Глава 3

Осень 1448 г. Константинополь

Философ из школы Гемиста-Плифона

О да! Темно на небе… Но на этом

Не кончилось! Не думайте…

Еврипид «Медея»

…руку!

— Вот что, друже Георгий! Ты б моих с собой не прихватил? Я ведь тоже скоро уеду — далеко и надолго, а врагов хватает, сам понимаешь — государева служба!

Отправив жену и сына вместе с Георгием, Алексей сразу почувствовал себя гораздо свободнее — теперь-то он отвечал сам за себя, что называется — тылы были прикрыты. Вряд ли кто дознается, куда делись Ксанфия и Арсений, а ежели и дознается, так поди, догони!

Теперь можно было подумать и о себе, вернее — о своем деле. Но для начала найти жилище побезопаснее — тот, кто преследовал Алексея, наверняка скоро дознается о его возможных убежищах. Значит, нужно искать такие, о которых никто бы не догадался — уж злачных мест в городе хватало. Рассудив как следует, опальный тавуллярий остановил свой выбор на грязных запутанных улочках, вьющихся на северной окраине у развалин некогда блестящего дворца императора Константина Багрянородного, сразу за церковью Хора. Райончик был тот еще — проститутки, воры, насильники плюс ко всему — всякая портовая шваль из Влахернской гавани. Народу хватало — и на чужака там вряд ли кто обратил бы внимание… ежели б этот чужак выглядел соответственно и соответственно же держался. Рядом находилась городская стена и ворота — Калигарийские и Адрианопольские — неплохое подспорье на случай поспешного бегства. Ну и гавань — само собой. Гавань… Именно там, во Влахернской гавани Лешка когда-то познакомился с Ксанфией.

Вот с гавани-то он и начал. Рано утром заявился в Венецианский квартал, нанял за пару аспр челнок и, высадившись в гавани, насвистывая, зашагал следом за толпой паломников и матросов с какого-то недавно прибывшего корабля.

Естественно, никто из местных — кормившихся с приезжих — жителей не оставил без внимания идущих.

— Девочки! Девочки! — озираясь, предлагал какой-то подозрительного вила молодец в лихо заломленной на затылок шапке. — Очень хорошие девочки, отведу — не пожалеете! Бери, господин! — Молодец схватил проходившего мимо беглеца за руку. — Клянусь святым Николаем — не пожалеешь!

— Не надобно, — старший тавуллярий брезгливо вырвал руку.

— Есть и мальчики, господин, — оглянувшись, зашептал молодец. — Красивые мальчики. Некоторые — даже евнухи…

— Евнухи — есть неестественное для природы состояние! — подняв вверх большой палец, наставительно произнес Алексей.

— А-а-а, да ты, я вижу, философ! — настырный зазывала разочарованно свистнул.

— Да, философ, — тут же подтвердил Алексей, подумав про себя — а почему бы ему и не быть философом? Их тут много встречалось — странников, паломников и прочих. — Я Алексей, философ из Мистры!

— Так бы сразу и сказал!

Потеряв к беглецу всякий интерес, молодец бросился к проходившим матросам:

— Девочки! Девочки! Есть и мальчики… если хорошо поискать.

Ни девочки, ни — уж тем более — мальчики Алексея не интересовали. Интересовало другое — жилье. С видом завзятого путешественника, проплывшего на морском корабле уж по крайней мере неделю, а то и месяц, старший тавуллярий остановился рядом с довольно-таки приличного вида людьми и с усталым вздохом сбросил с плеч тяжелый мешок. Ежели б сейчас его увидал кто-то из старых знакомых или друзей — Иоанн, Панкратий или даже сам бывший начальник Филимон Гротас — вряд ли б они опознали в этом всклокоченном парне с пегой бородой и безумным взором своего бывшего коллегу. Да и одет тот был соответственно: длинная — почти до самых пят — туника, пропыленные провинциальные башмаки с подвязками, старый потертый плащ. Все это молодой человек только что приобрел в венецианском квартале за очень смешные деньги. Впрочем, в лучшие времена этакое тряпье Лешка бы и даром не взял.

— Господин желает снять комнату? — К остановившемуся лжепутешественнику тут же подбежал какой-то подросток. Небольшого роста, худенький, с приятным добрым лицом, одетый в короткую желтую тунику — видно, что новую — и темно-голубой плащ. Приличный, надо сказать, вид.

— Так я насчет жилья, господин. В доходном доме Никифора Ладикоса — здесь, недалеко — имеются хорошие комнаты.

Нет, уж слишком прилично одет этот парень! И доходный дом, который он сейчас рекламирует, тоже может оказаться вполне приличным — а это сейчас ни к чему.

Алексей прищурил глаза:

— Сколько?

— Десять аспр в день!

— Не пойдет — дорого.

— Ну, если поговорить с хозяином, может, он согласится и на восемь.

— Нет, мне бы что-нибудь подешевле.

— Подешевле одни притоны, господин!

Завидев идущих паломников, парнишка, бросив бесперспективного клиента, тут же побежал к ним.

Честно говоря, восемь маленьких серебряных монет — аспр — за приличную комнату было не так уж и дорого, учитывая что средний заработок какого-нибудь грузчика или землекопа составлял в день четырнадцать-пятнадцать аспр. Однако беглеца не устраивала приличная комната — нужно было закопаться поглубже.

Искоса Лешка обозрел толпу местных — что, неужели больше никто ничего не предложит?

Ага! Вот какая-то старушенция в небрежно накинутом на плечи рваном шерстяном платке — явно идет к нему. Подошла, повела крючковатым носом да, хмыкнув, прошамкала:

— Издалека к нам?

— Из Мистры, — тут же улыбнулся беглец. Потом приосанился и добавил, громко, чтоб все слышали: — Я — странствующий философ из школы Гемиста-Плифона, может, слыхала?

— Глиста Плафона? Не, не слыхала. Слыхала другое — ты вроде как ищешь недорогое жилье?

— Да. Место, где можно бросить кости.

— Найдется такое местечко… за три аспры в день.

— За три аспры?! — ахнул Лешка. — Откуда у нищего философа такие деньги?

— Хорошо, — поглядев по сторонам, бабка не стала настаивать. — Сговоримся и за две. Вижу — человек ты неплохой, опять же — философ. Иди за мной, господин.

— Что ж, — посчитав, что ничего больше он сейчас здесь не выстоит, Алексей с готовностью поднял с земли котомку. — Веди же меня, славная женщина!

«Славная женщина» — звали ее, как оказалось, Виринея Паскудница (в юности старуха немало вредила ближним) — около часа водила новоявленного «философа» по узкими и кривым улочкам, и уж потом, вдоволь помесив грязь, свернула к развалинам дворца. Лешка даже удивился — неужели эта наглая старуха хочет сдать ему какой-нибудь гнусный сырой позвал — даже для конспирации это было бы слишком, старший тавуллярий вовсе не собирался, рискуя собственным здоровьем, забиться в землю, словно дождевой червь.

— Не, не здесь! — Виринея словно вдруг подслушала лешкины мысли.

Алексей перевел дух — и слава богу!

— Здесь уж все занято. Ничего, есть и получше местечки.

— Получше — это в каком смысле? — Беглец уже пожалел, что связался с бабкой. — Такие же развалины?

— Увидишь, милай, увидишь.

Надо сказать, несмотря на свой возраст и явно выказываемую немощь, Виринея Паскудница шагала довольно быстро, причем ничуть не сбивала дыхание, марафонка хренова. Уж на что Алексей был привычен к такого рода ходьбе — так и он еле поспевал за своей проводницей.

Пройдя сквозь развалины и кусты, путники оказались в самых настоящих зарослях, за которыми виднелись крыши домов, крытые серовато-коричневой, потрескавшейся от времени черепицей. Судя по внешнему виду, эти узкие, трехэтажные, боязливо подпиравшие друг друга домишки помнили еще императора Константина Великого или даже первых поселенцев греческой колонии Византий.

— Ну, вот и пришли, — остановившись около покосившегося забора, окружавшего двор одного из домов, старуха гостеприимно распахнула калитку. — Заходи, господин жилец! Да! Оплату попрошу вперед.

— Так ты что — хозяйка, что ли? — удивился Лешка.

— Хозяйка, — Виринея важно ухмыльнулась. — Она самая и есть. Иначе б с чего я в гавани жильцов искала? Третьего дня у меня жильца одного убили — так, в пьяной драке пристукнули — а ведь такой хороший был человек, солидный и всегда платил вовремя. Вот комната после него и освободилась.

Алексей передернул плечами, однако особой брезгливости не выказал — мало ли кого там где убили?

Развязав пояс, вытащил завернутые в грязную тряпицу деньги, отсчитал, послюнявив пальцы:

— На вот тебе за три дня. Да, поесть бы не мешало!

— Сготовлю, — спрятав монеты, радостно закивала бабка. — Вот прямо сейчас рыбки пожарю. Вниз обедать спустишься, иль подать в комнату?

— В комнату давай. И вина хорошо бы.

— Сделаю. Ну, дорогой жилец, пошли, покажу твое жилище!

Обойдя очаг, сложенный из круглых камней прямо посередине небольшой залы, Алексей заметил сразу за ним несколько столов и скамеек, пока пустующих ввиду раннего времени. Сразу за столами виднелась грязная деревянная лестница — узкая, винтовая, с высокими ступеньками из местами прогнивших и требующих немедленной замены досок. Когда содержательница доходного дома, запалив сальную свечку, ступила на сие ветхое сооружение, тут же послышался противный скрип. Лестница зашаталась, задвигалась, словно бы собиралась тотчас же развалиться.

— На каком этаже хоть? — опасливо осведомился беглец.

— На втором, мой господин, на втором. На самом верхнем! А там и хорошо — от солнышка-то куда теплее!

Второй — так, на римский манер — именовался, говоря по-русски — третий этаж. Первый — обычно нежилой, этажом нигде не считался. И правильно, наверное.

— Ну — вот! — протиснувшись по темному коридору, Виринея Паскудница распахнула крайнюю дверь. — Вот твое жилище — живи!

Новый жилец на миг задержался у двери:

— Это что же, тут никаких запоров нет?

— Снутри-то есть — вон, засовчик.

— А снаружи?

— Так ты ж, сам говоришь — философ. Что у тебя красть-то? Разве только мысли.

Лешка только крякнул — вот так ехидная бабка!

— Ладно, иди, рыбу жарь.

— Уж пожарю, не сомневайся.

— Вина принести не забудь. Надеюсь, это входит в стоимость жилья?

— Входит, входит, — уходя, успокоила постояльца старуха.

К удивлению беглеца, предоставленная ему комната оказалась вовсе не такой плохой, как ему представлялось, судя по состоянию дома. Узкая, с низеньким — дотянуться рукой — потолком, но вполне даже уютная — с большой деревянной кроватью, столиком и покосившимся табуретом. Для одного — в самый раз. Окно небольшое, но в случае чего пролезть можно. Так… Куда выходит?

Сняв забранную слюдою решетку, Алексей распахнул ставни. Окошко выходило во двор, а совсем рядом рос ветвистый платан, а в углу, у самого забора, виднелась копна соломы — что было вовсе неплохо на случай непредвиденного бегства. За платаном виднелись еще несколько подобных доходных домов, а за ними — мощная городская стена и море. Неплохой вид, черт побери!

Налетевший с моря ветерок разогнал облака, и радостное солнце укололо своими сверкающими лучами глаза постояльца. Лешка прищурился и, вставив слюдяную решетку в пазы, растянулся на ложе. Кровать натужно заскрипела, но выдержала — видать, и не такое еще выдерживала, судя по скабрезным рисункам на стене в изголовье. Рисунки, выцарапанные, такое впечатление, гвоздем — и явно не без некоторой доли определенного художественного таланта — изображали различного рода бытовые сценки, большей частью сексуального характера. А около бесстыдно расставившей ноги пышногрудой девицы было написано — «Мелезия — похотливая шлюха». Кто бы сомневался, судя по позе. А вот еще надпись — «бабка Паскудница — сволочь». Ну, это понятно. Здесь же, рядом — «Епифан — содомит» и «плотники — пьяницы и дебоширы», а еще ниже, уже почти что на уровне набитого соломой матраса, нарисован смешной такой человечек с длинными большими ушами — и подписано — Созонтий. И еще — «опасайтесь». Что еще за Созонтий такой длинноухий? И почему его нужно опасаться?

Снаружи, за дверью, послышался скрип, а затем — шаги. И стук.

— Кто там? — Лешка на всякий случай приготовил кинжал — в таких домишках с неосторожными постояльцами случается всякое.

— То я, Виринея. Рыбу принесла и вино.

Вскочив с кровати, Алексей с готовностью отворил дверь.

Поставив на столик вкусно пахнувший поднос с разложенными на пресной лепешке мелкими жареными рыбешками и большой глиняной кружкой, старуха пожелала жильцу приятной трапезы и удалилась.

Тут только почувствовав, что проголодался, Алексей набросился на еду с большим аппетитом, несмотря на то, что рыба оказалась костлявой, лепешка — черствой, а вино — кислым, как уксус. Если б старший тавуллярий страдал изжогой, то она, несомненно, появилась бы от такой пищи, ну, а так обошлось отрыжкой.

Повалявшись немного на ложе, новый жилец спустился вниз и, посетив расположенные, как обычно, под лестницей удобства, зашел в «рецепшн», поболтать с бабкой. Пусть та и сволочь, как безапелляционно утверждала надпись, однако нужно было хотя бы что-нибудь выяснить о соседях.

— А, соседи? — Виринея Паскудница охотно поддержала тему. — Хорошие люди. Все вот, как ты — на заработки приехали.

— Да я не на заработки, а для ученых диспутов! — оскорблено поправил Лешка. — Ну, может, прочту где-нибудь пару-тройку лекций о сути вещей — заработаю. Уж голодать, всяко, не буду!

— Ну, дай-то Бог, дай-то Бог, — закивала бабка. — Надолго ты к нам, Алексий?

— Как дела пойдут, — уклончиво отозвался беглец. — Так что у нас с соседями?

— А! Так я и говорю — хорошие люди. Под тобой, на первом этаже — артельщики, плотники с Лемноса, это остров такой…

— Да знаю.

— Ну вот. Их там много — дюжина — так все вместе, на первом этаже, и живут. Народ солидный, спокойный.

Ага, спокойные — подумал Лешка, вспоминая прикроватную надпись — «плотники — пьяницы и дебоширы». И тут же спросил:

— А на втором, рядом со мной — кто?

— Напротив тебя живет один юноша, Епифан — вежливый такой, обходительный, хочет поступить на службу в таможню — каждый день в порт ходит, возвращается довольный, видать, дела хорошо идут!

Угу, довольный, а как же! Судя опять же по надписи…

— Ну и в начале коридора — паломница, девица Мелезия, комнатку занимает — скромница, каких мало. Все на богомолье по церквям ходит.

— Так-так… скромница, значит…

— Скромница. А напротив нее один богомолец живет, строгих правил — Созонтий.

Созонтий! Интересно его изобразил бывший постоялец. Кстати, что с этим постояльцем случилось? Убили, кажется?

— Да, случайно в драке пырнули ножиком, — неохотно подтвердила Виринея. — Был человек — и нет человека. О-хо-хо, грехи наши тяжкие.

Старуха набожно перекрестилась на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такого состояния, что при всем желании было не разобрать, кто именно на ней изображен — то ли Николай Угодник, то ли Матерь Божия.

— Значит, говоришь, хорошие тут жильцы, спокойные?

— Хорошие, хорошие, господин мой! Спокойней некуда. Ну бывает, конечно, побуянят малость, ну ножичками помашут… Жизнь такая — всяко случается!

— Это не они, часом… моего предшественника — того, ножичком?

— Не, это и не у нас вовсе случилось. В развалинах. Ты, мой господин, мимо них ночью-то не ходи… да и днем — неспокойно.

Ага, неспокойно. А то Алексей в развалинах по ночам гулять собрался — лунатик он, что ли?

А вообще, «хорошие» соседушки попались… опять же — судя по надписям. Целый паноптикум! Один — содомит, другая — шлюха, третьи — дебоширы и пьяницы. Впрочем, какой дом — такие и постояльцы, нечего тут и желать лучшего. Главное — вряд ли его хоть кто-нибудь здесь искать будет. Существовала, правда, вероятность напороться на знакомых, но очень небольшая — почти все Лешкины друзья и коллеги жили в противоположном конце города — за площадью Тавра, ближе к Феодосийской гавани. Так что неплохо покуда все складывалось, очень даже неплохо. Теперь можно было спокойненько осмотреться да поразмышлять обо всем случившемся.

А размышлять было над чем! Лешка начал издалека, с того самого момента, когда почувствовал, как непосредственный его начальник — Хрисанф Злотос — начал уж слишком сильно вредничать. Когда это началось? Да месяца два назад. Да — два месяца, или даже чуть больше — как раз в самом конце лета. И до этого конечно же бывали всякие придирки — Злотос Алексея терпеть не мог, однако не мог и выгнать со службы — Лешка пользовался большим уважением коллег и поддержкой прежнего начальника — Филимона Гротаса, давно ушедшего на повышение в центральный аппарат ведомства. Так что пакостить по-крупному Хрисанф опасался, все больше гадил по мелочи: то не впишет старшего тавуллярия в месячный отчет на премию, то занизит показатели, то поручит какое-нибудь нарочито мелкое, не по статусу мелкое, типа разбитых горшков в доме на улице Медников, что близ площади Тавра. Неизвестные хулиганы, видите ли, разбили там у старушонки-владелицы, выставленные на подоконнике горшочки с цветами — герань к чертям собачьим разнесли и две настурции, вот ироды-то! Мелкое вроде бы дело — постыдно для Лешки мелкое! — а попробуй-ка, отыщи лиходеев — улица Медников бойкая, считай, каждый день по ней сотни три народу проходит: утром — в гавань, вечером — с гавани. Нескоро виноватых отыщешь — вот и повод для постоянных выговоров и упреков начальства! Да, честно говоря, старшему тавуллярию жалко было на подобные, с позволения сказать, дела время свое тратить. В то время как крупные уличные банды совсем уже обнаглели и грабили путников прямо у самой площади! Да еще главное было дело — о возможном заговоре против имперской власти, заговоре явно в пользу турок, ими же и финансируемом. И нити, как удалось установить Алексею, тянулись высоко-высоко во дворец… Тянулись-тянулись — и дотянулись — сам Лешка в этом же заговоре и был обвинен! Вот именно! Они — старший тавуллярий пока еще не знал конкретно, кто именно — все всяких сомнений, долго и тщательно готовились, не торопились. Первые сведения о готовящемся заговоре поступили еще в мае, от старика Моген Даша, владельца корчмы на улице Пиги, скупщика краденого и по совместительству — давнего агента сыскного секрета, да не секрета в целом, а лично протокуратора господина Маврикия, чье место сейчас как раз и занял Филимон Гротас, а сам Маврикий подался еще выше. В общем, Моген Даш информировал, что в его таверне собираются периодически весьма странные люди — явно не из простых, сидят, еду не заказывают, пьют мало и словно бы поджидают кого-то. Средь них — некто Алос Навкратос, миллионер, владелец транспортной конторы, еще лет пять тому назад заподозренный в связях с турками, но тогда в отношении его не было никаких доказательств… как, впрочем, и сейчас.

Получив задание разобраться с этой теплой компанией от самого Маврикия, Алексей быстро установил личности всех собиравшихся в таверне людей, действительно, оказавшихся вовсе не простыми. Кроме Навкратоса, еще трое — вельможи, богачи, судовладельцы — одного с Навкратосом поля ягоды, даже еще покруче — во дворец вхожие! — поди к таким, подступись!

О ходе расследования — а вел его Лешка один, никого, по просьбе Маврикия, не привлекая — и было доложено на самый верх, как то и требовалось. Через Филимона Гротаса Маврикий четко приказал, чтоб без его ведома Алексей по этому делу ничего не предпринимал — может, и нет никакого заговора, может, почтенные вельможи-негоцианты в таверне какие-нибудь свои дела решают?