы, говорю!

Тяжело ступая, к беглецам подошел высокий, еще довольно молодой мужчина с красивым открытым лицом, обрамленным задиристой кучерявой бородкой. Голова его была непокрытой, в спутанные светлые волосы набилась хвоя, так же, как и на оплечье богатого плаща темно-красного сукна с золоченою строчкою по краям, накинутого поверх верхового панциря из крупных массивных колец, украшенных затейливой гравировкой. Панцирь, скорей, не боевой — парадный, отметил для себя Алексей.

— Кто такие? — с любопытством рассматривая беглецов, поинтересовался… князь. Да, похоже, князь — именно так его называли ратники.

— Свои мы… Беглецы с татарской неволи.

— А что-то ты на татарина больше похож! — кивнув на татарскую одежку Лешки, князь усмехнулся. — Да и подстрижен ты не по-православному — больно уж коротко.

— Да ладно! — обиделся Алексей. — Не видал ты, князь, бритых голов, что ли?

— Подозрительные вы люди, вот что! — Немного помолчав, князь обернулся к ратникам и коротко приказал: — Взять их!

— Ряполовский! Семен! — послышался позади хриплый голос Прохора.

Уже готовый броситься обратно в балку, Алексей обернулся, увидев выбравшихся из оврага артельщиков. Идущий впереди Прохор тяжело опирался на плечо одного из плотников:

— Слышу знакомый голос… Ну здравствуй, княже!

— Господи! — внимательно всмотревшись в плотника, князь размашисто перекрестился. — Никак Прохор Богунович!

— Он самый…

— Господи! А мы уж и не чаяли… Дай же обниму тебя, друже! О, да ты ранен! Эй, люди! Повозку сюда! И лекаря!

Лешка только моргал от удивления — ну ничего себе, плотник! С князьями — на «ты». Ай да Прохор!

— Как княжичи? — натужно улыбаясь, спросил артельщик.

— Слава Господу, здравствуют! Великий князь старшенького, Ивана, тоже правителем объявил.

— Все ж удалось уберечь от Шемяки… То славно!

Князь Семен нетерпеливо обернулся:

— Да где ж этот чертов лекарь? Ты сам-то где был, Проша?! В Литве, с Басенком Федором?

— Пытался в Литву… Да татары. Неволя, Крым. Бежал с оказией в Царьград. Там решил присмотреться — что да как. О том и доложу великому князю Василию! А о Сейид-Ахметовой орде больше мой друже Алексий расскажет.

— Расскажу. — Алексей поклонился.

Князь Семен радушно похлопал его по плечу:

— Извиняй, братец. Теперь вижу — и вправду, свои.

Москва встретила полк князя Семена Ряполовского хмурым мелким дождичком и покосившимися церквями окраины. По Рязанской дороге, вдоль вытянутых серыми языками заборов и изб пригородов, передовой отряд с ранеными и беглецами вскоре достиг Кремля — круглые башни, мощные стены с крупными квадратными зубцами, несколько каменных храмов, деревянные хоромы бояр.

Князь Семен Ряполовский тоже имел там свои хоромы, недавно пожалованные великим князем Василием «за верность и честь», а точнее — за спасение малолетних княжичей — Ивана да Юрия — от Дмитрия Шемяки, несколько лет назад княжившего таки в Москве.

Выпили, поговорили…

Алексей, в нетерпении горя сердцем, принялся выспрашивать об имперском посланце — монахе Георгие и его свите.

— Монаха Георгия, кесаря ромейского посланца, помню, — опустив чашу, вытер бородку князь. — А вот его свита… Извини, не приглядывался. Не знаю.

— А Георгий, Георгий сейчас где?

Князь Семен пожал плечами:

— Наверное, отъехал уже. Ни о чем таком он с великим князем не договорился, насколько я знаю…

— Значит, уехали. — Алексей погрустнел. — Не успел… Ну да ладно, лишь бы дорога им оказалась легка… А что, князь, царьградские торговые люди на Москве часто ль бывают?

— Царьградские? Да почти никогда.

— А сурожане-гости? Фрязины из Кафы?

— Эти частенько наезживают. У сурожан в Москве свое подворье имеется.

— Хорошо. — Лешка немного повеселел. Уж что поделать, придется с этими выбираться. Ничего. Правда, почему-то — не очень-то радостно.

Великий князь Василий вызвал его к себе дня через два. В княжеских хоромах натоплено было жарко — август выдался прохладным, дождливым, вот и паслись непогоды. Высокий, сутулый, худой, с черной бархатной повязкой, прикрывавшей выколотые глаза, князь Василий, прозванный Темным, выглядел куда старше своих лет. Морщинистое бледное лицо, обрамленное редковатой бородкой, вислый, с красными прожилками нос завзятого выпивохи, впрочем, сейчас в княжеском облике проглядывала, скорей, некая аскетичность.

Князь Василий сидел в резном деревянном кресле с высокой спинкой, по обеим сторонам которого почтительно толпились бояре и служилые дьяки.

Поклонившись, старший тавуллярий добросовестно ответил на все вопросы князя, касающиеся татар, турок и Константинополя. А чего ему было скрывать? Правда, вот силу Ромейской империи Алексей, чего греха таить, преувеличил, и даже намного преувеличил, так, на всякий случай. Ведь молодой человек, как человек, много занимавшийся историей, хорошо знал, что именно с этим князем обычно связывают усиление Москвы и то, что называют «началом создания русского централизованного государства». Правда, пока тут никаким централизованным государством еще и не пахло, однако с течением времени Москва должна была усилиться — это Алексей знал наверняка. А потому нужно было уверить великого князя в существовании могущественной Византийской империи, православного царства, помочь которому в борьбе против турок — наипервейшая обязанность всякого христианского государя, особенно — православного.

— Можно сказать слово, княже? — выступил из рядов свиты высокий бородач в рясе и черном клобуке, с золоченым посохом в левой руке и большим золотым крестом на груди. Митрополит Иона — сразу узнал Алексей, только вчера про митрополита много чего порассказывал подвыпивший князь Семен Ряполовский.

— Человеце сей, — указав посохом на Лешку, звучно молвил митрополит, — много чего говорит. Одначе посланник ромейский монах Георгий тоже рек сладко. Одначе — хитростию и злоковарством своим стал известен.

Алексей вздрогнул: вот как, оказывается — «хитростию и злоковарством»! Что же такого совершил брат Георгий, коли его здесь так не любят? И действительно ли он уехал? Или…

В который раз уже нехорошее предчувствие охватило старшего тавуллярия. Не нравился ему этот митрополит, и великий князь — если хорошо присмотреться — тоже не внушал особого доверия. Или, может быть, это просто так сейчас казалось? Ладно, посмотрим…

Князь Василий Темный махнул рукой, давая понять, что аудиенция закончена.

— А с этим что, княже? — настойчиво поинтересовался митрополит. У, рожа!

— С этим? — Василий почесал бородку. — Он ведь сейчас у Ряполовских живет? Так пусть пока там и будет — они люди верные.

Митрополит с явным неудовольствием почмокал губами, но, ничего больше не сказав, отошел, видать, опасался открыто спорить с великим князем.

А Лешка, вернувшись в хоромы Ряполовских, тут же начал действовать. Во-первых, как и надлежало то ли пленнику, то ли гостю, испросил разрешение погулять по Кремлю — и таковое получил, совместно с двумя бугаями-слугами — «для охраны». Нет, конечно, князь Семен вызывал у Алексея самую горячую симпатию, но и он не мог ослушаться приказа сверху. Сказано — держать «ромея» у себя — значит, держал.

А Лешка и не собирался никуда бежать, уж по крайней мере пока — прежде необходимо было много чего выяснить. И в первую очередь — куда делось посольство?

По зрелом размышлении старший тавуллярий решил начать с начала — выяснить, куда это посольство прибыло, где разместили Георгия и его свиту? Странно, но в этом ему охотно помогли охранники-слуги:

— Посольство-то? Дак завсегда в тех палатах, что у Фроловский башни, селились. Какие палаты? Да новые, красны — смотреть любо! Что там говорить, идем, господине, сам увидишь.

Пришли. Посмотрели. Лешка в восхищении зацокал языком — дескать, понравились палаты, действительно — красны. Снаружи. Крылечки резные, крыши узорчатые, избы, светелки, терема и прочее. Лепота! Вот интересно только — изнутри как? Поглядеть пустят?

— Не, не пустят. Во двор если только.

— Ну хоть во двор…

Походил Алексей по двору, на красоту московскую полюбовался, поболтал о том о сем со слугами, с привратником — дюжим молодцем, с управителем — старичком белобородым, даже с сенными девками. И для каждого — для каждого! — даже для мальчишек, что дрова в баньку таскали — нашлись у старшего тавуллярия и ласковая улыбка, и доброе слово. И общие интересы нашлись, а как же без этого? Зря, что ли, столько лет прослужил в тайном сыскном секрете константинопольского эпарха? И ведь неплохо служил! Если бы не Злотос, гад, да не явная подстава… Ладно, сейчас о том некогда — работать надобно. Тем более — слуги-охраннички с сенными девками зубоскалят, на Лешку — внимания ноль. А куда он со двора денется?

— А что, молодец, тяжко, небось, ворота туда-сюда таскать? Поди, намаешься? А если петли нутряным салом смазать? Нельзя салом? А чем? Медвежьим жирком лучше… Вон оно что. И не подумал бы даже! Небось грек-посланец надоел? Туда-сюда ездил? И ведь народу с ним полно… Не полно?! Ах, невелика свита? Поди, все монаси? Нет?! Даже женщина имелась? Да иди ты! Не может такого быть — он же все ж таки монах, посланец-то! Что-что? Женщина еще и с дитем малым? О господи… Так здесь и жили? А потом делись куда-то… Куда? Да я так, просто спрашиваю. Не хочешь отвечать — не надо. Ты мне лучше про медвежий жир расскажи!

О, ребятишки! А знаете, как в чижа играть? Играете? А со мной слабо? Я еще и парней своих позову — шайка на шайку. Ну да, подожду, покуда с дровами управитесь. Кому баньку-то топите? Ах, служилому дворянину, хозяину вашему… Его, значит, усадебка. Хороши хоромы! Ах, не его? Он просто государем для пригляду поставлен? Понятно. Греки, небось, частенько банились? Да, говорят, и с девками? Неправду бают? Девок не была — женщина одна молодая, красивая, и с нею дитенок малый. Добрая.

Эй, парни! Бросайте девок, айда в чижа играть! Ребята бахвалятся — живо нас обставят, на два пальца! Вот и я говорю — уж мы им покажем. Поискали бы пока деревях для бит. Я там, у бани, много видал…

Здравы будьте, девы! Что смеетесь, чему радуетесь? Погода хорошая? Гм, не сказал бы — эвон, хмурится все, полнеба облачищами затянуло — чего ж хорошего-то? А вы чего тут болтаетесь-то? Делать нечего? Славно, славно… А в баню — чего? Были недавно. Небось с греческой девою? Ах, дитенка отдельно мыли… Ну ясно, отдельно. Пойдете смотреть, как в чижа играют? Работать надо? Да неужели! Кудель прясть… Так мы ж недолго, а без народу — скучно.

Седовласая старушка к девицам подошла, вынырнула откуда-то незаметненько, а после, как девки, Лешкой уговоренные, к баньке пошли — поглядеть, как в чижа играть будут, старушка эта тут как тут — цап Алексея за рукав:

— Не ты ль, мил человек, про деву-ромейку спрашивал? Да про дитенка.

— Нет, что ты, не я!

— Ну я я-то уж думала… Деву-то как звали?

— Ксанфией. — Лешка оглянулся — вроде бы нет никого поблизости.

А бабка эта — ох, хитроглазая! — так и стояла, так и таращилась. Внимательно эдак, въедливо!

— А дитенок?

— Сенька. Арсений…

— Ясно, стало быть — ты Алексий и есть.

— Я-то Алексий, да вот ты кто?

— Маланья меня зовут, бабка Маланья — так и кличут. В приживалках я тут… Ну-ка поглянь…

Воровато оглянувшись, старушонка сунула руку за пояс и, вытащив что-то, протянула ладонь Лешке.

Амулет! Талисман Плифона! «Кудрявый Зевс»!

— Ксанфия велела тебе передать…

— Где она?

— Тс-с… И письмишко имеется. Ты, как в игрища поиграете, у ворот замешкайся малость. Не обману, не бойся. Женушка твоя, Ксанфия, сильно уж мне помогла. Деньгами, как нужда пришла, выручила.

Ну и бабка! Ну и…

Получив письмо — ма-аленький, сложенный вчетверо листочек, — Алексей еще много куда в тот день заходил — любовался. Так, что сопровождавшие его парни уже вряд ли могли точно сказать — где они были и чем там занимались. Да везде… да всяким: в чижа играли, девок жимкали, развлекались, в общем!

А вечером, зажегши свечку, развернул письмецо…

«Любимейший супруг мой…»

Писано по-гречески, скорописью. Ксанфия!

«…князь Василий заподозрил Георгия в чем-то страшном. Мы с сыном вынуждены бежать. В то место, про которое ты часто рассказывал. Отец Георгий благословил нас».

Ай, Ксанфия, ай, молодец — умна, ничего не скажешь! Ишь, как все хитро написала — и места не указала, куда бежать собралась — мало ли, письмишко в руки недобрые попадет? «Часто рассказывал…» Черное болото — вот это местечко, точнее, деревенька рядом — Амбросиево, в Верховских землях, под Мценском.

Отец Георгий благословил… Значит, предчувствовал что-то такое, нехорошее. И, значит, сам он, скорее всего, уйти не успел — лишь обеспечил отъезд Ксанфии. Тогда где же он? Раз князь Василий в чем-то его заподозрил — то вряд ли позволил уехать. Что ж, похоже, Георгий схвачен! Если вообще не убит…

Быстро поправлявшийся от надлежащего ухода Прохор Богунец, оказавшийся боярским сыном — чин, по важности, нечто между боярином и дворянином — испытывал к старшему тавуллярию чувство благодарности и даже некую дружбу. Слишком уж многое их связывало, чтобы так вот отринуть все. Немного поправившись, Прохор начал захаживать в палаты великого князя, получил от последнего изрядный кусок земли с тремя деревеньками — на, владей, человече! — но все чаще возвращался хмурый. Проговорился как-то, что имевший немаленькое влияние при дворе митрополит Иона не доверяет ему, дескать, слишком уж долго странствовал в иных, чужих землях — опоганился!

— А насчет тебя так скажу, — однажды вернувшись, Прохор тяжко вздохнул и пристально посмотрел на Лешку. — Отъезжать тебе надо — и чем скорее, тем лучше. Допрежь тебя из ромейских земель здесь посланец был — да, говорят, злое умыслил — заточен во Фроловской башне. И тебе там место готово — уговорил-таки Иона-митрополит великого князя.

Алексей пожал плечами:

— Хм, интересно, чем это я Ионе не глянулся?

— А ему все не глянутся, кто под его дудку не пляшет! — гневно отозвался Прохор. — Уезжай, Алексий, беги! Только… Я тебе ничего такого не говорил!

Лешка ушел этой же ночью — не помогли ни запоры, ни стража, к слову сказать — сладко дремавшая. Еще с вечера, возвращаясь из уборной, старший тавуллярий сделал ножом зарубки на окружавшем усадьбу тыне — теперь, как пришла нужда, легко было перелезть. Собаки, конечно, лаяли — так они все ночи напролет лаяли, на что и дорогой гость — Прохор Богунец — дражайшему хозяину жалился. Вот князь Семен и повелел собак у ворот привязать — так и сделали. Для беглеца — случай удачный, а ну как не привязаны б были — поди-ка, походи по двору кто чужой. Самого злобного пса — Треща — Алексей, правда, еще загодя прикормил — мало ли, сгодится? Ну, а не сгодился — и ладно. Пес с ним, со псом — такая вот забавная тавтология получается.

Перекинувшись через частокол, Лешка оказался на темной улочке, и, недолго думая, зашагал к Фроловской башне. Шел уверенно — путь присмотрел еще засветло. Подойдя ближе, заколотил ногами в небольшую, дощатую дверь, заорал во всю глотку — сердито так, мать-перемать!

— Эй, отворяй скорей, мать вашу!

Стражник аж с башни свесился — с самой-то верхотурины, посмотреть, кого там черт принес, этакого громогласного?

— Хтой-то там верещит?!

— Я те дам — верещит, падла! — гнусно заругался Лешка. — А ну зови старшого, пока в холопах не оказался!