Кое-что было не совсем понятно, и тогда молодой человек толкал в бок своего спутника, требуя пояснений. Тот с большим удовольствием их и давал, поначалу шепотом, а потом и все громче — увидев нескольких, повернувших к нему головы людей, тоже, видать, не очень-то разбиравшихся в условностях сюжета.

Интересная была пьеса, с этаким философским подтекстом — народу нравилось. И Лешке — тоже, особенно последние слова, звучно произнесенные каким-то длинным чернявым актером во время того, как трое молодцов-хористов уже сходили со сцены:

Многое Зевс на Олимпе решает,
Но многое боги дают сверх надежды…
И то не приходит, чего ожидаем,
И новому путь открывает бессмертный —
Такие исходы бывают и в жизни.

Золотые слова, между прочим! Жизненные.

Пьеса закончилась под одобрительные возгласы и крики. Трое хористов пошли вдоль толпы с шапками — собирали деньги, уж кто сколько даст. Подавали не очень-то щедро, однако Лешка заметил шнырявших в толпе Епифановых оборванцев, лихо шерстивших кошельки зевак.

Спросил шепотом:

— Вместе с Мелезией работаете?

Епифан неохотно кивнул.

Ну, конечно, как же еще-то? Ясное дело — карманники обрабатывают публику в сговоре с артистами, потом выручку делят. Красота! При любом раскладе внакладе никто не остается, главное — чтобы пьеса была поинтереснее, да актеры играли б так, чтобы дух захватывало! Так и играли. Особенно Мелезия! Вот уж талант так талант — куда там всяким прочим.

Епифан вдруг дернул Лешку за руку:

— Ну, я пойду, пожалуй. Дела.

Ага, дела, как же! Сто пудов — криминальные. Впрочем, парни из шайки Епифана все ж таки только что помогли Алексею справиться с нападавшими, точнее — с одним из них. Интересно, что это были за люди? Епифан сказал — из банды какого-то Косого Карпа. Старший тавуллярий о таком не слыхал, что и не удивительно — не мог же он знать всех мелких константинопольских бандитов, тем более — из противоположного его прежнему месту службы района. И все же, все же эти четверо не выходили у Лешки из головы. Почему они напали именно на него? Случайно? Да нет, кажется, они именно его и поджидали. А ведь Алексей был одет не очень-то хорошо, даже, можно сказать, бедно — уж никак не тянул на хорошую — такую, что следовало бы рискнуть — добычу.

Терентий?! А очень может быть! Впрочем, какая связь между приезжими плотниками и бандой Косого Карпа? Но других-то врагов у Алексея здесь не было, не успели еще появиться.

— Ого, и ты здесь?!

Лешка оглянулся — Мелезия! Раскрасневшаяся, веселая, красивая до невозможности!

— Ты не домой?

— Туда, — молодой человек улыбнулся.

— Так пойдем вместе!

С детской непосредственностью девушка подхватила своего спутника под руку. Из-за серого облачка выглянуло солнце, сверкнуло лучом прямо Лешке в глаз. Старший тавуллярий невольно зажмурился.

— Ну, не закрывай же глаза! — засмеялась Мелезия. — Посмотри на меня! Да и день-то какой хороший — распогодилось все-таки. Улыбнись же! Радуйся!

Алексею вдруг показалось, что в голосе девушки сквозили какие-то слишком уж радостные нотки. Показушно радостные, уместные для какой-нибудь плохой телесериальной актриски, ничего из себя не представляющей, вознесенной на вершины славы лишь волею случая, чужих денег и доступного секса. Но Мелезия-то была хорошей актрисой, Лешка сам вот только что это видел. Тогда почему ж она столь неискренна сейчас с ним?

Натянув на лицо самую радостную улыбку, старший тавуллярий исподволь, вполне профессионально осмотрелся вокруг. Собравшаяся посмотреть пьесу толпа постепенно расходилась, прохожие попадались все реже, вот уже слева потянулись развалины некогда великолепных портиков, от которых ныне остались лишь утратившие пышные капители колонны да поросшие бурьяном камни.

Алексей нахмурился, четко увидев, что за колоннами кто-то прятался. Наклонился, ловко вытащив нож. Мелезия удивленно вскинула глаза.

— Тсс! Не оглядывайся, — тихо предупредил молодой человек. — За нами следят!

— Я знаю, — шепотом отозвалась девушка. — Такой чернявый, длинный.

Лешка снова оглянулся: ну да, такой и есть — чернявый, длинный, с неприятным вытянутым, каким-то рыбьим лицом… Лицо запоминающееся. Господи, да это же…

— Да, это актер из нашей труппы. — Мелезия поджала губы. — Креонт. Тот, что только что играл Корифея. Он недавно у нас, с лета. И все это время не дает мне проходу — знает, что не замужем. К тому же — актриса, а раз актриса — значит обязательно проститутка, так ведь многие полагают.

— Так ты бы…

— Я бы пожаловалась своим, но… пока не за что. Креонт ведь на меня не нападает, просто — то ущипнет, то, словно бы невзначай, скажет нехорошее слово или предложит что-то скабрезное… Брр! Он мне не нравится!

— Да уж, рожа, как у висельника! — немедленно согласился Лешка. — Кстати, он, похоже, ушел. Или притаился, спрятался.

— Думаю, что ушел, — девушка передернула плечами. — Я ведь не просто так к тебе подошла. Пусть Креонт видит!

Лешка натянуто хохотнул:

— Увидел, кажется.

— Ну, не обижайся, ладно?

— Да я и не обижаюсь, с чего ты взяла?

— А хочешь, я научу тебя актерскому мастерству? — посмотрев куда-то вдаль, неожиданно предложила Мелезия.

— Актерскому мастерству?! — Алексей был удивлен.

— Ну да, ведь ты же от кого-то скрываешься! И делаешь это весьма неумело, впрочем, я об этом уже говорила. Вот ты перекрасил волосы, отпустил бороду — и все равно видно, что это все нарочно сделано, ну, извини, не вяжется твоя всклокоченная борода с манерой держаться, со спокойными и уверенными жестами, мимикой…

Старший тавуллярий со смехом тряхнул головой:

— Что ж, ты права, наверное. Делать нечего, уж, видно, придется-таки податься к тебе в ученики!

— Да уж придется.

Мелезия снова улыбнулась, но на этот раз вполне даже искренне, непосредственно, совсем, как беззаботная взбалмошная девчонка из какой-нибудь богатой семьи.

* * *

Придя в доходный дом, они перекусили внизу, у бабки Виринеи Паскудницы и, прихватив с собой кувшинчик вина, поднялись к Лешке.

Яркое солнце светило прямо в окно, в комнате было тепло, даже душно. Мелезия уселась на кровать:

— Жарко как!

— Я открою окно.

— Нет! Лучше расстегни мне столу… вот эти фибулы.

Девушка быстро сняла тяжелую верхнюю одежду, оставшись в длинной тонкой тунике, вовсе не скрывавшей пленительных обводов прекрасного молодого тела, а, скорее — даже подчеркивающей их.

— Хорошо как! — Вытащив заколки, Мелезия распустила по плечам свои пышные темные пряди. — Только все равно — душно.

— Я же говорю — окно…

— Не надо…

Девушка улеглась на кровать, заложив за голову руки:

— Если тебе не трудно, Алексий, сними с меня башмаки.

— О, нет, не трудно.

Сняв с ног Мелезии башмаки из мягко выделанной козьей кожи, Алексей сел на кровать, рядом:

— Выпьем вина?

— Выпьем.

Усевшись ближе, Лешка обнял девушку за плечи и протянул кружку… Потом провел рукой по груди, чувствуя, как твердеют соски под тонкой тканью туники. Потом принялся с жаром целовать гостью в губы.

— О! — нарочно вырывалась девушка. — И все же, как у тебя жарко! Помог бы мне снять тунику, что ли…

Вот уж об этом не надо было просить — достаточно было просто намекнуть… да Лешка и сам бы все сделал и без всякого намека!

Миг — и полетела на пол сброшенная туника, и ловкие девичьи руки принялись умело раздевать Алексея… и тела соприкоснулись кожей… и словно проскочила электрическая искра…

Мелезия выгнулась, застонала, прикрыв длинными ресницами карие томные глаза, и, властно обняв Лешку за шею, притянула к себе…

— Ты… ты волшебная девушка, Мелезия!

— Я знаю…

Потом снова пили вино, и опять целовались, и снова… А уже потом Мелезия приступила к занятиям. Для начала, попросив у хозяйки кувшин горячей воды и таз, заново покрасила Лешкины волосы рыжевато-коричневой персидской хной. Затем взялась за учебу.

— Вот ты называешь себя философом, а ведешь себя не так! Совсем не так. Ты прикидываешься провинциалом — а идешь, ни на что не смотришь. Нет, милый! Провинциалы столь целеустремленно не ходят. Остановись, осмотрись, полюбуйся портиками, колоннами, церквями. Спроси несколько раз дорогу у первых встречных прохожих, несколько раз ошибись, зайди не туда. И жесты, жесты! Побольше непосредственности, восхищения. Ты философ — значит, немного не от мира сего. Так будь же рассеянным! И поменяй взгляд — слишком уж он у тебя пристальный, жесткий.

— Что, заметно?

— Очень! И, полагаю, не только мне. Смотри и думай в этот момент о чем-то своем, пусть взгляд твой всегда будет несколько затуманенным. Кстати, ты знаешь суть учения Плифона?

— Честно говоря, не очень-то.

— Я тебе расскажу.

— Мелезия! Откуда ты знаешь философию?!

— Не забывай, я же актриса! И, смею думать, не особо плохая, хоть и играю в бродячей труппе. А где еще мне играть? Ты же знаешь, как относится к актерам церковь? Гонения — это не то слово! Хорошо еще — на кострах не жгут. И все же — нет занятия лучше!

Мелезия говорила с жаром, щеки ее раскраснелись, карие, широко распахнутые глаза сверкали брильянтами!

— Теперь — мимика, жесты, — покончив с философией, продолжала девушка. — У тебя жесткое, волевое лицо. Слишком жесткое для странствующего философа. Расслабься, чаще улыбайся, но не радостно-весело, а такой, загадочно-задумчивой полуулыбкой. Вот, попробуй… Ага! Получается. А жесты у тебя все еще расчетливы, скупы. Ну-ка махни рукой! Ничего, если собьешь со стола кувшин или кружки — философ и должен быть рассеянным. Вот! Так! Молодец! А сейчас займемся походкой.

— Походкой?

— Да-да, походкой. Поверь, поменять походку — значит почти полностью стать другим человеком. Перевоплотиться! Вот, смотри!

Прелестно обнаженная, Мелезия соскочила с ложа и, подбоченясь, прошлась по узкому пространству пола — от окна к двери.

— Вот так ходят гетеры! Смотри, как они выставляют напоказ свое тело… как высматривают состоятельного клиента, как стреляют глазами…

— О!!! — Лешка сглотнул слюну и протянул к девушке руки.

— Нет-нет! — засмеялась та. — То, что ты хочешь сейчас со мной сделать — пусть будет. Но — чуть позже. Пока же — смотри и учись! Вот так ходят домохозяйки…

Мелезия выпятила вперед грудь, изогнулась и смешно засеменила ногами.

— А так — молодые девушки из хорошей семьи под присмотром тетки… А вот так — без присмотра.

Лешка не выдержал, расхохотался — уж больно весело все получалось у гостьи.

Мелезия же уперла ему палец в грудь:

— Теперь ты! Вставай, вставай, поднимайся! И не надо меня обнимать… пока…

Старший тавуллярий послушно поднялся. Правда, стесняясь, натянул штаны.

— Ой-ой-ой, какие мы стеснительные!

Прошелся…

— Нет, друг мой, так ходят солдаты… или узники в тюрьмах! Расслабся! Размахивай посильнее руками, не смотри так по сторонам… нет, смотри!

— Так смотреть или нет?

— Смотри, но не так!

— А как?

— Рассеянно! А не так, будто кого-то высматриваешь! Задери подбородок повыше. Споткнись… Вот, молодец! Теперь иди сюда… Ляг рядом. Поцелуй меня… Нет, не в губы, в пупок… Та-ак… Теперь — выше… или ниже, как ты хочешь… Зачем ты только надел эти дурацкие штаны! Сними! Нет, постой — я сама сниму. Как противно скрипит кровать… надо же, я и не замечала! А что там у нас за окном… Наклонюсь, посмотрю… О! Какие у тебя сильные руки… Ох!!!

Они провалялись в постели до самого вечера — лень было спускаться даже за ужином. И все же — пришлось, когда в дверь, слегка постучав, заглянул Епифан.

— Там, внизу, пришел Николай, — ничуть не смущаясь увиденным, торопливо поведал подросток. — Ну, тот, из секрета. Я говорил о нем.

— А! — вспомнил Лешка. — Явился-таки, значит.

— Явился.

— Что, по мою душу?

— О тебе расспрашивает!

— Ладно! — вскочив с постели, Алексей быстро оделся. — Спущусь, посмотрю — что ему надобно. Мелезия, дождешься меня?

— Пожалуй, пойду к себе. Поучу новую роль. Лучше сам, как вернешься, заглядывай.

— Обязательно, душа моя, обязательно!

Спустившись по узкой лестнице вниз, старший тавуллярий нарочито громко потребовал у хозяйки еду:

— Ужас, до чего сегодня проголодался! Недаром еще великий Зенон Александрийский говорил — бытие определяет сознание!

Говорил ли так Зенон Александрийский или нет, Лешка не знал — но фразу сию ввернул нарочно для неприметного человечка в синем плаще, сидевшего у самой двери, на лавке. Обычный такой человек — не толстый, не тонкий, не молодой, не старый, увидишь — потом не вспомнишь. Только взгляд у него был знакомый — цепкий. Ну, точно — это и есть пресловутый Николай, кому ж еще тут рассиживать? Как бы теперь к нему подкатить, чтобы выглядело все естественным.

А не нужным оказались все ухищрения — человек из секрета подкатил первым.

— Вы, кажется, м-мм… философ, молодой человек?

— Ну да, ну да, — помня уроки Мелезии, рассеянно обернулся Лешка. И посмотрел, как бы сквозь сидящего. — Я приезжий. Из Мистры.

— Ого, из Мистры?! — ухмыльнулся сыскарь. — Говорят, красивый город.

— О да, очень красивый! — Старший тавуллярий растянул губы в совсем уж дурацкой ухмылке. — Правда, только здесь и начинаешь понимать всю красоту и величие столицы!

— Да, Константинополь тоже ммм… красивый город. Пожалуй, ничуть не хуже Мистры, а?

— Ничуть не хуже, это вы верно подметили, господин… э-э-э…

— Меня зовут Николай. Как святого угодника, ммм…

— Да, как святого… А я — Алексий. Алексий из Мистры.

— Да я уж понял, что из Мистры. Вы садитесь, Алексий, не стойте… Я ведь, знаете, ммм… тоже философией увлекаюсь — приятно будет поговорить.

— И мне тоже — приятно, — похлопав ресницами, закивал головой Алексей. — Может, прихватим вина да поднимемся ко мне? Тут как-то слишком уж шумно для философской беседы.

— Да-да, вы правы! — Николай явно обрадовался приглашению. — Здесь очень, очень шумно.

А никакого такого шума, на самом—то деле не было, подумаешь, о чем-то громко разговаривали зашедшие пропустить по стаканчику мастеровые. Это еще не вернулись с работы плотники! Вот уж тогда было бы действительно шумно, а так…

— Пойдемте, пойдемте, — купив у Виринеи кувшинчик вина, радостно приговаривал Алексей. — Знаете, как приятно встретить ученого человека, философа! Мы сейчас с вами, уважаемый Николай, много чего обсудим.

— Да, — согласно кивал сыскарь. — Много!

Придя в комнату, Лешка поставил кувшин на стол, с удовлетворением отмечая, что Мелезия, перед своим уходом, навела идеальный порядок. Ну — почти идеальный.

— Выпьем? — усаживаясь на колченогий табурет, предложил гость. — За праздник святого Матфея!

А разговор потом пошел вовсе не философский — Николай, иногда явно пережимая, дотошно выспрашивал Лешку о Созонтии. Мол, не видел ли, куда тот уходил, не разговаривал ли, не общался ли, случайно, за кружкой вина?

— Не, не общался, — отрицательно качал головой Алексей. — Я ж недавно только приехал.

— Да-а-а… — не скрывая своего разочарования, протянул Николай. — Видать, несладко приходится в чужом-то городе? Без друзей, без знакомых…

— Смею тешить себя надеждой, что теперь у меня все же появился хороший знакомый и любезнейший друг! — Старший тавуллярий осклабился — он давно уже понял, к чему клонит навязывающийся в друзья гость — вербует в агенты, собака!

— И кто же этот ммм… друг?

— Вы, господин мой!

— А-а-а! — Николай довольно ухмыльнулся. — Ну да — я тебе друг. Ничего, что на «ты»?

— Ничего! Какие такие условности могут быть между друзьями?

— Конечно, никаких, знамо дело! Хочу тебя кое о чем попросить, друг мой!

— Проси, о чем хочешь! — еще шире улыбнулся Лешка и тут же поправился: — Ну, если в моих силах, конечно.

— В силах, в силах, — закивал Николай. — Как тебе здешние соседи?

Старший тавуллярий наморщил лоб:

— Сказать по правде — те еще людишки!

— Вот-вот! — явно обрадовался гость. — И я о том же тебя хотел предупредить.

— Буду держаться от них подальше!

— Нет-нет, ммм… — Николай тут же скривился. — Подальше не надо — не такие уж они и страшные лиходеи. Так, мелочь. Ты бы мне о них, Алексий, рассказывал иногда. Так, по-дружески… С кем встречались, что делали, о чем говорили. Можешь с ними и выпить иногда. Только, все, что говорить будут — запоминай, после мне расскажешь!

— Все сделаю, как скажешь! Может, и у меня потом какие просьбы будут…

— Исполню, не сомневайся… Ну, за знакомство!

— За знакомство… А скажи, дружище Николай, кто тебя больше-то интересует, не могу ж я со всеми пить — никаких денег не хватит!

Гость неожиданно расхохотался и хлопнул новоявленного знакомого по плечу:

— Ай, Алексий, понятливый же ты малый. А ято думал — простак!

— Я ж философ, друже!

— Да помню, помню… Вот что, ммм…

Немного помычав, сыскарь достал из висевшей на поясе сумы несколько серебряных монет — аспр — и широким жестом протянул их Лешке:

— На вот тебе, по-дружески. Знаю, как одному-то в чужой стороне приходится. Бери-бери, не стесняйся… только вот это, ммм… расписочку мне напиши. Ты ведь грамотен?

— Обижаешь! Только вот пера и чернил у меня нет.

— Не беспокойся, я их с собой принес. Так, прихватил чисто случайно.

— Рояль в кустах… понимаю!

— О чем это ты, друже?

— Так, о своем, не обращай внимание, с нами, философами это бывает. Где расписаться-то?

— А вон, тут, с краюшка.

Лешка подмахнул, якобы не читая… на самом-то деле все четко разобрал — и обязательство сотрудничать, и сумму — двадцать аспр. Кстати, на самом-то деле серебрях куда меньше было! Ну, да бог с ним, со всем этим.

— Так ты так и не сказал, дружище Николай, за кем больше всего наблюдать-то?

— Ммм… Ну, будет возможность, за пареньком, соседом твоим, Епифан его кличут… О Созонтии его так, вроде бы невзначай, выспроси.

Ну, конечно, Епифан. Можно было догадаться. А ведь не дурак сыскарь — в нужном направлении копает. Правда, к Созонтию парень отношения не имеет… а вот к мелкой уличной преступности — самое прямое.

— И еще сильно интересует меня одна молодая особа, — негромко продолжал Николай. — Мелезией ее кличут.

— А, знаю — актриса.

— Будь с нею поосторожней, друг мой. Та еще девица, опасная, словно ехидна. Ну, — гость поднял кружку. — За праздник святого Матфея!

— За святого Матфея, — послушно повторил Алексей.

В небе за окном ярко сверкали…