Привели старшего лейтенанта через час. Пётр пока ходил клуб осматривал и прикидывал траты на джигитов.
— Товарищ министр! Старший лейтенант Степанов Егор Фёдорович. — О как, по боевому. А сам пацан пацаном.
— Егор Фёдорович. Я тут новых колхозников привёз. Они узбеки. Даже не сомневаюсь, что у них начнутся тёрки с местными. Хочу тебя предупредить, что если будет хоть одна драка, то сядут в тюрьму не дерущиеся, а ты. Фамилия Семичастный о чём-нибудь говорит? А Щёлоков? Вот и хорошо. Они за мою команду играть будут. Проведи беседу среди местных. С каждым по отдельности. Особо предупреди буйных. Изыми все самогонные аппараты. Найди и вылей всю брагу. Запрети продавать в магазине алкоголь. Временно. Пока всё не устаканится.
— А что моё начальство скажет на такое самоуправство? — сдвинул фуражку на затылок рыжий паренёк.
— А ты ему наш разговор передай. И скажи, что я и его прошу приглядеть за пополнением.
— Не простая задача. Тут ведь ещё девки подключатся. Ох, и задачек вы мне назадавали, товарищ министр.
— Окупится. Всё будет мирно, чинно-благородно, я о вас с начальником не забуду.
— Пётр Кузьмич, наш начальник отделения участковых, дядька серьёзный. Войну прошёл. Если возьмётся, горы свернёт.
— Вот и возьмитесь.
Глава 10
Интермеццо 10
Товарищ Брежнев, вы стали генсеком. Как вас теперь называть?
— Можете просто: Ильич.
Сидели молча. Ждали. Не торопясь дымили Брежнев с Черненко. Фурцева вот дёргалась. То левую ногу на правую закинет, то правую на левую. Понятно. Хрущёв был человеком, который вытащил её на самый верх. Он же правда и слегка назад задвинул. А не мели языком чего попало. Все понимали, что она так высоко поднялась не за способности, нужна была женщина, разбавить чисто мужскую компанию. Но ведь у этой медали есть и вторая сторона. Ведь разбавили не Ивановой и не Либерманшей какой. Разбавили Фурцевой, что-то было в ней не такое, как в Либерманше. Фанатизм, беззаветная вера в Ленинскую партию, в коммунизм. Напротив спокойно листал блокнот Алексей Косыгин, делая в нём пометки. Дописывая иногда, что-то важное для страны.
Николай Викторович Подгорный сидел, прикрыв глаза и чуть шевеля губами, сам с собой перешёптывался. С боку, как бедный родственник пристроился новенький. Пельше всего год как вошёл в эту компанию.
Потом это назовут малым Брежневским Политбюро. Сталин на XIX съезде КПСС предложил переименовать в Президиум ЦК КПСС вместе с переименованием партии. Предложил — переименовали. А Брежнев на XXIII съезде КПСС 1966 года решил вернуть старое название. Солиднее звучит. Решил, и опять переименовали, в Политбюро ЦК КПСС.
Ждали Семичастного. Председателя КГБ. Владимир Ефимович не опаздывал. Собрались чуть раньше. Думали, может, что другое обсудить ещё надо, но Брежнев сидел и молча выкуривал одну сигарету «Новость» за другой.
С появлением генерала в полной парадной форме все оживились. Брежнев с Черненко загасили сигареты.
— Давай без раскачек Владимир Ефимович, сразу по делу, — Леонид Ильич отодвинул пепельницу.
— Высказанная в письме версия о смерти Сталина подтвердилась. Его отравили. Хрущёв признался. Зачинщик не он. Берия. В курсе заговора был и Маленков. Ему был обещан пост Председателя Совета Министров. Он его и получил.
— Он всё ещё в Экибастузе? — уточнил Пельше.
— Да.
— Продолжайте, товарищ Семичастный, — кивнул Брежнев, — А вообще нет. Не надо. Есть протокол?
— Вот, Леонид Ильич, — Председатель КГБ протянул папку.
Брежнев взял, раскрывать не стал. Положил перед собой. Осмотрел людей в комнате.
— У кого какое мнение?
Молчали. Первой не выдержала Фурцева:
— Расстрелять обоих!
— Боевая ты, женщина, Катерина, — хмыкнул Черненко, — роту бы тебе.
Фыркнули все.
— А я думаю, что надо сказать Маленкову, что мы всё знаем, Хрущёва отпустить и чтобы больше об этом ни одна живая душа не узнала. Представляете волну. И там за кордоном. Сталин величина огромная, — очень тихо с заметным акцентом проговорил Пельше. Волновался.
— Поддерживаю, Арвида Яновича, — сказал чуть излишне громко Подгорный, и даже слегка по столешнице ладонью прихлопнув.
— Я тоже поддерживаю, — тише и спокойнее сказал Черненко.
Брежнев перевёл взгляд на молчавшего Косыгина.
— Конечно, нужно и дальше хранить тайну. Вопрос в другом. В письме.
— В точку, как всегда, Алексей Николаевич. Есть хоть что-то товарищ Семичастный? — Брежнев встал, достал очередную сигарету, но не закурил. Мял в пальцах.
— Никак нет. Новых данных нет, Леонид Ильич.
— Плохо. Может тебе помочь, чем, надо. Из ведомства Щёлокова кого подключить?
— Это лишние носители сверхсекретной информации. Пока ни какого вреда письма не принесли.
— Весело. Сам не ам и другим не дам. Вреда нет. Польза есть. Пусть пишет Яков. Почему не пишет, кстати, а буквы наклеивает. Ведь у нас есть образец подчерка Якова Джугашвили?
— Так точно, товарищ Брежнев.
— Вот, значит, это может быть и не Яков.
— А может специально, чтобы мы именно так и подумали, — предположила Фурцева.
— Вот. Может и права Катерина. Ладно. По американцам и Андропову тоже тут? — Брежнев похлопал рукой по красной папке.
— Так точно.
— По жене Хрущёва и бандеровцам?
— Всё там.
— Иди, Владимир Ефимович, ищи Якова. Свободен. Я почитаю, потом товарищам дам почитать.
Когда Семичастный ушёл. Брежнев всё же закурил и, глядя на папку, тихо произнёс.
— Значит, решили все вместе, о Сталине ни кому не слова. По остальным материалам соберёмся через неделю. Всем компартиям капиталистических стран пока помощь прекратить. Разберёмся сначала, куда наши деньги уходят. Все свободны, товарищи.
38
Сын, я нашла у тебя в карманах зажигалку. Как ты можешь это объяснить?
— Это не моя!
— Точно?
— Да! Я просто попросил прикурить, и она осталась у меня.
Полно вопросов к французскому другу накопилось, но как не позвонят туда, всё «Пардоны», да ещё «пас». Так и пасуют уже неделю. Голов поназабивали.
И вот свершилось. Объявился блудный сын.
— Петья, ти писаешь? Мнье нюжен продолжений «Раганосцы». Прям счас! — что там опять случилось.
— Почти не писаю. Времени нет. А что случилось-то?
— О, я женьюсь!
— Поздравляю! И как это связано? — хрень какая-то.
— Я женьюсь на Мишель! Она рьядом. Целуит тебья. Хочет продольжьений Раганосиц. Хочет фильм сниматься. Я заказьял сценарьий. Дам деньег на фильм. Она разводитьсья с млядьишним режиссёррьим Андре Смагги. Ми будем женьиться, — вот представишь себе брутала барона Марселя Бика и слушаешь голос — три разных человека. Почему три, а не два? Да, между ними ещё один человек влезет.
— Что с лентой про Лиссабон? — надо съехать на деловые рельсы.
— О, всё карашо, пи́сать сценарий. Два неделя.
— Слушай внимательно Марсель. Нужно кое-то добавить.
— Вся вниманья.
— Автографы Мишель раздаёт ручкой «Бик» и чтобы было видно.
— Тrès bien. Карашо. Поньятно. Реклама. Приньято.
— Ты когда играешь бандита и Бельмондо, когда играет полицейского, прикуривает от зажигалки Бик.
— Опьять поньять, — ржёт.
— И когда Мишель Мерсье бегает в трусах, то на попе у неё написано «БИК».
— Я не понимать. Я не делать трусьи.
— Да и ладно. Главное, чтобы запомнили название.
— Понимать. Сейчьяс спросить Мишель, — чего-то бубнили на языке Экзюпери, а потом ржали в два голоса.
— Мишель говорьит — печьят в пасьпорт. Печать трусьи. Вien! О, Петья, что ти хотель. Говорьи.
— Марсель, нужны антиникотиновые жвачки. Много. Ящик, — в союзе Писателей бум. Все хотят бросить курить. Или обманывают и просто хотят халявных жвачек. Но ведь в людей нужно верить. А ещё начинает он и в самом министерстве гаечки закручивать, в кабинетах курить запретил. Только в туалетах. Потом и там нужно будет. Но потом. Учредил премию. Кто три месяца не курит, тот при дальнейшей рецессии получает на 10 рублей зарплату больше. Однако если будет доказано плутовство, то увольнение с волчьим билетом.
— Карош. И этьё всьё?
— Нет, я тебе написал письмо, думаю, дойдёт на днях. Нужно изобрести фломастер, который пишет белым по металлу. Для токарей и других профессий, что работают с металлом. Краска должна быть прочной. Должны быть с широкой полоской и с узкой. И вообще подумай о выпуске фломастеров.
— Поньял. Поговрью с химик. Что исчьё есть?
— Пластиковые бутылки. С закручивающейся пробкой. Для воды минеральной, для пива, для молока. В том письме эскизы есть.
— Да, это не плёхо. Тrès bien. Не биться, дешевье. Я понимать. Подумать. Ешьё!
— Марсель, там, в письме, ещё эскиз очков для пловцов спортсменов и вообще для плавания. Только ты сделай и не продавай пока. Мне пришли несколько штук.
— Почемью?
— Хочу, чтобы наши пловцы на летней олимпиаде все первые места заняли. Побили американцев.
— А фхранцузы?
— Ну, будь человеком!
— Жалькьё. Льядно. А потом.
— А потом, наши победят на олимпиаде, и ты выпустишь в магазины. Лучшая реклама, которая только возможна.