Глава 5

Осень 1448 г. Константинополь

День евангелиста Матфея

Так, устремивши глаза в подводную глубь, далеко мы

Видим, и тайны глубин сокровенные все нам открыты…

Авсоний «Мозелла»

…не тот?

— А так! — Мелезия негромко расхохоталась. — Не тот — и все тут! Хотя, конечно, не мое это дело — от кого и зачем ты здесь скрываешься. Извини — сорвалось.

Ну и девчонка! Прямо шпион какой-то. Интересно, как это сумела распознать все Лешкины ухищрения? Даже старуха Виринея Паскудница не догадалась, не говоря уже, к примеру, о Епифане, а вот Мелезия…

Старший тавуллярий подложил под голову руку:

— Слушай, а с чего это ты взяла?

— Объяснить? — Девушка прижалась к груди любовника, прищурилась, словно довольная кошка.

Алексей ласково погладил ее по спине:

— Объясни, сделай милость!

— Значит, так, — ухмыльнулась Мелезия. — Ты приехал из Мистры, а говоришь, как столичный житель — это, во-первых.

Лешка даже удивился — ну, надо же! Хотя, с другой стороны, чему удивляться-то? За восемь-то лет везде можно стать своим.

— Во-вторых, ты называл себя философом, — продолжала девчонка с хитрой улыбкой. — Утверждал, что знаком с Плифоном, а не знаешь, кто такой Дмитрий Кидонис. А я ведь специально тебя про него спросила! Кидонис — учитель великого Плифона, любой философ обязан это знать! Ты не знаешь, значит — и не философ, и не из Мистры.

Алексей только хмыкнул:

— Откуда ты только взялась на мою голову, такая умная?

Мелезия пожала плечами:

— Я ведь не проститутка, как ты, верно, подумал. Я — актриса, специально интересовалась историей театра, драмой, философией. Думаешь, это легко — перевоплотиться в чужой образ?

— Теперь так не думаю. У меня, вот видишь, не получилось, — Лешка поцеловал девушку в лоб. — А, может, ты еще скажешь, кто я такой на самом деле?

— Может, и скажу, — озорно хохотнула девчонка. — Попытаюсь. Ты… — она наморщила носик. — Ты явно склонен к логическому мышлению, все обо всем расспрашиваешь, сопоставляешь, делаешь выводы… не боишься покойников и даже владеешь какими-то приемами борьбы…

— Вывод?

— Ты, Алексей, явно служил в каком-то тайном ведомстве… А сейчас вынужден почему-то скрываться! Что дернулся?! Я угадала? Вижу, что да. — Мелезия ласково взъерошила Лешкины волосы. — Небось, думаешь сейчас, как от меня избавиться?

Да, старший тавуллярий примерно в этом направлении сейчас и мыслил!

— Не думай, я тебе не выдам. Зачем? У меня свои дела, у тебя свои. Если хочешь, будем встречаться.

— Хочу, — притянув девушку к себе, Алексей крепко поцеловал ее в губы. Рука его погладила изящную грудь, опустилась ниже…

— Нет, — неожиданно улыбнулась Мелезия. — Хоть мне и очень приятно с тобой, но — не сейчас. Взгляни в окно — светает! Расстанемся до вечера, у меня много дел.

— А может, дела подождут?

— К сожалению, нет, — выскользнув из объятий, девушка быстро оделась. — Если я буду валяться в постели целый день — где я заработаю деньги? Кстати, если ты думаешь, что нарочито всклокоченные волосы и растрепанная бородка тебя сильно меняют — так нет!

— Как — нет?

— А так! Человека меняет не внешность, а в первую очередь — походка, мимика, жесты, манера говорить… Да и волосы тебе следует покрасить получше. Я помогу.

— Спасибо за помощь, — прощаясь, усмехнулся Лешка.

Проводив Мелезию, он захлопнул дверь, снова завалился в постель и зажмурился. Из щелей в ставнях в комнату властно проникало утро.

Еще немного вздремнув, старший тавуллярий решительно вскочил с постели — ему, как и Мелезии, некогда было сибаритствовать, от всех его действий — и бездействия — сейчас зависела жизнь.

Спускаясь по лестнице, Алексей столкнулся с артельным старостой Прохором. Вежливо поздоровавшись, тот придержал молодого человека на выходе и тихо спросил:

— Ночью Терентия… Ты?

— Я, — не стал отпираться Лешка. — Было за что.

— Ну и ладно, — серьезно кивнул Прохор. — Есть одна просьба — в следующий раз не нужно вступать с ним в драку. Просто скажи мне.

— Хорошо, — прощаясь с артельщиком до вечера, Алексей улыбнулся и, свернув за угол, быстро зашагал к церкви Апостолов.

Зайдя в храм, поставил свечку за упокой души Созонтия — человек ведь все-таки, не собака — помолился за здравие жены и сына, после чего, выйдя на улицу, купил у мальчишки-торговца жареных каштанов и, удобно устроившись неподалеку, на лавочке за кустами жимолости, принялся насвистывать с самым беззаботным видом. Этакий, вышедший на прогулку зевака, беспечный и беззаботный. Тут таких много прогуливалось и, чем ближе к обедне, тем больше.

Вот уселся рядом какой-то бородач средних лет. Одет прилично, но без особых изысков, строго — длинный черный кафтан, серая мантия. Взгляд тоже строгий, но вместе с тем благостный. Вообще, незнакомец производил впечатление человека набожного, быть может, даже был церковным старостой.

— С праздничком святым, господине! — вежливо поздоровался Алексей.

Как раз и был праздник — день святого апостола и евангелиста Матфея.

— И вас, мил человек, с праздником! — широко улыбнувшись, бородач перекрестился на церковный купол и тут же спросил, как Лешка относится к унии.

Вообще-то, к идее союза католической и православной церквей старший тавуллярий относился положительно, справедливо усматривая в этом шанс в борьбе с турками. Однако, судя по подчеркнуто ортодоксальному виду незнакомца, в этом вопросе с ним нужно было держать ухо востро.

— Я вот недавно слушал проповедь отца Георгия Схолария… — уклончиво отозвался Алексей, специально упомянув самого ярого противника унии.

— Ах, и вы там были?! — обрадованно перебил бородач. — Ах, какая славная проповедь, поистине славная. Какие мудрые слова! Прав отец Георгий, прав — ни к чему нам поганые латыняне!

— Вот и я об этом! — широко улыбнулся Лешка.

Бородач совсем подобрел:

— Вижу, вы очень приличный человек! Служите где-нибудь?

— Занимаюсь коммерцией.

— Гм, гм… Не вполне богоугодное дело, но… что ж… в конец концов, ведь надо же на что-то жить, верно?

— Очень верно заметили! Меня, кстати, зовут Алексий.

— Никифор Скалос, церковный староста.

Ага! Лешка поспешно спрятал улыбку — а ведь угадал!

И тут же предложил зайти в ближайшую таверну, выпить немного вина за знакомство, ну — и в честь праздника евангелиста Матфея.

— Нехорошее это дело — винопитие, — Никифор поджал губы, но тут же махнул рукой. — Впрочем, в честь праздника — можно.

Они зашли в небольшую харчевню, одну из множества, расположенных в ближайшей округе, заказали кувшинчик вина, оливки, свежие булочки с изюмом.

— С этими латынянами — глаз да глаз, — продолжал начатый по дороге разговор староста. — Того и гляди подменят истинное православие! Псинища, псы!

— Совершенно с вами согласен! — Алексей подлил собеседнику вина и вроде бы как невзначай поинтересовался, знает ли уважаемый господин староста церковных нищих?

— Ну тех, что у паперти христорадничают. Мне вот показалось, одного я вроде бы знавал раньше… еще до того, как он стал нищим. Созонтий — так его имя.

— Созонтий?! — Никифор чуть было не пролил вино. — Вот и вы, господин мой, о нем!

— Так знакомый… Ну что, за евангелиста Матфея! За праздник!

Оба выпили. Лешка обтер рукавом губы:

— А что, еще, что ли, кто-то про Созонтия спрашивал?

— А как же, не спрашивал! — всплеснул руками бородач. — Всю душу, можно сказать, вытрясли — где да где этот самый Созонтий? Как будто я знаю — где! Созонтий этот, прямо сказать, нищий тот еще — ради мамоны примазался. Я уж давно хотел другим сказать, чтоб прогнали, да не дали.

— А кто не дал?

— Кто-кто… Все тот же! Николаем его зовут, неприметный такой, востроглазый. Сказать, где служит?

— Догадываюсь.

— Вот и молодец. Да ну их к ляду, Созонтия этого да Николая! Давай-ка лучше — за праздник!

— С большим удовольствием!

Допив кувшин, новые знакомцы простились — церковный староста пошел по своим делам, а старший тавуллярий снова вернулся в садик у церкви Апостолов. С Созонтием теперь все стало более-менее ясно — ну, точно, агент! Доверенный человечек некоего Николая — явного служителя того же ведомства, что и сам Лешка. Ну — почти того.

Ничего, в общем, нового — именно это Алексей и предполагал с самого начала. А так же предполагал и другое — ход поисков. Наверняка сей господин Николай в самое ближайшее время явится в доходный дом Виринеи Паскудницы — навести справки. Тут и всплывет некий жилец — мнимый философ. А приметы опального тавуллярия наверняка уже разосланы — нетрудно будет сообразить.

Что ж, получается — съезжать надо немедленно? Однако столь поспешный отъезд — да еще куда — надо подумать — непременно вызовет самые сильные подозрения о причастности постояльца к исчезновению старика. Что же тогда — не съезжать?

И так плохо, и эдак — нехорошо. К тому же и деньги скоро закончатся. Что ж делать-то, господи? Кстати, Мелезия обещала кое в чем помочь… Нет, пока никуда съезжать не надо — сбежать всегда успеется. А вот этого Николая можно попытаться использовать в своих интересах.

* * *

— Господин, подайте, Христа ради!

Алексей обернулся.

Попрошайка — грязный такой мальчишка в лохмотьях, на костылях. На глазу — бельмо, на шее — жестяная кружка для милостыни. Странный парень — ладно, костыли, но еще и бельмо — явный перебор.

Улыбаясь, Алексей скосил глаза, профессионально отметив возможных сообщников попрошайки. Ага — вот еще один, за деревьями — делает вид, что любуется облаками. Третий — у узенького проулка. Якобы тоже бездельничает — ковыряет в носу. Вся троица чем-то неуловимо похожа — возрастом, одежкой, манерой поведения… Или это уже у господина старшего тавуллярия профессиональная деформация личности наступила? Всюду ворюги да мошенники мерещатся! А как не мерещиться? Место малолюдное, тихое, опять же — подворотня — недаром там скучающий пацан ошивается — отход прикрывает. Нашли лоха! Небось, ждут не дождутся, когда Лешка потянется за кошелем, вытащит мелочь… вот тут-то тот, что за деревьями — и выскочит, хвать кошель — перебросит тому, что стоит у ворот… А дальше поди их, поймай! Плакали денежки, которых, между прочим, не так уж и много осталось.

— Пода-а-айте, Христа ради, — настойчиво канючил попрошайка. А глазенки-то — так и бегали, да и бельмо на глазу — точно, фальшивое, еще и наклеено неровно, кое-как. Ага — и тот, за деревьями, насторожился. Ну-ну…

— Ну разве в честь праздника, — с видом полнейшего раззявы Алексей потянул кошель, вытащил мелочь… А кошель так и не закрыл.

Быстрокрылой птицей метнулась из-за деревьев юркая тень! Оп!

Лешка тут же схватил прохиндея за руку, сжал.

— Ой, дяденька, пусти — больно-о-о-о!

Ага, больно ему! По чужим кошелькам, небось, лазать не больно.

Опа! А этот-то, лженищий, ка-ак двинет костылем… Молодец! Лешка едва успел подставить руку. А потом быстро пнул попрошайку чуть пониже колена. Тот завыл, скрючился… Больно, конечно! А нечего тут…

Ого! Третий — тот, что у подворотни — целился в Лешку из арбалета! Небольшой такой арбалет, можно даже сказать — карманный. Недешевый, в общем. Наверное, украли где-то.

Старший тавуллярий умело загородился, используя схваченного воришку вместо щита — ну, стреляй теперь, сделай милость! Что — боишься? Правильно делаешь, парень. Стрела не пуля — видать, куда полетит.

Вот стрелок оглянулся… И тут же, опустив арбалет, быстро ретировался. А из подворотни неторопливо вышел… Епифан! Улыбаясь, направился к Лешке:

— Утро доброе, Алексей.

— Да вроде бы день уже.

— Ты б отпустил этого…

— Этого? А, может, лучше его в сыскной секрет сдать?

— Не лучше, — глядя старшему тавуллярию прямо в глаза, тихо произнес Епифан. — Извини, обознались ребята. Не за того приняли.

— Не на того напали — ты, верно, хотел сказать? — отпустив шакаленка, ухмыльнулся Лешка. — Пройдемся?

— Пошли. Только недолго, нам еще работать надобно.

— Сердобольных дурачков шерстить?

— Их. Что поделать, у каждого свой хлеб.

Епифан тихонько засмеялся. Вот тебе и тихоня! Несмотря на юный возраст, уже успел шайку организовать — лихо!

— А не знаешь ли ты, парень, некоего Николая из сыскного секрета? — взяв Епифана под руку, поинтересовался Алексей.

— Знаю, — без всяких ухищрений признался тот. — Старик Созонтий на него работал.

— Что ж ты раньше-то не сказал?

— А ты не спрашивал.

— Хм… И что за человек этот Николай?

— Так себе, — Епифан презрительно сплюнул. — Мздоимец, как водится, к тому же — не очень-то и умен. Все больше нахрапом действует.

Алексей потер руки:

— Коли так — славно.

— Ну, я пойду? — просительно взглянул Епифан.

— Иди, коза ностра… Вечерком свидимся.

— Конечно.

Епифан исчез — побежал к своим попрошайкам-воришкам, а погруженный в свои мысли старший тавуллярий неспешно направился ближе к доходному дому. В синем небе ярко сияло солнышко, однако Алексей хмурился — за навалившимися проблемами некогда было подумать о главном — о тех троих вельможах, кто-то из которых мог оказаться заговорщиком. Вот о чем нужно было думать, вот в каком направлении действовать, а не всякой шушерой заниматься. Хотя, оно конечно — шушера шушерой, но и о собственной безопасности позаботиться надо!

* * *

Алексей заметил их сразу — трое дюжих парняг выскочили из развалин сразу, как только старший тавуллярий, срезая путь, свернул на неприметную, вьющуюся меж кустов и разрушенных портиков тропку. Выскочили, естественно, не просто так — наверняка поджидали, насчет этого у Лешки не было никаких сомнений.

Ухмылялись нахально… Вообще-то, позади должен быть и четвертый — перекрывать путь. Алексей резко обернулся — ага, вот он! Далеко стоит, гад — ножичком не достанешь, даже если метнуть. Да и ветер. Зато те трое… о, они подходили все ближе, явно не скрывая своих намерений.

Четверо против одного. Тут и думать нечего — либо бежать, либо — напасть первым. Бежать не получится, значит — напасть!

Громко насвистывая — якобы в полной беззаботности — Лешка наклонился у портика, подобрал подходящий камень… И, резко выпрямившись, с силой метнул его в ближайшего гопника.

Попал! Еще бы, не так-то уж тут было и далеко.

Парнища завыл, схватившись за голову… что-то выпало у него из руки. Что-то? Кинжал, и довольно длинный, этакий мини-меч!

В три прыжка Лешка оказался около остальных и, продолжая улыбаться, выхватил из-за голенища сапога нож. Намотал на левую руку плащ.

Ввух!

Эх, жаль, лишь слегка задел. Теперь — выпад! Ах ты, не достал… Ничего!

Гопники растерянно попятились, явно не ожидая от своей жертвы подобной прыти. А Лешка нападал, развивая первый успех, и в глазах его не было ни капли жалости, при таком раскладе не до гуманизма — либо он, либо они.

Первое, что сделал Алексей, оказавшись около тупо сидевшего на земле окровавленного, державшегося за голову парня, так это ударил его ножом в сердце! А чтоб наверняка уже не встал!

И снова бросился на остальных, все время помня — позади тоже был враг. Быстро оглянулся — ага, бежит сюда… Резко отпрыгнул в сторону, пропуская пущенный кинжал… Снова обернулся. А уже никто позади не бежал! Валялся! Споткнулся, что ли? Ладно, с этим после…

Гопники, похоже, пришли в себя. Тот, что только что метнул свой клинок, схватил валявшуюся на земле палку. Ай, молодец — Лешка нарочно отступил к портику — попробуй там, размахнись. Да и вообще — среди поваленных, а местами и торчащих, колонн действовать куда как лучше!

Оп! Притаившись за колонной, Алексей резко выбросил ногу, ударив одного из парней в живот… И тут же за колонною возник тот, что с палкой! Удар! Алексей подставил обмотанную плащом руку. А ведь хороший удар! Сильный. Если б угодил в голову или хотя бы по ключице…

Выпад!

Не достал! Черт, коротковат ножичек! А у того, что лежит? Вроде подлиннее… Отвлечь внимание! Пригнуться… Перехватить нож… Метнуть!

Ловок, бродяга, ловок! Лихо отбил, ничего не скажешь.

Прыгает…

И в этот момент Лешка вдруг вроде бы как споткнулся, упал… Как раз на стонущего вражину, который начал уже приходить в себя… А локтем ему в горло! И нож, нож — к себе.

Внимание! Темная тень сзади! Метнулась, словно крылья огромной хищной птицы. Взметнулась к небу палка… увесистая такая дубина.

Лешка заскулил, закрыл лицо рукою:

— Пощади!

— Н-на!

Дубина просвистела в воздухе… Ударила!

Прямо в лоб тому, что лежал!

А Лешка уже был на ногах — и с силой всадил в бок вражине только что подобранный нож!

Так… Похоже, остался только тот, четвертый… Алексей осмотрелся: однако, где же он? Вот, под чьими-то шагами осыпалась земля… Ага! Явился-таки.

Спрятавшись за колонной, старший тавуллярий покрепче сжал в руке нож. Ну-ну, иди… Вот сейчас… сейчас…

— Господин Алексей?!

Черт! Знакомый голос.

— Я только хотел спросить, не нужна ли помощь?

Осторожное движение. Светлые вьющиеся локоны… Епифан!

— Ты как здесь, парень?

— Мои сказали — за тобой следили люди Косого Карпа. А им человека убить — раз плюнуть.

— Косой Карп?

— Есть тут такой гад. Так, помощь, я смотрю, не нужна?

Алексей усмехнулся:

— Ну, разве что… Хотя…Там, на тропке — ваша работа?

— Да, мы его угостили камнем. Теперь нескоро в себя придет.

— Вот за это — спасибо! — вполне искренне поблагодарил старший тавуллярий. И, вытерев об траву нож, предложил пройтись. — Заодно и поговорили бы.

— Хорошо, прогуляемся, — с улыбкой кивнул Епифан. — Здесь неподалеку как раз дает представление труппа Мелезии. Вот и посмотрим!

— Тебе ж работать надо?! — усмехнулся Алексей.

— Ничего, устрою выходной за-ради праздника евангелиста Матфея.

Алексей даже не сразу узнал свою соседку — набеленное лицо, длинный завитой парик, короткая — так, что видны были коленки — туника древнего покроя. Точно так же, несмотря на прохладную по местным меркам погоду, были одеты и ее партнеры — видать, ставили какую-то пьесу из древней жизни.

Когда Лешка с Епифаном подошли ближе к сцене — скорее, даже к балагану, устроенному из трех составленных вместе повозок, с настланными на них досками — Мелезия как раз говорила нечто проникновенное, то прижимая руки к сердцу, то воздевая их к небу:

Твоих друзей не надо нам, и денег
Я не возьму, не предлагай: от мужа
Бесчестного подарок руки жжет.

Старший тавуллярий одобрительно хмыкнул: ну до чего ж хорошо сказано! Повернул голову к Епифану. Справился — что за пьеса?

— «Медея», — тихо пояснил тот. — Старинного автора — Еврипида. Медея вот она — Мелезия, ее партнер — Язон.

— А те трое?

— А те трое — хор.

Алексей усмехнулся: маловато, конечно, для хора, впрочем — тут же все таки не Мариинский театр!

Ступай, —

в ответ на реплику партнера продолжала Мелезия.

Давно по молодой жене
Душа горит — чертог тебя заждался.
Что ж? Празднуй брак! Но слово скажут боги:
И горек будет новый брак тебе!

Тут вступили трое молодцов — хор, грянув свою песнь с неожиданной силой:

Когда свирепы Эроты,
Из сердца они уносят
Всю сладость и славы людям
Вкусить не дают!

Спектакль шел долго, почти полдня, однако, собравшаяся толпа зрителей — надо сказать, для столь трущобного райончика вовсе не маленькая — терпеливо и с неподдельным интересом наблюдала за разворачивающимся действом, коим, неожиданно для себя, Лешка тоже не на шутку увлекся — видать, сказывалось длительное отсутствие телевизора.