Глава 6
Осень—зима 1448–1449 гг
Константинополь
Как со всеми по порядку ты беседовал учтиво,
И врагов, и равнодушных уловляя фразой льстивой…
Еврипид «Ифигения в Авлиде»
…звезды.
После ухода Николая, Лешка долго не мог уснуть. Лежал, уставив глаза в потолок, размышлял о прошедшем дне, дне евангелиста Матфея. Кто же все-таки настропалил против него парней Косого Карпа? И кто это — Косой Карп? Мелкий бандит? Крупный? Нет, если б был крупный, Алексей бы знал.
И как ловко действовали лиходеи! Еле от них отделался. Кто ж его так не любит, кто заказал? Терентий? Наверное — больше пока просто некому, ну, не успел старший тавуллярий еще никому насолить. А вот Терентий, похоже, имел виды на Мелезию, хотел — ясно чего, и добивался своего грубой силой. Кстати, в артели плотников, похоже, Терентия не очень-то любят, если судить по словам Прохора Богунца. А ведь он будет мешать, этот твердолобый дурачина Терентий — придется решать этот вопрос, и чем быстрее, тем лучше. А что, если натравить на него Николая?! Хорошая идея, черт побери! Кстати, очень даже может быть, что Терентий как-то причастен к смерти старика Созонтия… Хотя, конечно — вилами по воде, улик ведь никаких. Улики, улики…
Каморку Созонтия, кстати, так никто пока и не занял, заканчивался торговый сезон — не было желающих. Впрочем, бабка Виринея вела свои дела вполне даже умело, а, значит, комнате оставалось пустовать очень недолго. Потому следовало поспешить! Прямо вот сейчас… Что там, в этой каморке? Николай наверняка ее уже осмотрел… Но, может быть, что-то от Созонтия и осталось?
Стараясь не скрипеть половицами, Лешка осторожно вышел из комнаты и замер, прислушиваясь. Уже была примерно середина ночи, может быть, даже ближе к утру — часа три-четыре. Тишина стояла гробовая, лишь где-то снаружи иногда лаял пес.
Вот и комната Созонтия — маленькая каморка у самой лестницы. Старший тавуллярий осторожно подергал дверь — не заперто, тут, в доходном доме бабки Виринеи Паскудницы, похоже, вообще замков не имелось — совершенно излишняя роскошь!
Черт! Дверь неожиданно скрипнула и, зараза, так громко, что — как показалось Лешке — должна была разбудить весь этаж. Затаив дыхание, молодой человек застыл бездвижной статуей… Нет! Никто ниоткуда не вышел, даже из дверей не высунулся рассерженно — какой это, мол, гад, здесь шумит, спать мешает?
Проникнув, наконец, в жилище покойного, Алексей притворил за собой дверь и, подойдя к окну, открыл ставни. С улицы сразу хлынула волна промозглого холода, и призрачный лунный свет упал на пол мерцающим медным прямоугольником. Глаза старшего тавуллярия уже давно привыкли к темноте, и сейчас он ориентировался довольно легко, да и места для осмотра оказалось так мало, что достаточно было бросить один пристальный взгляд.
Да уж, действительно — каморка: метра два на три, не более. Узкая — с тоненьким матрасом — койка, у стены — грубо сколоченный стол, ни скамьи, ни лавки, ни стульев вообще нет. Впрочем, много ли надо одинокому старику? Только кости бросить.
Лешка обшарил подоконник, заглянул под стол и под кровать. Ничего! Никаких вещей, которые можно было бы подбросить Терентию в качестве улики. Обидно! Зря, выходит, шел…
Чьи-то шаркающиеся — крадущиеся даже! — шаги вдруг послышались в коридоре за самой дверью. Алексей замер, обернулся… Но броситься к двери не успел — та вдруг с неожиданной резкостью распахнулась, и яркий — точнее, показавшийся ярким — луч света озарил полутьму.
— Свечечку-то повыше подними! — прищурившись, нагло попросил Лешка. — Не видно ведь ни черта.
— И что тебе нужно видеть? — прошамкала… бабка Виринея Паскудница.
Ну кому же еще-то здесь и шататься?!
— Жаровню — что же еще-то? Терентий, плотник, сказал — он видел такую у старика. А его ж, Созонтия-то, все равно нет — вот, думаю, и воспользуюсь — замерз очень.
— Замерз? — старуха осклабилась. — Экий ты ушлый, как я погляжу! Жаровня, между прочим, отдельных денег стоит.
— Вот я и думаю — пошарюсь у старика, может, и забесплатно сыщу?!
— Бесплатным только сыр в мышеловке бывает! — назидательно прошамкала бабка. Потом, опустив бронзовый позеленевший подсвечник с горящей свечой, махнула рукой. — Идем. Дам тебе жаровню — имей в виду, их у меня не так много. Пока ты первый спросил, ну да зима ведь не за горами.
Вслед за хозяйкой дома старший тавуллярий спустился по лестнице вниз, в трапезную.
Велев подождать, Виринея Паскудница поставила подсвечник на стол и загремела ключами.
Ага! Значит, здесь все-таки кое-что запирается.
Вытащив из кладовки складную жаровню, старуха с неким торжеством вручила ее постояльцу, не забыв пояснить:
— Две аспры в день.
— Ну… не очень дорого.
— И еще столько же — за уголья.
— Да-а, — выгребая из очага мерцающие синие угли, негромко протянул Лешка. — Выходит, соврал мне Терентий-плотник, не было у старика Созонтия никакой жаровни!
— Это какой такой Терентий? — заинтересовалась бабка.
— Такой, на поросенка похожий, губастик, — охотно пояснил Алексей. — Я, кстати, не так давно видел, как он из каморки Созонтия выходил.
— Это когда ж ты видел?!
— Да не вспомню уже… О! Незадолго до того, как Созонтий пропал. Может, уехал куда?
— Может, и уехал. — Виринея равнодушно пожала плечами. — Хотя — заплатил недавно за неделю вперед.
— Ну, спасибо за жаровню, — встав, поблагодарил жилец. — Утром занесу деньги.
— Смотри, не забудь! — бабка махнула рукой и, когда Лешка уже подошел к лестнице, добавила нарочито безразличным тоном: — Так, стало быть, ты Терентия-плотника у каморки старика видел?
— Да видал.
— Не ошибся? Не спутал?
— Да нет, не спутал.
Вернувшись к себе, старший тавуллярий засунул не очень-то и нужную ему жаровню под кровать и хрипловато рассмеялся. Ага! Клюнула бабка! Теперь, не сегодня-завтра, снова объявится господин Николай с вопросами. Ну, не может такого быть, чтобы Виринея Паскудница ему не стучала — Николай хоть и мздоимец и тот еще хмырь, но — по-первому впечатлению, не так уж и глуп. Значит, будем ждать. Будем.
Ждать пришлось недолго. Представитель местного отделения секрета явился уже буквально на следующий день, ближе к вечеру. Не чинясь — на этаже все равно никого не было — заглянул к Алексею в комнату:
— Бог в помощь! Поговорим?
— А, Николай! Заходи, заходи, гостем будешь! Садись вот, сейчас спущусь, вина принесу… Что такой кислый? На службе неприятности?
— Слушай, Алексий… ты плотника одного, Терентия, хорошо знаешь? Он сосед твой, этажом ниже живет.
— Терентия? Так я его, к слову сказать, и совсем не знаю. Ну, в лицо только.
— Говорят, ты его видал выходящим из комнаты старика Созонтия? — решительно поинтересовался гость. — Вспомни-ка поточнее — когда именно это было?
Лешка задумчиво поскреб затылок:
— Да третьего дня еще.
— А подрался ты с Терентием, значит, уже позже?!
Черт! Ну и старуха — уже и про драку доложила.
— Из-за чего драка-то вышла?
— Из-за девчонки, — смущенно отозвался Алексей. — Из-за чего же еще-то?
— Актрису не поделили? — усмехнулся Николай. — И в самом деле — хороша девка. Ты ее представление видел?
— А как же! «Медею», кажется. Мне очень понравилось.
— Понравилось?! — Гость вдруг неожиданно расхохотался. — Да ты не то видел! Я имею в виду — не ту пьесу. Не «Медею», «Электру» нужно было смотреть… Впрочем, сейчас уже поздно, разве что весною теперь.
— А при чем тут весна, зима, осень? — не понял Лешка. — Какая разница, когда какую драму смотреть?
— Большая разница! — прищурив с некоторой скабрезностью левый глаз, Николай хохотнул и пояснил: — Весной и летом труппа Мелезии — ну, так эту актрису зовут, соседку твою — ставят «Электру». Приглашают танцовщиц и они — а с ними и Мелезия — танцуют голышом! Знаешь, сколько народу посмотреть приходит?
— Догадываюсь!
— Последний раз две недели назад «Электру» ставили. Старик Созонтий — сосед твой пропавший — кстати, на нее ходил.
Гость немного помолчал, а потом спросил про Терентия — мол, не замечал ли Алексей за ним чего-нибудь подозрительного?
— Да как же я могу заметить, когда мы с ним и не общаемся вовсе! — резонно отозвался молодой человек. — Ну да, было — подрались. И все.
— А ты с ним помирись, — негромко попросил Николай. — Помирись, помирись — что смотришь?
— Постараюсь… И мне бы это… — Лешка замялся. — Для примирения ведь хорошо бы вина выпить, а Терентий, как и все плотники, пьет немало…
Гость расхохотался:
— Понял тебя, парень! На тебе двадцать аспр… Получи — распишись.
— А тут — тридцать написано.
Николай хмыкнул:
— Расписывайся, расписывайся… философ! Значит, вот как с тобою договоримся: я сюда, к тебе, больше подниматься не буду — слишком уж подозрительно. Встретимся через неделю у церкви Апостолов, на паперти, с левой стороны, идет?
— Идет. — Лешка улыбнулся и, пересчитав деньги, сунул серебришко в кошель. Не помешает!
* * *
Едва Николай успел уйти, как по лестнице загремели шаги — быстрые, радостные, легкие. И тут же раздался настойчивый стук и девичий голос спросил:
— К тебе можно?
Алексей улыбнулся:
— Заходи, заходи, душа моя! Чего вчера не пришла?
— А, устала сильно. — Мелезия, сбросив на руки Алексею плащ, беспечно завалилась на ложе, заложив за голову руки. — Кстати, Креонт ко мне больше не пристает, спасибо!
— Да не за что. — Лешка пожал плечами. — А что это за драма такая — «Электра»?
— Отличная драма! — Девушка всплеснула руками. — Ну, в самом деле — отличная! Жаль, церковь ее запрещает, говорит — срам! Ханжи! Гнусные ханжи! Ну разве можно называть срамом обнаженное женское тело?!
— Конечно, нельзя, — охотно поддержал тему старший тавуллярий. — Особенно — такое красивое, как твое! Я считаю — его вообще грех под одежды прятать!
— Ой-ой-ой! Вот уж не знала, что ты такой льстец!
Мелезия засмеялась и, вскочив на ноги, обняла Лешку за шею:
— Я так люблю танцевать в «Электре»! Голой! Без всякой одежды.
— Жаль, я не видел.
— Зато все здешние жильцы перебывали на представлении! Даже старик Созонтий… и этот еще, Анисим Бельмо, которого потом зарезали. Послушай-ка! Я сейчас станцую для тебя! — Мелезия раскраснелась и азартно потерла руки. — Нет, в самом деле, станцую — покажу небольшой отрывок. Что ж ты стоишь? Помоги-ка расстегнуть фибулы… Кстати, знаешь, кто автор? Еврипид! Тот самый, что и в «Медее». Просто он мне очень нравится.
— Так ты сама выбираешь драмы? — Алексей с видимым удовольствием помог девушке снять тяжелую столу… а затем — и тунику!
О! И в самом деле, столь прелестное тело не стоило прятать под грудой одежд!
— Ну, смотри же и слушай! — Мелезия изогнулась, хлопнула в ладоши, пробежалась к двери, на миг застыла и медленно-медленно обернулась:
О, душа не рвется, девы,
Из груди моей к веселью,
Ожерелья золотого
Не хочу я…
Прыжок — почти что шпагат! И снова легкая пробежка, и торжественно-застывшая поза:
И с тобою
Никогда меж дев аргосских
В хороводе я не буду
Ударять ногой о землю.
Пляску мне заменят слезы…
С надрывом произнося последнюю строчку, Мелезия уселась на пол, обхватив колени руками, опустила голову…
Лешка не выдержал, нагнулся, поцеловал девушку в спину, прямо между лопаток… Обнял…
Мелезия обернулась, подняла глаза:
— Ну, как тебе?
Вместо ответа Алексей с жаром поцеловал ее в губы… чувствуя ответный жар и томление прекрасного молодого тела.
— Иди же сюда… — обнимая его за шею, шептала девушка. — Иди же…
Полетела на пол одежда, и широкое ложе приняло в свои объятья любовников…
Лишь только на следующий день Алексей смог наконец-то заняться своим непосредственным делом — заговорщиками. А для того пришлось напрячься — имена и должности всех трех подозреваемых старший тавуллярий помнил хорошо, как и их местожительство, а вот для того, чтобы собрать кое-какие первоначальные сведения, пришлось попотеть. Двух из этой троицы Алексей «обрабатывал» сам, а вот третьего пришлось поручить Епифану, точнее — его малолетним преступникам, поскольку третий подозреваемый, протовестиарий Харитон Гаридис, проживал в своем особняке близ площади Тавра — а там Лешку знала почти каждая собака.
Епифану Алексей сказал, что о Харитоне его просил выяснить один хороший знакомый из Мистры.
— Он, видишь ли, интересуется, можно ли иметь с этим господином коммерческие дела, — пояснил старший тавуллярий и отдельно, особо подчеркнув, предупредил, что действовать надобно осторожно и хитро — слишком уж высокую должность занимает сей вельможа, и возможностей у него — полно, так что на глаза лучше не попадаться ни ему, ни его слугам — мало ли какие потом могут быть последствия, кому же понравится, что за ним следят да наводят справки?
— Не учи меня работать, господин философ! — язвительно отозвался Епифан. — Уж будь уверен, мои парни не подведут. Да, может быть, я и сам лично схожу, посмотрю, что это за вельможа? Ну если дело вдруг окажется трудным.
Искренне поблагодарив парня, Лешка принялся за работу и сам, первым делом наведавшись на тихую, усаженную тополями и липами, улочку близ церкви Хора, где и проживал некий господин Эраст Никомедис, знатный патрикий, управляющий дворцовыми конюшнями и выездами базилевса.
К большому удивлению старшего тавуллярия, дом сего достопочтенного вельможи отнюдь не утопал в роскоши, производя впечатление некого вполне затрапезного и даже полузаброшенного жилища — облезлые, давно требующие свежей штукатурки стены, потемневшие от времени ворота, обитые ржавыми железными полосами, за воротами, за высокой кирпичной оградой, виднелся обширный сад, больше похожий на лес — настолько буйно разрослись там кусты и деревья, давно требующие самого радикального вмешательства садовника.
Да-а, как все запущено! Одно из двух — либо в этом, с позволенья сказать, дворце господин патрикий не проживает, либо вышеуказанный господин — изрядный скупец, экономящий буквально на всем.
Отыскав поблизости небольшую таверну, Лешка уселся снаружи, за длинным, вытащенным на улицу столом под синим полотняным навесом. Светило — но не очень-то грело — солнце, впрочем, холодно не было — старший тавуллярий еще вчера прикупил зимнюю шерстяную накидку. Теплую.
Ввиду раннего времени — еще до полудня — посетителей в таверне была мало, зато с выбранного Алексеем места хорошо просматривался нужный ему особняк, у ворот которого как раз появился коренастый бородатый мужчина с большой сумой за плечами, по виду — мастеровой.
Хозяин таверны как раз принес заказанное вино.
— Любезнейший, — старший тавуллярий придержал его за рукав. — Этот вон, там, у ворот — не столяр, случайно? Я как раз ищу хорошего столяра.
— Столяр? — кабатчик обернулся в указанную Лешкой сторону и хмыкнул. — Нет, это не столяр, это Илларион, стекольщик. Стекольщик вам не требуется?
— Требуется и стекольщик, — тут же кивнул Алексей. — А дорого ли он берет?
— Как сговоритесь.
Стекольщик между тем вошел в распахнувшиеся — и тут же быстро закрывшиеся — ворота.
— Верно, этот Илларион — не очень-то хороший мастер, — хмыкнул старший тавуллярий с некоторым оттенком презрения. — Не очень-то богатые у него клиенты, судя по дому.
— Ха! Не богатые?! — трактирщик всплеснул руками, словно бы оскорбленный в самых лучших своих чувствах. — Да знаете ли вы, мой господин, что в этом доме — да, действительно, неказистом с виду — изволит проживать очень важный богач и вельможа господин Никомедис?! Управляющий дворцовых конюшен!
— Да что вы говорите?! Сам господин Никомедис?!
— Он, он.
— Что же он не отремонтирует свой дом?
— Хэ! — трактирщик хмыкнул. — Да вся округа знает, что господин Никомедис — изрядный скупец. К тому же живет затворником, никого к себе не пускает.
— Ай-ай-ай, — скорбно поджав губы, Алексей покачал головой. — Затворником! Как же так можно-то?
— У богатых — свои причуды. А с Илларионом я вас сведу, если захотите. Ну — со стекольщиком.
— Да-да, конечно. Наверное, я его тут и подожду.
Стекольщик, коего пришлось ждать не так уж и долго, полностью подтвердил все слова владельца таверны. Да, действительно, господин Никомедис был очень скуп и прижимист и никого к себе не пускал.
— И рамы я ему вставлял — самые дешевые, — пояснил стекольщик. — Старые-то совсем рассохлись.
— И как заплатил?
— Да уж заплатил, куда ему деваться?
Простившись со стекольщиком, старший тавуллярий задумался. Скупой, говорите? Затворник? Неплохое прикрытие для заговорщика или шпиона — попробуй-ка, выясни о человеке хоть что-то конкретное, когда он никуда — кроме как на службу — не ходит, и нет у него никаких друзей, ни знакомых.
Составив вполне определенное мнение о господине Никомедисе, Алексей быстро зашагал к Влахернской гавани, где нанял повозку и поехал на другой конец города, к церкви Иоанна Студита. Там, невдалеке от церкви, на Каштановой улице должен был проживать еще один фигурант дела о заговоре — некий Агафон Карабис, выходец из Эпира, не так давно выбившийся в люди провинциал-нувориш, сделавший себе состояние на торговле известняком и лесом. Ну, этот так, официально, откуда у этого Агафона на самом деле деньги — Лешка пока не знал, потому как в свое время сие прояснить не успел. И еще — господин Карабис был вхож в высшие дворцовые круги. Как уж это получилось — не ясно, но вхож.
Вот уж у Карабиса оказался дворец так дворец! Огромный, с выставленным напоказ богатством в виде древних статуй, расставленных по краям широченной лестницы, спускавшейся к широкой площади, огороженной решетчатой оградой. За оградой виднелся цветник, посыпанные белой мраморной крошкой дорожки и тщательно постриженные деревья. Ворота, как и крыша, резали глаза безумно расточительной позолотой. И зачем так выпендриваться? Вдруг — турки придут? Значит что же, выходит, господин Карабис турок не боится? А, быть может, он их и ждет? И ждет активно — участвуя в заговоре.
Шикарная, запряженная шестеркой белых лошадей повозка лихо подкатила к воротам, едва не обдав несколько замешкавшегося Лешку грязью. Углядев хозяина, слуги с той стороны бросились отворять ворота. Старший тавуллярий попятился, отошел в сторону и, выбрав местечко поудобнее — за каштаном — стал наблюдать дальше.
Вот повозка остановилась перед самым крыльцом. Кто-то из слуг, подбежав, с почтением помог хозяину выйти. Да-да, похоже, это и был сам хозяин, господин Агафон Карабис — здоровенный малый с несколько обрюзгшим надменным лицом и хищным — большим и горбатым — носом.
— Вина! — не успев сойти, громко заорал он. — Вина мне! Да самого лучшего — родосского!
Слуги тут же принесли изрядный бокал на золотом подносе. Выпив, Агафон довольно рыгнул и с шумом высморкался, после чего скрылся в дворцовых покоях.
Занятный господин. Из тех, кто вполне искренне полагает, что с деньгами весь мир в кармане.
После ухода Карабиса Алексей еще немного постоял, любуясь куполами окрестных церквей, а затем поехал обратно к Влахернской гавани вдоль старой стены Константина. Расплатившись с возницей, вышел недалеко от церкви Апостолов и, на ходу размышляя, неторопливо пошел к себе.
