Вы наплюйте на сплетников, девочки!

Мы сведём с ними счёты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

Что идёте войной наугад…

До свидания, девочки! Девочки,

Постарайтесь вернуться назад!

— Сильно. Жаль, что играть не умеете — но как же вы песни пишете? — захлопал Чуковский.

— У меня есть приёмная дочь, я ей напеваю, а она записывает ноты и подыгрывает мне на гитаре или фортепиано.

— Пётр Миронович, — потянул его за рукав Окуджава, — Представляете, где-то месяц назад я начал стихотворение. Но успел только пару строчек написать, и тут меня Мотыль вызвал в Ленинград на съёмки. Только вчера вернулся. Так вот, те строчки звучат так:

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала,

Обезлюдели наши дворы…

— Удивительно, а дальше? — попытался сделать заинтересованное лицо Пётр.

— Так нет больше ничего дальше. Просто — какое необычное совпадение, — и выражение лица такое кислое.

— Согласен. Хотя, знаете, чего только в жизни не бывает. Вот есть закон Бойля — Мариотта. Один — англичанин, другой — француз, а придумали почти в одно время. Или уравнение Менделеева — Клапейрона. Один — русский, другой — француз. А изобретение радио? Наш Попов и итальянец Маркони. Вы, кстати, знаете, что Попов родился в Краснотурьинске, и у нас стоит ему памятник? Так что не переживайте. Умным людям приходят в голову одинаковые умные мысли. Подсмотреть ни я у вас эти строчки, ни вы у меня не могли. Я это стихотворение написал два года назад к двадцатилетию Победы. А песню — вместе с дочерью, где-то пару месяцев назад. Не переживайте. Ещё лучше напишете.

— А хотите, я вам по руке погадаю? — Пётр сказал это громко, так, чтобы разбившаяся на группки компания услышала.

— А вы умеете? И мне тогда тоже, — первая подскочила Вертинская.

— Так, — Штелле взял правую кисть Окуджавы, повернул вверх, — Ещё минимум лет тридцать проживёте, — Пётр не помнил точной даты, но где-то в самом конце двадцатого века, — Ваши стихи скоро оценят, получите премию. И ещё — скоро вам предстоит дальняя дорога. Не пугайтесь, это не тюрьма. Это скорее награда. Куда — сказать не могу, но в одну из столиц мира. Дети. У вас два сына. Младший пойдёт по стопам отца, станет композитором. А вот старший… Тут всё не очень хорошо. Займитесь его воспитанием, ещё не поздно. Его надо чем-то увлечь. Спортом. Да, лучше всего спортом.

На самом деле старший сын сопьётся, попадёт в тюрьму и умрёт незадолго до отца. В биографии Окуджавы написано, что мог бы и подольше пожить, но смерть сына подкосила. Возможно ли исправить судьбу мальчика, а значит, и отца? Пусть пробуют.

— Теперь моя очередь, — сунула изящную ладошку Анастасия.

— Ох, как всё замечательно. Кругом только овации и премии. Стоп! Лет через десять вы обязательно должны сыграть в фильме по иностранному сценарию. Что-то цыганское. Нет, румынское. Вот. Должны сыграть в фильме по румынскому сценарию. Это будет пик вашей кинокарьеры. Что ещё? В этом году закончите учиться и смените несколько театров. Быстрее перебирайтесь во МХАТ, мой вам совет. Долгое время будете преподавать актёрское мастерство за границей. Скорее всего, в Англии. Последние годы жизни, а это еще через много лет, проведёте в кругу семьи, с внуками — а вот награды найдут вас нескоро. Станете и заслуженной артисткой, и народной, но, повторюсь, нескоро.

— Теперь Никите поведайте о будущем, — притянула поближе Вертинская мужа.

— Одну секундочку. Вот эта линия, — Пётр ткнул пальцем в ладошку Анастасии, — говорит — нет, просто кричит, что наши судьбы пересекутся в самое ближайшее время. Нет, не в этом смысле, — увидев круглые глаза актрисы, отстранился руками Штелле, — Наверное, это творчество. Я тут собираюсь снимать — совсем крохотные фильмы. На одну песню. Я их называю «клип». Думаю, что всё дело в них. Там нужна будет красавица. Лучшего материала мне не найти. Надо будет, правда, поработать над образом. Вам нужно отрастить волосы подлиннее, покрасить их в золотой цвет и завить мелкими кудрями. А ещё? Ещё одежда. Я пришлю вам эскизы платьев, и сейчас могу дать набросок шубы, — Пётр достал из портфеля лист с изображением наряда, который нарисовал для жены.

Все женщины столпились за Вертинской и принялись разглядывать рисунок.

— Считайте, что вы меня уговорили. Даже ни в одном западном журнале не видела такой красоты. С самого вашего прихода любуюсь на вашу рубаху, думала, импортная — а теперь понимаю, что вы сами сделали. Точно ведь?

— Есть грех. Итак, — Пётр взял руку Михалкова. Высокий, сильный. Рука крепкая. Спортом занимается?

— Без меня не начинайте, — подошёл Калинин.

— Никита, можно мне тебя так называть? — Михалков кивнул, — Множество ролей, и все успешны. Множество снятых фильмов. И даже самый первый будет очень хорош. А один фильм вообще удостоится «Оскара». А потом потянет тебя в политику, в чиновники. Будешь заведовать нашим кинематографом. Не ходи. Ничего хорошего кроме склок, ругани и врагов тебе это не принесёт. Снимай фильмы. До последнего вздоха снимай фильмы.

— Двойственное впечатление, вроде бы «Оскару» радоваться надо — а финал настораживает, — убрал руку Михалков.

— Теперь мне, — протянул свою пухлую руку младший Калинин.

— Долгая жизнь. Лет 80 проживёте, а то и побольше. Хочу вас предостеречь — не знаю, правда, от чего. Мне вот открылось, что нужно спасать какого-то Михаила Калинина. Это не ваш родственник?

— Сын. И спасать как бы уже не поздно… С нехорошей компанией связался.

Пётр, готовясь к написанию книги про 67-й год, перелопатил кучу статей в интернете и случайно наткнулся на внука всесоюзного старосты, тоже Михаила. Там того обвиняли в нетрадиционной ориентации и пьянстве, связи с маргиналами. Вот сейчас и вспомнилось. Выходит, попал.

— А мне не надо. Ничего не хочу знать, — спрятала руку за спину и отошла от Пётра его жена.

— Тогда я следующая, — встала прямо напротив и словно в атаку идти приготовилась Лидия Корнеевна.

Пётр взял мягкую ладошку боевой старушки. Что он о ней знает? Будут какие-то иностранные награды. Даже государственная премия Российской Федерации. Проживёт до конца века — и половину оставшейся жизни будет бороться за диссидентов.

— Лидия Корнеевна. Вот видите, у вас линия раздваивается. На одном продолжении — жизнь борца с ветряными мельницами. На другом — литературная деятельность. И на той, и на другой вас ждёт признание. Награды. Но одна разрушит нашу страну, а вторая сделает её более просвещённой. И выбирать надо в самое ближайшее время. Да прямо сегодня ночью нужно выбирать. Кто вы — могильщик или творец? Пойдёте по пути диссидентства — миллионы трупов за вами, но признание. Вы — точка бифуркации. Знаете, что это? Мир, весь мир без малейшего исключения, зависит от вашего выбора. Куда сегодня повернёте — туда он и покатится. Большего не скажу. Скажу только, что в обоих случаях ещё лет тридцать вам жить.

Оставшиеся подходить не стали, а потом компаньонка Лидии Корнеевны увела наверх сначала самого Чуковского, а затем и свою начальницу — и все сразу засобирались домой. Ну вот, испортил вечер. А может, спас страну — решал Пётр, одеваясь.

— Нас сегодня пригласили на концерт новой группы «Скоморохи», — уже у машины повернулась к Петру Вертинская, — Не хотите составить нам компанию, Пётр Миронович?

Мать твою! И как он забыл, прогрессор хренов. Ведь уже есть группа «Скоморохи» — и там молодые, ещё не прошедшие армию Градский и Буйнов. Наверное, уже и Лерман. Ещё там есть барабанщик отличный. Фамилию не вспомнить, но он потом перешёл в «Машину Времени». А ещё там есть сын композитора Саульского — имя Пётр тоже не помнил. Или, может, он сейчас ещё молод? Обязательно нужно позвать Градского и Буйнова в Краснотурьинск. Да и остальные, как школу закончат, пригодятся.

— Люша, поедем, послушаем, что сейчас молодёжь поёт? Хлебнём из источника вечной молодости?

— Конечно.