Пётр и не заметил, как распалился, как сжались женщины. Еле остановился. Переборщил, похоже. Пришлось на ходу спасать ситуацию, вспомнить о детском писателе Чуковском.
— Ну а теперь, и правда, сентенция. «Не спрашивай, что страна может сделать для тебя, спроси, что ты можешь сделать для страны». Это сказал американский президент Джон Кеннеди в инаугурационной речи 20 января 1961 года. «Великие слова» — думает патриот Америки. Но мы вчетвером знаем, что это ложь. Это плагиат. Русский писатель Антон Павлович Чехов сказал: «Не спрашивай, что дала тебе Родина. Скажи лучше, что ты для неё сделал». Давайте жить не по речам Кеннеди, а по заповедям Чехова.
Событие сорок четвёртое
Долго стояла тишина. Минуту стояла. Две минуты. Люша отвернулась к окну и шмыгала носом. Две старшие ведьмы достали коробки «Казбека» и закурили, смотря друг на друга. Докурили, загасили чинарики в переполненной пепельнице. Пётр не мешал, но достал из своего знаменитого портфеля номер «Зари Урала» со статьёй Франка о вреде курения и приготовился передать Смирновой.
Первой нарушила тишину, как ни странно, Софья Борисовна.
— Пётр Миронович, я в понедельник уезжаю назад к себе в Казань, может, больше с вами и не увижусь. Вопрос у меня к вам есть. Вы эту свою речь где-то записали, учили — или это экспромт?
— Как же я мог знать, что встречусь в этом кабинете со светлой девушкой Люшей?
— А собираетесь записать? — гнула своё Радзиевская.
Пётр достал наконец газету и, положив перед Верой Васильевной, ткнул пальцем в статью. Потом чуть повернулся к Софье Борисовне.
— Нет.
— Тогда разрешите мне её немного доработать и, сославшись на вас, напечатать в газете в Казани, — и хитрый такой прищур.
— Сослаться для того, чтобы не отвечать за последствия, или для того, чтобы не нарушить авторских прав? — Пётр не понимал её игры.
— Конечно, чтобы не приписывать себе чужие мысли, — хмыкнула бабушка.
— Тогда не надо. У меня своя ноша неподъёмная. Мне нужно писать сказки, песни, сейчас вот договорился со Свердловским ТЮЗом о написании пьесы, сказки-детектива для детей. Ещё музыкальный фильм снимать надо. Клипы делать. Точно не до статей мне в казанских газетах.
— Спасибо. Я с вами согласна на сто процентов, и подпишусь под каждым вашим словом. А ваших Синявских и Солженицыных я бы расстреляла. Что вот только делать со «светлой девушкой Люшей»? — Радзиевская подошла к окну и погладила по голове внучку Чуковского.
— Я очень хорошо понимаю Елену Цезаревну. Отчима у неё расстреляли, их с матерью сослали в Ташкент. Отца тоже преследовали. И всё это ни за что. Толку от посмертных реабилитаций? Есть только одно у меня малюсенькое слово в защиту СССР. Вы опять, Люша, плохо слушали мои притчи. Я говорил, что Серёжа не виноват в своей болезни. Энурез — болезнь от нервов. Родители ругались постоянно, отец напивался и бил мать. Стрессы у ребёнка. И потом, когда уже заболел, нужно было им обратить внимание на себя и не акцентировать внимание ребёнка на болезни — а получилось вон чего. Вы знаете, Елена Цезаревна, что случилось с лидерами французской революции? Максимилиан Франсуа Мари Исидор де Робеспьер как почил? А Жорж Жак Дантон? Остальные? Сколько человек взошло на эшафот? Что случилось с миллионом аристократов? «Революция как бог Сатурн пожирает своих детей. Будьте осторожны, боги жаждут», — сказал Пьер Верньо — и тоже получил по голове гильотиной. Только всё это никак не оправдывает мальчика Сашеньку. Вот ни на мизинчик. Ведь всегда есть выбор. Можно писать доносы, а можно уговорить детей и взрослых этого двора расчистить футбольное поле. Увлечь детей игрой. Записаться в секцию «Динамо» — и стать Яшиным. Нет, надо раскопать всю грязь на этом поле и засадить всё наперстянкой или аконитом. Очень красивые цветы. И очень ядовитые. А главное, что Яшин-то не появится — появится убитый пьяным отцом мальчик. Нужно созидать, а не разрушать! И вот здесь включается в игру светлая девочка Люша. Она ведь тоже не виновата, что полетела, как бабочка, на эти красивые и ядовитые цветы. Она воспитана русскими интеллигентами. Нужно вступаться за гонимых властью, нужно защищать сирых и убогих. Конечно же, нужно! А ведь было бы очень хорошо, чтобы перед этим она изучила ботанику. Но нет, некогда — нужно спасать гонимых. Нужно собирать подписи в их защиту. И мы с вами, Софья Борисовна, никакими статьями этого не изменим. А вот хорошими детскими книгами — изменим, — Пётр повернулся к Смирновой. Баба-Яга читала статью.
— Знаете, что я собираюсь сделать с гонораром за свою книгу про Буратино? — вновь переключился он на Радзиевскую, — Я построю в Краснотурьинске вот такой дом, — Пётр достал эскизы домов из оцилиндрованного бревна, что он рисовал для санатория в Трускавце.
— Красиво, — перебирая рисунки, восхитилась казанская писательница.
— В этот дом-терем я хочу переселить лучшего председателя колхоза в Свердловской области. Героя Социалистического труда. У него жена заболела туберкулёзом, и они хотят уехать в Краснодарский край — доктора посоветовали. А я хочу поселить их у себя и вылечить его жену собачатиной. Из той самой собаки, что живёт во дворе у Солженицына, и которую прикармливала Елена Цезаревна. И этот председатель выведет наше сельское хозяйство в передовики. И люди в деревнях вокруг Краснотурьинска будут жить чуть богаче, кормить и одевать детей чуть лучше. А как вы думаете, Елена Цезаревна, на что потратил свой гонорар от публикаций «Ивана Денисовича» товарищ Солженицын? А на что — Абрам Терц те тридцать сребреников за публикацию своих трудов? Ведь за статью «Что такое социалистический реализм?», в которой едко высмеивается советская литература — наверное, в том числе и рассказы для детей Софьи Борисовны, и «Мойдодыр» с «Тараканищем» вашего деда — он денежки-то получил. Дайте угадаю — он как высмеянный им Шолохов построил в своём селе школу для детей? Хрен.
— Пётр Миронович, умоляю вас! Вы за один час сломали всю мою жизнь. Я теперь не знаю, где правда. Не знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Хоть самой в петлю лезь. Откуда вы взялись? — заревела в полный голос Чуковская.
— Пётр Миронович, — вдруг сквозь рыдания бедной женщины донёсся голос Смирновой.
— Да, Вера Васильевна.
— Это тоже ваша работа?
— Нет, там же написано — Александр Генрихович Франк, хирург.
— Ну, на пасквиле Синявского тоже «Терц» написано. Ваша манера, не спутаешь. Все иезуиты от зависти в гробу переворачиваются. Сильная вещь. Я всю жизнь курю. Сколько раз бросить хотела, потом смирилась. А вот сейчас думаю — если, как только рука потянется к папиросе, брать в эту руку вашу газету, то бросить будет легко. Страшный вы человек. Гениальный и страшный. Это же надо, придумал: «светлая девушка Люша». В точку-то как. А ведь первый раз видитесь. А ваши повести про Буратино так же хороши?
— Вам судить, — пожал плечами Пётр.
— Дайте-ка мне рисунки. Сильно. Как может в одной голове столько талантов умещаться? Вас, Пётр Миронович, в Кунсткамеру надо. Я все дела брошу и не буду ни с кем разговаривать, пока эти две ваших повести не прочитаю. Приходите в понедельник с самого утра, будем с Константином Александровичем Фединым лично решать, что делать с вашими творениями. Если не хуже, чем у Толстого — обещаю вам тираж в сто тысяч. Не на один дом гонорара хватит — и вправду школу сможете открыть.
— Спасибо. Когда сюда ехал — на другую встречу рассчитывал, — сознался Пётр.
В это время зашёл Федин с двумя женщинами.
— Вот, Ольга Афанасьевна, это и есть автор, — ткнул пальцем в Тишкова мэтр.
— Пойдёмте с нами. Это нужно немедленно зарегистрировать и отдать в отдел распространения, — не представилась женщина.
— Я бы не хотел, чтобы эти песни исполнялись до 9 мая, — сморщился Пётр, опять по новой объясняй.
— Вы коммунист? — нахмурилась вторая непредставленная.
— Я — Первый секретарь Краснотурьинского горкома КПСС.
— Ого, — все шестеро удивились.
— Тем более должны понимать, что эти песни должны в праздник звучать на всю страну, — не сдавалась неизвестная.
— А что скажет Екатерина Алексеевна Фурцева? — усмехнулся Штелле.
— Я — Фурцева.
— Мать твою!