— Так — хорошо? Не дует?

Мелезия ничего не ответила — закусив губу, она внимательно рассматривала нанесенные на стену кровати надписи и рисунки. Ишь какая глазастая — увидала, надо же! Не так уж они и были заметны.

— Алексей… Ну-ка, посвети!

— Что, интересно? — ухмыльнувшись, Лешка поднес светильник поближе.

А Мелезия между тем покраснела, да так, что стало заметно и в полутьме!

— Вот гад! Ну надо же такое написать!

— Это не я, — на всякий случай пояснил старший тавуллярий. — Это до меня, прежний жилец, наверное.

— Да знаю, что прежний. Все равно — гад, хоть и нельзя плохо о покойниках. Ладно, о Епифане такое написал, но обо мне-то за что? Я ведь никогда с ним не лаялась… ну, может, пару раз только. Ух, злыдень!

— А про Епифана, выходит, верно написано?

— Да как же, верно! — взорвалась девушка. — Ты больше верь тому, что на заборах да на стенах пишут! Это не Епифан содомит, а сам Анисим Бельмо! Видала я, как он таскал к себе мальчиков с Артополиона… И он, гад, видел, что я заметила… может, потому так про меня и написал? Вот и к Епифану приставал неоднократно — тот рассказывал.

— Так, значит, Епифан не…

— Конечно же нет! Никакой он не содомит, это все выдумки этого злыдня, Анисима Бельма. Нехорошо, конечно, так говорить — но правильно, что его пришили. Думаю, из-за долгов — бабка Виринея говорила, что он не очень-то любил их отдавать. И здесь комнату не зря снял — от кредиторов прятался! Да те его, верно, отыскали…

— Вот оно как, значит…

Алексей улыбнулся — вот, наконец, хоть что-то прояснилось о прежнем жильце. И еще известие о Епифане неожиданно порадовало — все ж таки хорошо, что этот парень не содомит. Права, права Мелезия — не всегда следует верить тому, что написано.

Хитро ухмыльнувшись, Лешка решил уж заодно повыспросить, словно бы невзначай, и о самой девушке. Для начала предложил ей вина — оставалось еще в кружке.

А Мелезия отреагировала вовсе не так, как ожидал тавуллярий! Совсем даже наоборот!

Подбоченилась:

— Молодой человек, девушка, широкая постель, вино… А знаешь ли ты, что говорил о подобных ситуациях Дмитрий Кидонис?

— Не знаю никакого Кидониса! Незнаком.

— Вот как?! — Глаза девчонки вспыхнули, но тут же погасли. — Ты очень привлекательный, Алексей, — негромко произнесла Мелезия. — Я тоже недурна, и конечно же с удовольствием бы переспала с тобой… Но вот, после этой похабной надписи и рисунка… Извини — не могу! Я вовсе не похотливая шлюха!

— Но…

— Прощай! — Встав на ноги, девушка решительно направилась к двери.

— Постой! Погоди!

Мелезия обернулась на пороге:

— Нет! Спокойной ночи, Алексей. Рада была познакомиться.

— Я тоже…

Хлопнула дверь. Легкие шаги прошуршали по коридору. И все стихло.

— Ну Анисим… — Алексей яростно хватанул кулаком по столу. — Ну ты и гад!

И, вытащив кинжал, принялся соскабливать со стены рисунки и надписи.

Утром, едва взошло солнце, Алексей спустился вниз — Виринея Паскудница уже гремела посудой, готовила завтрак. Увидав постояльца, заулыбалась:

— Отведаешь яичницу, мой господин?

— Яичницу? Хорошо, пусть будет яичница.

Усевшись за дальний столик, Лешка с аппетитом поел, косясь на спускавшихся по лестнице хмурых бородатых мужиков с плотницкими инструментами в руках.

— Приятного аппетита! — вежливо кивали мужики.

Лешка улыбался:

— Утречко доброе!

— Доброе? Кому как!

Пить надо меньше! — этого Алексей не сказал, но подумал.

— Вы — наш новый сосед? — один из плотников — высокий, уверенный в себе мужчина с русыми, стянутыми тоненьким кожаным ремешком волосами и окладистой бородой — на миг задержался у столика. — Зашли бы вечерком, посидели бы по-соседски, вина выпили, познакомились.

Алексей поднял глаза:

— А вы с какой-нибудь целью приглашаете, или — от широты души?

— От широты души.

— Тогда зайду обязательно.

— Будем рады! Заглянете — спросите Прохора Богунца — это я и есть.

— А меня Алексеем зовут.

— Рад познакомиться.

— Я тоже. Обязательно сегодня зайду.

Артельщик говорил по-гречески с небольшим акцентом. Интересно, кто он? Чех? Поляк? Болгарин? А, может, и русский? Ну явно не ромей. И силен, очень силен.

Дождавшись, когда, наконец, быстро спустившись по лестнице, выйдет на улицу Епифан, новый постоялец еще немного посидел, допил вино и, простившись с хозяйкой доходного дома, решительно зашагал в гавань.

Ярко светило нежаркое осеннее солнышко, по светло-голубому небу бежали белые и палевые облака, падали прямо под ноги давно перезревшие каштаны, пахло только что выловленной рыбой и водорослями.

Обнаружив Епифана сидящим на перевернутой лодке у развешенных для починки сетей, старший тавуллярий, подойдя, уселся рядом. Народу вокруг, и в самом деле, хватало — рыбаки, какие-то мальчишки, женщины… Никто не обращал на сидевших на лодке людей никакого внимания.

— Ну, — Алексей искоса взглянул на парнишку. — Рассказывай, как докатился до жизни такой?

— До какой такой жизни? — не понял юмора Епифан.

— До такой, когда мертвяки в твоей комнате валяются! Для начала расскажи-ка о всех соседях — Созонтии, Мелезии, Анисиме Бельмо.

При упоминании последнего юноша вздрогнул и, перекрестившись, решительно заявил:

— Анисим — гад, каких мало!

— Черт с ним, с Анисимом, ты про Созонтия расскажи!

— Про Созонтия…

Ничего толкового Епифан не рассказал ни про Созонтия, ни про Мелезию, ни про кого-либо еще — так, одни общие слова. Было видно, что юноша не хитрил — ну разве что самую малость, когда речь зашла о Мелезии — просто никто в доходном доме Виринеи Паскудницы (а также наверняка и в других подобных домах) не особенно-то интересовался соседями, у каждого хватало своих проблем.

— А в городе ты тоже Созонтия не видел?

— Да видал как-то под вечер у церкви Апостолов.

— Неужто милостыню просил?

— Шутишь?! Там своих нищих хватает, чужаку живо уши отрежут.

— Ну, это понятно. Так что старик там делал, молился?

— Может, и молился. Но мне показалось — ждал кого-то.

— Ждал? А кого — не видел?

— Да нет, я не стал останавливаться — какое мне до Созонтия дело?

Вот именно — никакого! Однако какое дело Созонтию до чужой комнаты?

Епифан задумчиво взъерошил кудри:

— Даже не знаю. Нет, я вчера всю ночь об этом думал — с чего это покойничка в мою комнату понесло? Ничего так и не надумал. Слушай, а, может, его просто туда затолкнули, уже мертвого?

— Может, и так. — Алексей, кстати, тоже про это подумал — самый простой вариант, больше тут и гадать нечего. Случайно все произошло — кто-то пришел к старику, задушил, а потом спрятал труп в первой попавшейся комнате… Однако он должен был бы знать, что там никого нет. И достаточно долго не будет!

— Епифан, ты всегда так поздно возвращаешься?

— Да. Бывает, и вообще не прихожу, остаюсь у Ларисы. Ну, когда ее отец в море уходит. Матери-то у Ларисы нет, других родичей тоже, был брат, да погиб уж лет пять тому.

— И в доходном доме, значит, все об этом знали.

— Вполне могли знать — я из своих возвращений тайны не делал.

И все. И больше — ничего интересного. Даже о Мелезии — ничего конкретного, сказал только, что она — актриса, выступает на вечеринках — куда пригласят. Н-да-а-а, не густо. Уж видно, придется собирать материал самому. Хотя, конечно, можно и не собирать — какое Лешке дело до смерти нищего старика? Конечно, никакого, но… Но очень уж не нравились старшему тавуллярию разного рода творившиеся вокруг него непонятки — они обычно всегда выходили боком. Тем более что покойный Созонтий именно о нем хотел кому-то доложить… Так что нужно было разбираться и желательно побыстрей, чтоб ничего больше не отвлекало от главного дела — поиска главного заговорщика! Кстати, а Созонтий наверняка — агент. Из тех, что держат на связи все мало-мальски уважающие себя сыскари — и в том, что он доложил о новом постояльце не было ничего особенного — обязан был доложить, все так делали. И, наверное, хорошо, что доложить не успел. А плохо то, что внезапной смертью агента наверняка заинтересуются соответствующие органы. Впрочем, пока доходным домом особо интересоваться не будут — старик ведь вроде бы просто исчез! А куда — неизвестно.

Вечером, как и обещал, старший тавуллярий спустился на первый этаж, к плотникам. Утрешний знакомец Прохор Богунец встретил гостя с улыбкою:

— Проходи, проходи, друже, знакомься! Это наш казначей, Феодор, это — Панкратий с Терентием, там — Николай…

Алексей, в свою очередь, тоже представился, как всегда обозвавшись философом из Мистры.

Выпили, закусили…

Экий человек этот Прохор — держится, словно вельможа! Не скажешь, что плотник.

Вино оказалось неразбавленным, крепким, живо шибануло в голову, и не одному только гостю. Хозяева тоже оживились, разговорились, обсуждая свои дела.

— А я говорю, этот смотритель дорог больно уж хитрый малый!

— Должность у него такая, Терентий.

— Должность должностью, а все же нет у меня ему веры. Как бы не объегорил!

— Да пусть только попробует!

У гостя же был к хозяевам свой интерес.

— Прохор, а вы давно здесь обретаетесь?

— Здесь? Да с лета. — Артельщик усмехнулся и налил в кружки вина из большого глиняного кувшина. — Утром на работу выходи — где мост какой подлатать, где леса сколотить, где что. Обедаем там — сюда только ночевать и являемся, ну и по праздникам еще, бывает, попоем песен.

— И так же со всеми жильцами знакомились, как вот сейчас со мной?

— Знакомились, так… Мы ведь, знаешь, народ незлобивый, всю жизнь вместях привыкли. Ну девчонку, Мелезию, к себе не зовем — все ж у нас народ грубый, а Мелезия славная такая девчоночка — всегда улыбнется, поговорит, душа-девка! Да ты ее, верно, видел, на твоем этаже живет — красавица, любо-дорого посмотреть, однако — и скромница, честь свою блюдет.

— А чем занимается?

— Да бог ее знает. Мы не интересовались. Живет и живет себе.

— А другие соседи как? — не отставал старший тавуллярий.

— Да по-разному. — Прохор пригладил бороду. — Парнишку молодого, Епифана, мы сюда тоже не кличем — молодой ишо, неча к хмельному с младых лет привыкать, а вот других соседушек звали — да те все нос воротили, брезговали, видать! А ты, Алексей, сразу видно — наш человек, хоть и философ!

— За других так скажу — сволочи! — подал голос сидевший рядом Терентий, молодой вислогубый парень в меховой телогрейке. — Рожи — как у висельников, что у одного, что у другого. Одного, говорят, в драке прирезали, другой, Созонтий, вроде как недавно исчез.

— Как так исчез? — напрягся Лешка. — С чего бы это вдруг тут людям исчезать?

— Да так… Бабка Виринея жаловалась — обещался, мол, Созонтий, сегодня с утра зайти, за прошлую неделю расплатиться — так что-то не зашел, вообще носу не кажет.

— Видать, денег нет, — старший тавуллярий махнул рукой. — А ну-ка, ребята, выпьем!

— Вот! — одобрительно расхохотался Прохор. — Я же говорил — наш человек!

Допив кувшин, послали самого молодого — Терентия — за вином, в который раз уже. Вообще, Лешка заметил, что Терентия тут не очень-то уважают, так, терпят просто, а тот лебезит, услужить старается. Спросил:

— Он что у вас, каждый раз бегает?

— Да ему в охотку — Мелезка уж больно нравится, вот и стережет — вдруг да та покажется!

А вот эти слова гостю очень даже не понравились. Нет, не то чтобы взревновал — к кому, чай, Мелезия ему не жена, да и вообще они едва знакомы — а все же… Все же какое-то не очень хорошее нахлынуло чувство. Лешка помнил: вот раньше, еще в той, прошлой жизни, сидишь, бывало, в сельском клубе на лавке, на девок глазеешь, ждешь не дождешься медленный танец, чтоб пригласить, а, как заиграет, наконец, музыка, ноги, словно ватными делаются, и такое дикое нахлынет вдруг смущение, что и с места не встать. Пока решаешься, видишь вдруг, как какой-то прохиндей — и откуда такой только взялся? — к присмотренной тобою девчонке — шасть! Позвольте, мол, пригласить — а та не отказывает, с чего бы?! И такая обида нахлынет — вот, как сейчас, хоть и, казалось бы — не с чего.

Интересно, было что-то у этого Терентия с Мелезией или нет? Алексей покачал головой — в конце-то концов, ему-то какое дело — было или нет? И все же… Спросить у самой девчонки? Пошлет куда подальше с такими вопросами — и правильно сделает.

А пирующие плотники между тем затянули песню, да не простую — любовную:

Сегодня только начал плющ
вкруг пальмы стройной виться.
Увидит завтра стар и млад,
какой любовью любит
Невесту милую жених,
как пылко обнимает,
Целует локоны ее вкруг шеи лебединой.

Голова кружилась, и вдруг сильно захотелось спать — вот, что неразбавленное вино с людьми делает!

— Ну, пойду, пожалуй, — Алексей поднялся со скамьи. — Прощайте, други. Приятных вам снов.

— И тебе удачи! — захохотал Прохор.

Простившись, Лешка первым делом спустился под лестницу, в уборную, после чего долго умывался под рукомойником во дворе. Видел, как мимолетным виденьем прошмыгнула мимо Мелезия, хотел было крикнуть — да девчонка уже убежала в дом.

Махнув рукой, Алексей постоял немного на улице, подставив мокрое лицо свежему морскому ветру. Моросил дождь и это неожиданно было приятно. Темнело, хорошо так темнело, не как вчера — с месяцем и звездами — на этот раз куда как плотнее, беспросветнее.

Порыв ветра швырнул за шиворот воду с ветвей раскидистой ивы. Лешка поежился и быстро зашагал в дом. Хозяйка, бабка Виринея, как всегда, дремала в углу в старом кресле. В очаге догорали поленья, распространяя приятное тепло, пахло подгоревшей кашей, молоком и прогорклым оливковым маслом.

Поднявшись до середины лестницы, старший тавуллярий вдруг замер, услыхав наверху, в коридоре, какую-то возню. Прислушался:

— Пусти!

Голос Мелезии!

— Ну, пусти же!

В ответ что-то сопливо загундосили.

— Отстань, хуже будет!

Тут же послышался хлесткий звук удара и приглушенный мужской вопль. И сиплый рык:

— Ах ты, сука! На!

— Ай…

Похоже, девчонке заткнули ладонью рот. Скотина — кто б ты там ни был! Нельзя так с женщинами…

В два прыжка Алексей оказался в коридоре. Темно — хоть глаз выколи, лишь какая-то возня в дальнем углу. Черт, и как же тут вмешаться-то?

А так!

— А ну, что тут делаете, а?! — нарочито громко воскликнул Лешка непререкаемым тоном бескомпромиссного борца за общественную нравственность.

— Что делаю, то и делаю, не твое дело, — злобно отозвался чей-то молодой голос. — Проходи, давай, пока цел.

— Прохожу!

— Вот так-то лучше…

Пройдя мимо, Лешка зашел в свою комнату, взял тлевший светильник, от которого тут же зажег свечу и, снова выйдя в коридор, поставил ее на пол.

— Эй-эй! Ты что делаешь?

Терентий!

И схваченная им в охапку Мелезия. Ого! Он уже успел ее связать — ишь, догадался прихватить веревку, гад.

Не говоря ни слова, Алексей наклонился к свече… и, резко подпрыгнув, ударил Терентия ногой в бок.

Парень завыл, выпустив девушку, в руке его блеснуло широкое лезвие ножа…

Лешка дернулся влево… И сразу вправо — ну, разве ж поможет нож этой деревенщине? Да что там нож — в таких условиях и сабля бы не помогла.

Раз!

Удар по руке…

Нож со звоном упал на пол.

Два — захват…

— У… Пусти, собака!

Три! — перехват на изгиб. Теперь с силой нажать…

— У-у-у-й-я-а-а-а!

Вот это вопль!

— Тихо, не кричи, соседей разбудишь. Руку сломать?

— Да я…

— Как хочешь…

— Ой-й-й… Не надо-о-о!

— Ах, не надо? А ну заткнись. Теперь слушай меня. — Алексей произносил слова зло, отрывисто, словно бы всаживал в твердое бревно гвозди. — Заруби себе на носу, я могу сделать с тобой все, что хочу — в любое, удобное для меня время. Надеюсь, ты в этом убедился? Убедился? Не слышу?!

— Да-а…

— Сейчас я отведу тебя к Прохору…

— Ой, не надо к Прохору… Вообще не надо никому ничего говорить. Я больше не буду, клянусь.

— Чего не будешь?

— Приставать к этой гадине!

— Эй, выбирай выражения, ублюдок! — тут же подала голос Мелезия. — Алексей! Дай-ка я ему хорошенько тресну! Покажу тебе один удар — после него обычно мужчины уже не могут любить…

— Эй, эй. — Терентий опасливо дернулся. — Уйми ее, Алексей, уйми! Я же сказал, что больше не буду.

— Я верю, что не будешь, — засмеялся Лешка. — Давай, греби отсюда. И помни — это я тебя защитил!

Он с силой оттолкнул Терентия от себя, и незадачливый насильник, подхватив упавшую на пол шапку, скуля, побежал к лестнице.

— Ну вот, — улыбнулся старший тавуллярий. — Нажили себе вражину.

— Да ну его, — Мелезия отмахнулась. — Его артельные за дурачка держат. Не уважает никто. Вот пожалуюсь завтра их главному, Прохору…

— Зайдешь? — кивая на свою дверь, с улыбкой осведомился Алексей.

— А ты рисунки похабные стер?

— Не только рисунки, но и надписи.

— Тогда пошли, чего тут стоять-то?

Логично.

Галантно пропустив гостью, старший тавуллярий захлопнул дверь и заложил ее на засов. Обернулся и ахнул — Мелезия уже сбросила на пол столу и теперь стягивала тунику, обнажая пленительные изгибы великолепно сложенного тела. Стройные бедра, тонкая — очень тонкая — талия, плоский живот с темной ямочкой пупка, небольшая, но изящная, грудь…

— Ну? — отбросив тунику, девушка провела себя по бедрам и с улыбкой взглянула на Лешку. — И долго ты там будешь стоять, словно языческий истукан?

— Недолго…

— Ты не думай, я не «похотливая шлюха»… Просто хочется отдохнуть, а ты — красивый и добрый парень…

Обняв девушку, Алексей прижал ее к себе, и, погладив по спине, крепко поцеловал в губы…

— Ах… — прикрыв глаза, тихо застонала Мелезия…

Они услаждали друг друга почти до самого утра, и сладострастные стоны, и скрип кровати, были слышны, казалось, на весь дом.

— И пусть! — задорно смеялась девчонка. — Пусть все нам завидуют…

— Ты потрясающая девушка, Мелезия.

— Знаю, ведь я же актриса. А ты…

Мелезия провела пальцем Лешке по носу и, показав язык, сообщила:

— Ты — совсем не тот человек, за которого себя выдаешь!

— Что?! — Алексей чуть не упал с ложа. — Как это…