Выездной врач Данилов вступил в очередной конфликт с начальником станции Даниловым. На каждом дежурстве это случалось раз по десять, и начальник станции всегда побеждал. Выездному врачу хотелось отказать Артуру Евгеньевичу в госпитализации и авторитетно доказать ему, что он симулирует. Если вывести во двор, подальше от женских и детских ушей, то… Впрочем, нет, не годится. Слышимость везде замечательная. Фанера не поглощает звуки, она их проводит. «Я тебе выведу! — одернул выездного врача начальник станции. — Если этому… кхм… человеку приспичило госпитализироваться в инфекцию, он будет вызывать повторно. При «повторе» его придется госпитализировать в обязательном порядке. На то есть приказ. Диагноз, который он на себя так старательно натягивает, на догоспитальном этапе снять невозможно. Только в стационаре, причем комиссионно — при совместном осмотре врача и заведующего отделением. Ты уже потратил на этот вызов сорок минут. До «восьмерки» ехать минут пятнадцать да пять минут на сдачу пациента в приемном, итого двадцать. Столько же уйдет на разборки. Времени ты не выиграешь, но если оставишь его дома, то другая бригада потеряет как минимум час. Так что бери его и вези, Владимир Александрович! В приемном можешь попросить, чтобы его положили в самую плохую палату на самую дрянную койку, это я тебе разрешаю. Не мщения ради, а чтобы поскорее одумался и перестал симулировать. Обстановка, она способствует правильному ходу мыслей».

До приемного отделения дело не дошло. Вообще до больницы не доехали. На Вакуленчука лежащий на носилках Артур Евгеньевич посмотрел на сидевшего у него в головах Данилова своими ясными голубыми глазами и сказал:

— Знаете, доктор, мне стало лучше и я передумал госпитализироваться. Остановите, пожалуйста, машину, я выйду. Обратно меня везти не надо.

— А никто и не собирается! — фыркнула Лариса, сидевшая рядом с водителем. — Палыч, притормози-ка!

Слух у Ларисы был удивительно чутким. На шумной улице во время движения машины с переднего места она слышала все, что говорили в салоне. Даже шепотом.

— Распишитесь здесь! — Данилов быстро черкнул в карте вызова «отказ от госпитализации».

Когда Артур Евгеньевич уже вышел из машины, Данилов не выдержал и спросил:

— Можно узнать, зачем был вам нужен весь этот сыр-бор? Неужели для того, чтобы забесплатно доехать до торгового центра? Я же видел, что вы симулируете…

— Симулировал! — кивнул Артур Евгеньевич и широко ухмыльнулся. — Могу сказать зачем, только с условием, что все останется между нами.

— …! — вырвалось у Данилова нехорошее слово. — Как же я раньше не догадался! Вам было надо слинять от жены и детей под благовидным «железным» предлогом, верно?

Артур Евгеньевич снова кивнул. Ухмылка его стала еще шире.

— А отравление вы выбрали потому, что в инфекционном стационаре нет посещений.

— Все верно, — подтвердил Артур Евгеньевич и заговорщицки подмигнул Данилову. — Вы же видели, доктор, мою корову. Одно название, что женщина. Расплылась, не следит за собой совсем. А на пляже я сегодня с такой штучкой познакомился, — симулянт закатил глаза и восторженно поцокал языком. — И что самое главное — сразу же обо всем договорились. Вот уж и пришлось вас побеспокоить, извините. Это вам за беспокойство.

Артур Евгеньевич достал из кармана модных, концептуально драных джинсовых шортов пятисотрублевую купюру и протянул ее Данилову.

«Заткнись! — грубо велел выездному доктору начальник станции. — Я сам скажу, что надо».

— Когда-нибудь вам всерьез понадобится скорая помощь, — начал Данилов, стараясь говорить как можно спокойнее. — Но она опоздает…

— Почему? — удивленно спросил симулянт.

Удивление, однако, не помешало ему сунуть пятисотенную обратно в карман.

— По закону высшей справедливости, — ответил Данилов. — И в последнюю минуту вашей жизни вы вспомните сегодняшний случай. Непременно вспомните. И все поймете. Последняя минута — она такая. Все вспомните и все поймете. Кстати, мне кажется, что умирать вы будете в одиночестве. Женщины недолго живут с мужчинами, которые считают их «коровами».

— Креститься надо, если кажется! — Симулянт вложил всю обиду в громкий хлопок дверью.

— Бабушке своей так хлопни! — возмутился Юрий Палыч.

— Поехали! — скомандовал Данилов, доставая из кармана куртки телефон.

— Ой! — Лариса подскочила на переднем сиденье, заставив заколыхаться всю машину. — Владсаныч, миленький, можно пока вы отзваниваться будете, я до палаточки сбегаю за булочкой. С голоду подыхаю, аж сил никаких нет!

Ларисина страсть к диминутивам поначалу раздражала не любившего сюсюканья Данилова. Но очень скоро он привык и даже нашел в этой привычке, поначалу казавшейся ему скверной, определенную пользу. Уменьшительные формы помогали Ларисе налаживать контакт с пациентами, смягчали устрашающее впечатление, производимое ее монументально-брутальной внешностью. Лариса даже ругалась «диминутивно» — какашечка, паразитик, дятлик…

Не дождавшись разрешающего даниловского кивка, Лариса быстро выскочила, можно сказать что выпорхнула, из машины и исчезла из поля зрения. Вернулась спустя две минуты — Данилов только записал новый вызов, даже ручку в карман сунуть не успел — запыхавшаяся, но довольная.

— А где булочка? — поинтересовался Юрий Палыч, трогая с места.

— Булочка? — переспросила Лариса. — Ах, булочка! Не было моих любимых улиточек с маком, вот незадача. Зря только пробегала.

— Я тебе куплю, пока вы на вызове будете, — пообещал добрый водитель. — Там как раз в соседнем доме магазин.

— Да не беспокойся, Юрочка, — отмахнулась Лариса. — Мне уже расхотелось. Меньше съешь — дольше проживешь.

— Я надеюсь, что на Центре сейчас не пишут уличный вызов на Вакуленчука, — сказал Данилов, будто бы думая вслух. — Мужчина, сорок, сотрясение головного мозга, множественные переломы…

— Скажете тоже! — обернулась Лариса. — Охота мне из-за такой г. няшечки фельдшером на зоне работать! Я его словом полечила. В рамках мировой женской солидарности! А то — корова! Сам, можно подумать, Аполлон Полведерский!

— Слово — лучшее лекарство, — поддакнул Юрий Палыч, привыкший всегда и во всем соглашаться с Ларисой.

— Заключенный фельдшером работать не может, — сказал Данилов. — Только санитаром. Все, что выше, это «вольные» специальности.

— Все-то вы знаете, Владсаныч! — восхитилась Лариса. — С вами сутки отработать — все равно что в институте проучиться…

— Попрошу без подхалимажа, — улыбнулся Данилов.

— А что поделать, если человеку хочется стать главным фельдшером, — встрял Юрий Палыч. — Приходится говорить начальству комплименты.

Пока машина ехала, Юрий Палыч мог позволить себе поддеть Ларису. Знал, что во время вождения ни подзатыльника, ни тычка под ребро не получит. А пока машина доедет до места, незлопамятная Лариса отойдет.

— Мне нельзя в главные, — скромно сказала Лариса. — Добрая я очень, не могу руководить.

Юрий Палыч многозначительно хмыкнул. Выездной врач Данилов хотел было съехидничать, но начальник станции его остановил.

— Ой, что это я ляпнула? — заволновалась Лариса. — Владсаныч, миленький, вы не подумайте, это не намек в ваш адрес. Это я сдуру. Хотела сказать, что я слабохарактерная, потому и в начальники не гожусь. Мне всех жалко, а начальник должен быть… Ой, опять я не то говорю!

— Все нормально, — успокоил Данилов. — Я вот тоже никогда не думал, что стану главным врачом станции скорой помощи, да еще и в городе федерального значения…

Про город федерального значения Данилову рассказала жена. Он согласился возглавить станцию скорой помощи в Севастополе, не зная административно-подчиненных нюансов. Но Елена объяснила ему, что теперь между ним и министром здравоохранения будет на одну ступеньку меньше, чем между министром и ею. Стало быть, он теперь главнее ее. Данилов про себя усмехнулся, потому что ступеньки ступеньками, а масштабы масштабами. Подчиненных у московского директора регионального объединения [ Директор регионального объединения — руководитель объединения из нескольких подстанций Московской скорой помощи, расположенных по соседству друг с другом.] больше, чем у севастопольского начальника станции. Полномочий, в некотором смысле, тоже. Да и вообще мериться должностями с женой смешно. Данилов усмехался про себя, а Елена открыто радовалась — ну теперь, дорогой муженек, узнаешь на своей собственной шкуре, почем фунт лиха и вкусишь горькую сладость руководства. Дочь Маша переживала — как же папа станет жить один, ему же будет скучно. «Скучно не будет», — заверила Елена. Так оно и вышло. Скучать на новой работе было некогда.

— Я, собственно, всегда считал, что не гожусь в руководители, — продолжал свою исповедь Данилов. — И никогда не стремился. Все само собой получилось.

— А что вы в карточке прошлого вызова напишете, Владсаныч? — спросила Лариса, явно желая увести разговор подальше от скользкой темы. — Практически здоров?

— Засранцус верус, [ Verus (лат.) — истинный.] — пошутил Данилов.

— Настоящий засранчик, — перевела Лариса водителю, не знавшему латыни.

— Точный диагноз! — похвалил Юрий Палыч.

На следующем вызове, слушая причитания жены пациента, которому пришлось с приступом стенокардии ждать помощи почти час, Данилов мысленно пожелал симулянту Артуру Евгеньевичу много «хорошего». Гонорея шла первым номером в списке пожеланий и была самым легким из них…