Андрей Посняков

Западный улус

Глава 1

Март 1244 г. Смоленское княжество

Сны

Где-то неподалеку, за буро-зелеными, усыпанными сверкающим на солнце снегом елками, затрубил рог. Послышался быстро приближающийся собачий лай, затрещали кусты — вот уже совсем рядом! Сдвинув на затылок отороченную куньим мехом шапку, Павел поудобней перехватил рогатину — короткое охотничье копье с массивным наконечником и толстым — под медведем не переломится — древком. Собачий лай и дыхание загнанного зверя становились все ближе… Кто бы это мог быть? Вепрь? Косуля? Или даже, может быть, зубр? В таком случае выходить на разъяренного, весящего с полтонны быка один на один было бы сущим безумием… впрочем, Павел оставался в засаде не один, уж конечно — с верными своими людьми, дружинниками — Микифором и оруженосцем Нежданом. Оба — особенно Неждан — парни не хилые, ишь, как ухватились за копья, как нетерпеливо переминаются с ноги на ногу. Охота, кровь звериная, да чувство опасности кого хошь запьянит!

Вот Неждан, воткнув рогатину в землю, сдернул с плеча лук:

— Может, стрелой, господине?

Павел покривился:

— Нет! На копья возьмем. Сразу, как только выскочит.

Все трое напряглись, сжав добела губы… Вот-вот… вот…

Вот снова рог! И лай собак… И шум погони.

— Вот он!

— Красавец!

Раздвинув широкой грудью кусты, на полянку, у которой притаились охотники, выскочил круторогий олень, действительно — красавец: сильный, изящный, стремительный, косящий налитым кровью глазом.

— Боярин? — не выдержав, шепнул Неждан.

Павел быстро кивнул:

— Пошли, парни!

Они выскочили из-за кустов прямо на зверя, выставили вперед копья. Олень захрипел, и, вместо того чтоб свернуть, лишь прибавил ходу, устремившись на внезапно выскочивших людей яростной, всесокрушимой стрелою, выпущенной из метательной машины — стреломета.

Крепко ухватив рогатины, охотники молча ждали. Все трое — молодые, даже юные, парни, лишь Павел, боярин, с отпущенной недавно черной солидной бородкою, выглядел чуть старше других… и все же, все же — всем лет по двадцать с гаком…

Эх, бежит олень, бежит! Знатная будет добыча. Сейчас вот пригнет голову, ударит рогами… Тут-то и отскочить быстренько, и в шею его, в шею!

Оп-па!

Вместо того чтобы пригнуть голову, олень резко остановился, и, взвившись на дыбы, ударил копытами, едва не пробив боярину голову… Хорошо, Павел, как человек опытный, успел пригнуться — кунья шапка его так и полетела в снег! Что ж, шапка, не голова…

— Ух-ха!!! — отпрыгнув влево, оруженосец Неждан с силой ударил оленя в шею.

Зверь захрипел, белый, выпавший ночью снег окрасился багряной дымящейся кровью… Олень дернулся было из последних сил — раненный, он много чего еще натворить смог бы, кабы Павел не добил резким ударом. Мог бы и Микифор добить, да специально промедлил, уступая своему боярину, умен был, практичен, за то и поставил его Павел начальствовать над сей молодшей дружиною, старшей же боярин самолично командовал, да еще — наемник Митоха, кондотьер рязанский, прибившийся на усадьбу года три назад, человек в воинских делах опытный.

Вон он, Митоха-то, за тридцатник уже мужик, в самом соку, плечистый, ухватистый, волос сивый из-под шапки беличьей вьется, подбородок квадратный столь же сивой бороденкой порос.

Осадил наемник коня, спешился, на собак прикрикнул:

— Ай да добыча! Славно. Теперь, считай, всю распутицу — с мясом.

— С мясом, с мясом!

Спрыгнул с седла в снег и другой всадник — здоровенный мужичага самого разбойного вида: бородища кудлатая, плечищи, глаза, как у татарина, узкие. Зыркнет — такому б кистень, да в темный проулок!

— Эй, робята! — полюбовавшись на поверженного оленя, рязанец махнул рукой подбежавшим парням, совсем еще отрокам. — А ну, давайте, свежуйте, чего без дела стоите, зенки таращите?

— Боярского слова ждем, — скромно потупив глаза, заметил худощавый подросток, без шапки, в куцем, подпоясанном простой веревкою армячке.

Тряхнув головой, покосился на зверовидного мужика карим лукавым глазом:

— Правда ведь, господине Окулко? Нешто без боярского слова можно?

— Вот ведь не по годам Проворе-отроче мудр, аки змий! — ухмыльнувшись, Окулко, шутя, отвесил отроку подзатыльник и повернулся к Павлу: — Так что скажешь, господине? Свежевать? Али так, тушею, на волокуше потащим?

— Свежевать, — подумав, приказал молодой человек. — Март месяц на дворе, весновей-протальник. Солнце-то — эвон! Пригреет, пройдем ли нагруженной-то волокушей?

— Пройде-о-ом, — глянув на небо, протянул Митоха. — Второй день тако солнышко, не успеет еще снег-то потаять…

Окулко, впрочем, держался иного мнения:

— Я все ж бы тушу разделал. Господине боярин прав. И лошадям легче, и нам лишней требухи не брать.

Не слушая больше никого, отроки во главе с Провором, сбросив полушубки в снег, вытащили ножи, споро приступив к кровавому делу.

— Эх, шкура-то — хороша! Крепкая.

Павел усмехнулся, отходя в сторону, к подведенному оруженосцем коню. Вскочив в седло, обернулся:

— Как разделаете — все побыстрей на заимку. Перекусим свежатинкой — да к дому.

Довольные отроки — кому же домой-то не хочется, да с хорошей добычей? — еще быстрей заработали ножами.

Боярин тронул поводья коня, поворачивая к лесной дорожке — до заимки было версты три, однако снег на зимниках кое-где подтаивал, не везде лошади шли ходко. Неделя-другая — и вообще нельзя будет проехать: распутица, топь, грязь. Что ж, последняя в зимнем сезоне охота вышла удачной. Куниц запромыслили, лисиц, белок, да зайцев бессчетно, да еще вот — оленя.

Прищурив глаза, Павел посмотрел на солнце — утро еще, однако торопиться следует. Покуда оленя разделают, пока то да се — сборы — уже и полдень, а там и до вечера недалече.

— А вечером, господине, еще и лучше, — догнав, словно мысли подслушал Окулко. — Подмерзнет все, волокуши куда как ловчей скользить будут. Дорога знаемая — не заплутаем.

— А волки?

— Вот только что — волки. Так стая-то, говорят, за реку, к старому лесу, ушла — боярин Телятыч тож охоты устраивал, да там же и пировал — много чего осталось. Думаю — сытые теперь волки, и дня два сытыми будут.

— Сытые, говоришь? Ну-ну.

Молодой боярин Павел Петрович Ремезов, замолчав, рассеянно поглядывал вокруг, погружаясь во вдруг нахлынувшие на него мысли — как всегда и бывало после какого-нибудь трудного и захватывающего дела. О многом думалось — о вотчине своей в здешних Заболотских землях — усадьбе Заболотице, о других приращенных землицах — Заглодове, Опятах, выселке… Все присмотра требовало, глазу хозяйского, особенно с таким выжигой соседом, как боярин Телятников, ни дна ему, ни покрышки, змею! Знал боярин, уже дошли слухи — вернувшись недавно из татар, куда ездил с княжеской свитою, не раз и не два навещал уже Телятников старого смоленского князя. Интриговал, видать, злыдень, а как же! Спит и видит, как бы земли соседские к ручищам своим поганым прибрать, да еще — как бы отомстить за позор давешний: люди Павла как-то подстерегли Телятыча у одной вдовицы да высекли — с той поры и кличка к Телятникову приклеилась — Битый Зад! Да так ему, гаду, и надо — сколько уж он Павлу крови попортил, несмотря на то что — хоть и дальний, да родственник — красавица Полинка-боярышня, законная ремезовская супруга, Телятычу троюродной племянницей приходилась. Ох, уж она-то дядьку своего дальнего не жаловала! И было за что. Впрочем, то дела давние… А вот сейчас — интересно, все ж таки зачем сосед-поганец на княжий двор ездил? Раньше-то не особо его там и привечали… а сейчас, может, появился кто? Какой-нибудь доброхот-покровитель, не без этого. То нехорошо, нехорошо, Телятников — интриган опытный, а уж Павлу с Полинкою любую гадость сотворит с превеликой охотою.

Но даже такой паразит, как Телятыч, — мальчик неопытный по сравнению с родными братцами — Питиримом да Анкудином. Вот уж вороги-то! Все думают, как бы половчей земли Заболотские в пользу свою отсудить. Типа, батюшка, мол, покойный все те землицы им завещал, а вовсе не младшему брату. Вот уж «повезло» с родичами — склочники те еще. Хорошо хоть зубы у них пока пообломаны, точнее — Павел у старого смоленского князя Всеволода Мстиславича в авторитете большом. Ну а как же? Кто с монголами да с молодшим князьком Михайлой в смоленской рати на Запад — в Польшу да Венгрию — хаживал? Павел. А кто поручение тайное исполнял — княжеской и хана монгольского? Опять же — Павел. В Рим ездил, в Италию, с папой договорился, и с недругом его — императором Фридрихом. С Фридрихом, между прочим — тайно, о том никто и не проведал, никто не знал, кроме старого князя. И еще вот — Павла. А нужен ли князю живой свидетель? Да нужен, Всеволод Мстиславич тоже интриган тот еще… И все же, и все же…

Неспокойно что-то стало на сердце у Ремезова, и непонятно было: это беспокойство — с чего? На охоту ехал с радостью, еще бы, сейчас-то, зимой (а март — месяц по сути — зимний), какие развлечения-то? Полинка тоже просилась — да боярин не взял. Куда ей, беременной-то? Четвертый месяц уже почти, в сентябре, все по-хорошему, дите появится, сынок или дочка.