Андрей Терехов

Вельвет

Плюшевый медведь плелся по крутобокой улице, высоко подняв ворот плаща и натянув фетровую шляпу на уши. Хрустел снег; завывал ветер. Внизу, в долине реки, вырастали над трубами медоперерабатывающего завода белые султаны пара, а за ними алел рассвет — торжеством, доминантой красного цвета.

Войдя в здание бывшего гастронома, медведь тяжело, устало поднялся на четвёртый этаж. От лифта вело множество стрелочек-указателей, из которых читалась лишь одна — с поблекшей надписью «Михайлов и партнеры». Та же надпись украшала дверь в тёмный, без окон, кабинет, похожий на горную пещеру. Там сипели трубы, пахло столетней пылью, и лампочка под потолком мигала, будто ее пробил нервный тик.

Поежившись, медведь надел вместо ботинок тапочки и стал разжигать печку-буржуйку, дым которой уходил прямо в вентиляционную шахту.

Кроме этой горячей во всех отношениях синьорины, в помещении обитали: уродливый стол, колченогий стул, скрипучее кресло. Стенной шкаф в форме идеального квадрата, бутылка коньяка, синий телефон. А теперь, как вы поняли, и угрюмый плюшевый медведь, сантиметров пятьдесят ростом.

Был он не первой молодости и не первой свежести: шерсть его свалялась, голубые когда-то глаза пришлось заменить на чёрные. Романтизм оброс цинизмом, а любовь к приключениям — первичным дерматозом.

Медведь поставил чайник, сел в кресло и, уютно вытянув лапы к печи, с хрустом развернул утренний номер «Плюшедарского телеграфа». Первая же страница орала жирным заголовком «Профсоюзная стачка». С черно-белой фотографии смотрел очень важный заяц: велюровый, прилизанный, в широкоплечем костюме, с пышными усами, с настоящими очками, которые увеличивали бусины глаз до размеров канализационных люков.


«Авторитарный стиль управления гражданина Зубова привёл к очередным выступлениям профсоюзов. Несмотря на угрозу остановки конвейера, Зубов продолжил увольнения среди зачинщиков, тем самым сократив штат Центрального медоперерабатывающего комбината им. Ферзева ещё на 70 зверей. Безработица, охватившая Плюшедар с началом мирового финансового кризиса, похоже, продолжает расти ужасающими темпами, и многие встретят праздник если не под мостом, то явно без изысканных угощений».


Медведь не мог не согласиться со статьей. Приближался Новый год, но волшебства не чувствовалось. Последние клиенты так и не расплатились, заказов не появлялось уже недели две, и он исхудал — даже обычное для порядочного зверя пузико было еле заметно. На съемную квартиру у реки больше не хватало, и приходилось спать здесь, на раскладушке, которая вынималась из стенного шкафа, будто морковка из шляпы фокусника.

Медведь посмотрел на бутылку, она — на него. Они выпили. На душе стало теплее и как-то праздничнее.

Заблеял синий телефон. Медведь скептически воззрился на него и неохотно поднял трубку.

— Детективное агентство «Михайлов и партнеры».

— Алексей Альбертович Зубов.

— Простите, мы очень заняты. Перезвоните позже.

Михалыч кинул трубку обратно на рожки, достал из ящика стола освежитель и пшикнул в рот, чтобы прибить запах выпивки.

Не прошло и секунды, как телефон зазвонил вновь. Медведь мысленно посчитал до пяти и лишь тогда ответил:

— Детективное агентство «Михайлов и…

— Плачу по двойной ставке, — злобно перебил его Зубов. На этот раз Михалыч кобениться не стал.


***

Через сорок минут медведь шёл по территории завода, густо освещенной солнце. Темнели груды кирпичей от разобранных баррикад протестующих, мрачно глядели деревянные постройки с выбитыми окнами. Из цеха в цех спешили плюшевые, велюровые, замшевые звери в одинаковых джинсовых комбинезонах; стоял гул, рев, бурление; воздух наполнял сладкий запах меда.

— Вы опоздали, — напомнил Зубов и указал за стальную цистерну, в которой что-то оглушительно булькало. Медведь не стал объяснять, что его «ГАЗ» долго не хотел заводиться, и молча прошествовал в строение с надписью «Администрация», украшенное бумажными снежинками.

В кабинете Зубова царил гигантский стол из древесины грецкого ореха. На столе — золотая ручка, воткнутая в именную подставку, будто томагавк. В углу сверкала елка с новыми игрушками, за окном открывался вид на лес, припорошенный снегом. Было много-много стекла, натуральной кожи и блестящих поверхностей. Комната, где чувствуешь себя ничтожеством.

— Ваши партнёры придут? — поинтересовался заяц.

— Их застрелили. Пару лет назад.

— Понятно.

Больше Зубов никак это не прокомментировал: уселся за грецкий орех, пригладил набриолиненные уши, сцепил лапы в замок. Не дождавшись приглашения, Михалыч бухнулся напротив и положил шляпу на колени.

Зубов молчал. Медведь решил, что никуда не спешит, скрестил ноги, потом поменял их местами. Потом поменял ещё раз — это было весело.

— Мою жену преследуют, — веско сказал Зубов, вытащил из сейфа пачку и шлёпнул на стол.

Это оказались письма: печатные буквы вырезали из газеты и наклеили на мелованную бумагу.


ТЫ УМРЕШЬ


ДА ПРОСЫПЕТСЯ НАПОЛНИТЕЛЬ


ТИК-ТАК, ТИК-ТАК


Все в таком духе. Ругательства, угрозы, фотографии с мест аварий и убийств.

Бумага была дорогая, тяжелая, но буквы и фотокарточки держались плохо, будто клей выдохся.

— Есть идеи, кто? — спросил Михалыч.

— Это ваша забота. — Зубов шлёпнул на стол пачку денег, затем вытащил из неё две сизых банкноты. На Михалыча меланхолично уставился отпечатанный енот в полосатом костюме, бессменный председатель исполкома народных депутатов.

— Это задаток и то, что получите в конце.

Говорил Зубов так, будто знал лучше остальных, как и что нужно делать. Или будто ему перо вставили в задницу.

— Не люблю искать чёрную иглу в чёрной комнате, — ответил Михалыч и положил письма на стол.

В кабинете стало так тихо, что слышался посвист отопительной системы.

Зубов повел плечами, приосанился.

— Я уже сказал: мою жену преследуют. Уже несколько месяцев.

— Это говорите вы.

Глаза зайца сердито блеснули за очками. Он снова пригладил уши, достал из кармана сигару и откусил кончик.

— Курите?

— Пью.

— Это чувствуется.

— Не досыпаю.

— Это тоже чувствуется. — Они снова помолчали, пока Зубов картинно раскуривал сигару и смотрел в окно. Воняло жжеными подушками. — До того, как я встретил Анжелу… мою жену, я часто просматривал раздел брачных объявлений в «Телеграфе». Была… Была одна…

Пауза затянулась дольше приличия, и Михалыч понял, что продолжения не будет. Он поднял бровь.

— Как зовут? Где живет?

— София. Н-не знаю, — на морде Зубова проступило брезгливое отношение. — Когда мы разъехались, она перебралась куда-то в Подкову. Засыпала меня письмами оттуда.

— У неё есть повод писать такое? — Михалыч постучал лапой по угрозам.

Зубов смерил его холодным взглядом.

— Вы забываетесь.

— Кроме писем, что-то было?

— Некто, — Зубов выдержал театральную паузу, — дал объявление, что моя жена ищет легких отношений. И указал наш домашний адрес. Месяц назад за ней шёл какой-то… зверь. Вчера наш подвал пытались поджечь.

Михалыч повертел в лапах шляпу.

— Что милиция?

— Милиция не может выдать своим оклады за прошлый год, не то что…

— Думаю, мне стоит поговорить с вашей супругой.

— Все вопросы, которые вы хотите задать ей, вы можете задать мне, — твердо, уставившись Михалычу в глаза, прочеканил Зубов.

— И все же…

— Она беременна. Черт побери! Я нанимаю вас, чтобы ее больше не беспокоили, а не чтобы…

Директор шлепнул лапой о стол, и бумаги разлетелись в стороны. Воздух в кабинете угрожающе застыл.

— Ну, вы берётесь? — спросил нетерпеливо Зубов, соскребая с усов частицу сигары.

Михалыч повертел в лапах шляпу, надел на уши. Подумав о Новом годе в офисе, он пригласил две лежавшие отдельно банкноты к себе в карман. Они не возражали.


***

Подкова находилась к северу от реки. Это был изогнутый полукольцом многоквартирный дом, построенный еще Высоким народом: с горгульями, с пилонами, с потолками под три метра и гигантскими дверьми, до ручек которых приходилось тянуться на цыпочках. Смотрелась Подкова внушительно — как любой кусок камня размером с гору, — но последние лет двадцать жили здесь звери… скажем так, далеко от вершин успеха. Улица выглядела соответствующе: стены, исписанные мелом; заброшенные трамвайные пути; сгоревший склад. Немного солнца в замерзших лужах.

Вызнав у управляющего номер квартиры, медведь пошел к скрипучему лифту, такому огромному, что туда мог бы залезть и жираф. Лифтер — седой осел с грустными глазами — все время курил и кашлял, едва не выхаркивая наполнитель на пол. Михалыч старался не дышать.

— Шестнадцатый! — прохрипел осел и скрючился от очередного приступа внутренней копоти. Михалыч не удержался и бросил ему:

— Курить — набивку чернить.

Лифтёр без сил махнул копытом и поехал дальше.

Газовые лампы слабо освещали ряд дверей и вздыбленный ковер, похожий на спину мамонта. За стеной помурлыкивало радио.

Михалыч прошелся туда-сюда, пока не набрел на дверь с номером «1043». Встал на цыпочки и постучал. Подождал и постучал еще раз. Послышались тихие шаги, хрюкнул замок, и осунувшаяся кошечка уставилась на Михалыча пустыми зелеными глазами.