Пропажа нашлась в ванной. Ну как в ванной — хрущёвка ведь, санузел совмещённый. Однако именно в ванной лежал связанный по рукам и ногам Марк Янович. Лежал с выпученными глазами, и этими глазами под мычание старался привлечь внимание к кляпу. Пётр первым делом его и вытащил.

— Пить! — прохрипел литовский еврей.

— Сейчас, потерпи, — Штелле сходил на кухню. Всё в кровище, на полу навзничь лежит мужичонка, и из порванного горла пузырятся кровавые пузыри. Вот как-то некрасиво: «пузыри пузырятся». И само-то действо — не верх эстетичности, а при такой тавтологии — и подавно. Ладно, пусть пузыри надуваются и лопаются. Гораздо ведь симпатичнее! Только Петра всё равно вывернуло — не эстет. Картина привлекательнее не стала. Теперь пузырились вперемешку кровь и рвота. Вывернуло ещё раз — пришлось сначала в себя воду заливать, потом судорожно разыскивать в ящике стола нож. Не нашёлся — тогда ещё воды. Ага, вот на столе лежит, с присохшей яичницей. Опять вывернуло. Снова за водой к крану. Всё же взял нож и вымыл, отпечатков везде уйму наоставлял. Наконец всё-таки налил в стакан воды и прошёл в ванную.

Макаревич тихо постанывал. Выдул воду, захлёбываясь, но стонать не перестал. Пётр налил прямо тут в ванной ещё один стакан. Опять выхлебал, болезный. Потом началась процедура извлечения из чугунного саркофага неостывшего тела и перерезание пут. Надо будет потом этим ножом попилить гражданина Бяца. Тупой, как… Одним словом — тупой.

— Положи в карман, будет, что в старости внукам рассказывать и показывать, — попытался приободрить Яновича Пётр.

Председатель колхоза «Крылья Родины» кривовато усмехнулся и на самом деле сунул нож в карман.

— Посиди здесь. Вот стакан, ещё попей. На кухню не ходи, — Штелле решил проведать бугаев.

Теперь, когда основная часть плана по освобождению заложника была выполнена, оставалось ещё два вопросика к молдавскому воровайке: «где картины?» и «где казна?». Раз туеву хучу добра изъяли из дома Потапа, то у «масквича» тоже, небось, чего припрятано. Прошёл по замысловатому коридору в выделенную комнату. Оказалось, что он не самый умный.

Хозяин апартаментов лежал на животе без ковра, но связанный, с мизерикордией в одном интимном месте, и рассказывал про захоронку в кухне под газовой плитой. Ну как рассказывал… А живенько рассказывал! Ещё б не выл — и просто б песня.

— Пётр Миронович, — обернулся к нему Кошкин, — картины ваши под диваном в большой комнате, там же и захоронка одна. Нужно диван отодвинуть, и там две доски не прибиты. Оружие и золото. Сейчас вот рассказал, что под газовой плитой в кухне ещё одна доска не прибита, там деньги. Может, и у вас есть вопросы?

— Да как не быть, помнишь же список. Где облигации, где ордена, где дорогие книги и картины, иконы? И обязательно спросите адрес Фаины Рукшиной-Дейч, и вообще про неё поспрашивайте. Раз он её шантажирует, может, есть документы? Ладно, пойду мебель переставлять.

Диван был тяжёл, пришлось звать на помощь пострадавшего. Вдвоём и то еле сдвинули.

— Что хоть за картины? Стоило оно того? — отвлекая Марка Яновича от плохих мыслей, поинтересовался Штелле, поднимая завёрнутые в мешковину картины.

— Ещё как стоило, — и, правда, оживился Макаревич, в девичестве Петуш.

— Рассказывайте, — передал ему свёрток Пётр, а сам принялся за доски.

— «Ранний снег» и «Старая мельница» — картины художника Василия Поленова. Оригиналы. По «Раннему снегу» чуть хуже — просто Поленов сделал несколько копий, но всё равно это сам Поленов, и цена всех картин примерно одинакова. Поменял на ваши иконы у известного коллекционера Григория Белякова. Интересный человек! Живёт в обычной пятиэтажке. Оббитая дерматином дверь. Двухкомнатная квартира, стены снизу доверху увешаны картинами. Висят даже на мебели: чтобы достать чашку из шкафа, надо снять с дверцы картину. Сотни и сотни полотен. Всё вопрос меня мучит: если бандиты знают об этой сокровищнице, то почему его до сих пор не обокрали? Жив вообще почему? А государство? Откуда у него всё это? Там ведь миллионы рублей, а если продать за границу, то миллионы и миллионы долларов.

— Значит, оказывает услуги и этим, и тем — вот и неприкасаем. Марк Янович, а можно ваш заветный ножичек на секунду, доску подковырнуть?

Поддели вдвоём, убрали доски.

— Ёперный театр. Ну ни фига себе тайничок. Марк Янович, позовите Петра Фёдоровича на минутку — вопрос есть.

— Охренеть. СВД с прицелом ПСО-1. У нас была в части такая, на 650 метров по ростовой фигуре попаду, — присвистнул появившийся майор.

— А про это что скажешь? — Пётр достал два пистолета. Огромные.

— История! «Парабеллум» Р.17, с барабанным магазином на 32 патрона. Ещё штурмовым называли. Второй не знаю… Ага — вот надпись. «Глизенти» 9-мм. Итальянский. Не встречал, но по виду — вещь убойная.

— Будем забирать? — как винтовку-то тащить?

— Обязательно. Раз нашли, значит, наше.

— Будем думать, винтовка вещь немаленькая, в карман не положишь. Есть новости от нашего молдавского друга?

— По схронам немного. На антресолях чемодан с иконами и библиями, и в шкафу под простынями папка с облигациями. Зато сейчас колется про участие в Armata Neagră. Это «Чёрная армия», бандеровцы молдавские. Их в начале пятидесятых почти всех выловили, часть расстреляли. Часть сидит, некоторые под амнистию попали. Клянётся выдать троих, которых не нашли, если живым оставим. Конечно, пообещали. Гоям и гайдзинам можно обещать всё и не выполнять ничего.

— Да ты подкован, Пётр Фёдорович!

— Чем ещё в тюрьме заниматься? Книжки читал.

Золота было немного. Шкатулка и то, что не влезло, в мешочке рядом. Полкило в мешочке, в основном кольца и прочая женская ювелирка, всё из обычного магазина. А вот шкатулочка примечательная! Хотя бы потому, что при своих немаленьких размерах, 30*40*25, была искусно вырезана из малахита. Красиво! Червлёным серебром окантовка, и ручка из него же. Антикварная, дорогая вещь. Открыл. Вот здесь другие драгоценности, явно старинные. Некрасивые по сравнению с современными украшениями, но зато прямо ощущается время, история.

— Марк Янович, это по вашей части, посмотрите, нет ли чего интересного.

Стоявший с закрытыми глазами Макаревич встрепенулся и принял малахитовое чудо, поставил на стол. Пётр же на всякий случай снова сунул руки под доски. Ничего. Уже хотел ставить их на место, но что-то удержало. Интуиция? Ну, может. Лёг на пол и пошарил на всю длину руки — пальцы шоркнули по бумаге. Ещё дальше попробовал руку сунуть. Нет, не достать. Пришлось идти в ванную, там видел щипцы для белья. Опять лёг и попытался ими ухватить — с третьего раза получилось. Это была папка, да не простая. Нет, не золотая. Даже не серебряная. Бумажная, вернее, картонная. Только на ней не «Дело» было написано, а красовался на сером фоне чёрный немецкий орёл, держащий в когтях свастику.

Штелле развязал тесёмочку. Документы на немецком, фотографии. Нет, тут нужен словарь, а лучше — переводчик. Потом. Будет время. Снова лёг и опять пошарил, теперь уже щипцами — в углу они за что-то зацепились. Попробовал вытащить, но нет, срываются. Вот ведь незадача! Снова прогулялся в ванную. Ничего подходящего. Пришлось, превозмогая приступы тошноты, осмотреть кухню. Покойный пузыри пускать перестал, но запах свежей крови и блевотины, уже своей. Ужас. И ничего, чем бы можно подцепить находку. Поискал в прихожей, нашёл лыжную палку. Одну. Снова к отверстию в полу — палка в щель не лезла, длинная. Пришлось загнуть её во что-то, напоминающее кочергу. Попытка удалась — зацепилась какая-то тяжесть. Еле доволок. Оказалось — мешок, на четверть чем-то набитый. На помощь опять пришлось звать Макаревича. Достали, развязали.

Точно не зря мучился! Мешок был набит монетами. Золото, серебро, попадалась и медь, но мало. Австро-Венгрия, Пруссия, Бавария, Франция. Монеты старинные, век XVII–XVIII. Килограмм шестьдесят. Сколько же это стоит? Там одного золота больше пятнадцати кило! Пётр зачерпнул горсть, любовался тусклым свечением, когда его тронул за плечо Макаревич.

— Пётр Миронович, это… Это… — и воздух ртом хватает, как рыба, вытащенная из воды.

Штелле посмотрел. Небольшое витое колечко, невзрачный камень, и на нём накарябано что-то по-еврейски.

— Ваша национальная реликвия? — вернул кольцо Марку Яновичу.

— Реликвия! — чуть не вопит, — Национальная! Ну да, национальная, — потом сел на диван и засмеялся каким-то булькающим смехом, — Национальная.

— Да, говорите уж, что такое, — заинтересовался Пётр, даже от монет оторвался.

— Это перстень княгини Елизаветы Воронцовой, который она подарила в Одессе Пушкину. Потом перстень-талисман Пушкина, которое поэт воспел в нескольких своих стихотворениях. Позже принадлежало Жуковскому, Тургеневу и Полине Виардо. Украдено в 1917 году, сохранились только отпечатки камня на воске и сургуче, — и взгляд горит, и усталости и побитости как не бывало.

Вообще, досталось директору колхоза. Под правым глазом фингал, ещё синяк — на правой же скуле. Левша, что ли, бил? Ухо, на этот раз левое, распухло. И нижняя губа порвана, со следами запёкшейся крови.