Андрей Терехов

Волк в ее голове. Книга I

Книга первая. Пауки во мне

Уничтожает всё кругом:

Цветы, зверей, высокий дом,

Сжуёт железо, сталь сожрёт

И скалы в порошок сотрёт,

Мощь городов, власть королей

Его могущества слабей.

Загадка из книги Дж. Р.Р. Толкин «Хоббит»

Сон первый. Холм смерти

Послушайте, я, конечно, мог бы рассказать очередную историю взросления с нравоучительным финалом, но, простите идиота, этого не будет.

Будет мёрзлый, звериный, колючий полумрак; будет (минуты через две) хорошенькая и не очень счастливая девочка. Хтоническая жуть древнего холма, северное сияние, каменный лабиринт и подросток с чрезмерной склонностью к рефлексии и сарказму (ваш покорный слуга).

Что ещё сказать? Радость лжива, печаль бессмертна, а эволюция вместо сильнейших отбирает психологические уродства.

Если вы не передумали, я досчитаю до трёх, и мы начнём.

Раз…

Два…

А‑а‑а, пока не забыл — оденьтесь потеплее. Как бы, не май месяц.

Итак, раз…

Два…

Под моими ногами с хрустом проламывается снежный пласт, и ледяной воздух обжигает ноздри.

Мне двенадцать лет. Семнадцатое февраля, девять «нуль две». Дубак. Дубище. На рассвете шибануло в минус двадцать четыре, а с полудня температура упала ещё на десяток градусов. Того и гляди замёрзнет свет звёзд.

Ноги дрожат от усталости, лицо обгрызает колючий ветер. Забавно: всю сознательную жизнь я терплю этот потусторонний зимний ад и должен бы привыкнуть — но нет.

Даже вот настолечко.

Над головой изгибаются тяжи северного сияния, и зелёно‑фиолетовые отсветы перетекают с крутого склона на узкую тропинку между елями. Снег клоками свисает с ветвей и иногда падает с суховатым «пух‑х‑х…».

Холм смерти. Подобные названия не дают зря, согласитесь? Официальная версия гласит, что во времена неолита некие инженеры построили на вершине каменный лабиринт и не то погребали там кого‑то, не то ловили рыбу. В общем, с предназначением древней конструкции могу ошибаться. С эпохой тоже, но слово «неолит» мне очень‑очень нравится, и я двенадцатилетний готов произносить его часами: неолит, неолит, неолит, неолит, неолит, неолит… ну, вы поняли.

Ещё десяток метров остаются за спиной, и я утыкаюсь в сетку ограждения. Посреди неё оскалилась дырища с меня ростом, рядом поскрипывает на ветру люминесцентная табличка «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!».

Я невольно приостанавливаюсь. Пока тело приходит в себя от подъёма, под кожу забирается страх, карабкается мурашами по спине и шепчет в уши: «Тебе это не нужно…»

Да уж. Ни капли.

Глубокий вдох — и я лезу через отверстие в ограде. Острые края проволоки царапают висок, сдёргивают шапку.

— Ай!

Кожу на голове обжигает мороз. Я забираю шапку обратно и, кляня всё на свете, поднимаюсь выше. Голени ноют от тяжёлого подъёма, дыхание сбивается. Ветер завывает раненым животным: дерёт щёки ворохом колючих льдинок, воняет горелой резиной.

На гребне холма я замечаю Диану. Она греется у железного бочонка в центре каменного лабиринта, и тени трескучего костра пляшут на бледном лице.

Как описать ее? Представьте девочку, которая здоровается со всеми прохожими (те угрюмо молчат в ответ) и знает отличия трилобитов от белемнитов. Ещё у неё диабет, и в любую погоду мёрзнут руки — так, что прикосновение к ним навевает мысли о ледяной смерти. Внешне? По‑моему, Диана более всего напоминает рыжую сосиску, на которую натянули одежду. Сегодня к нашему вниманию: чёрная парка, розовая шапка‑менингитка с белыми рогами и красные штанцы. Вот такая длинная сосиска — выше меня сантиметров на двадцать, тощая, с поцарапанной мордочкой. Впрочем, Диана всё время выглядит так, словно бежала из концлагеря.

В первом классе мы с ней друг друга ненавидели. Она спорила со мной ПОСТОЯННО. Я говорил одно, а Диана доказывала противоположное.

Выглядело это примерно так.

Д: «Земля квадратная!»

А: «Круглая!».

Д: «На карту посмотри!».

А: «Да ты глобус видела?».

Д: «Квадратная‑квадратная‑квадратная‑квадратная!».

А: «Да пожалуйста — квадратная».

Д: «Нет, не квадратная!».

Потом Вероника Игоревна заставила нас вместе собирать гербарий, хотя мы с Дианой просили кого‑угодно‑другого, дрались, кусались и визжали, как два поросёнка. Мама Дианы стоически вытерпела наши склоки и прочитала стишок:

Раз Труляля и Траляля

Решили вздуть друг дружку,

Из‑за того, что Траляля

Испортил погремушку…

И что‑то там… И что‑то там… испортил погремушку.

С тех времён прошло черти сколько лет, и люди до сих пор зовут нас Труляля и Траляля, и ссоримся мы по‑прежнему.

— Чел, должна заявить, что я три «о».

— М‑м… околдована?

— Я О‑коченела, О‑тупела и О‑фонарела тебя ждать.

— Соря‑я‑я‑ян. С Валентосом по телефону заболтался.

— С кем, с кем?

Диана хмурится и складывает руки на груди.

Для справки…

СПРАВКА

Валентоса я знаю с осени. Единственная радость, которая скрашивает сей малоприятный факт, что меня сослали в валентосовский «В», класс для дЭбилов, а Диану оставили в «Б». Валентос у всех цыганит жвачку — непременно по две подушечки, как в рекламе, и одну отдаёт мне. А ещё он даёт списывать, и, наверное, мы бы отлично дружили, если бы не рыжая‑сами‑знаете‑кто.

— Опять обижаться? — Я корчу Диане скептическую рожицу.

— Опять?!

— Ладно тебе! Он тебя поздравить хотел и всё такое… Угу.

— Угу! Надеюсь, ты не позвал сюда эту рыбу‑прилипалу?

— Ну…

Я виновато улыбаюсь, и Диана вскидывает руки.

— О, Господи!

— Он хочет подарить тебе подарок.

— О! ГОСПОДИ!

Вы бы поняли недовольство Дианы, если бы я расписал в красках, как дед Валентоса возродил в девяностые Свято‑Алексиевскую пустынь, и как мама Дианы ушла туда жить, никому не сказав, и как потом вернулась.

Но, во‑первых, мне лень, а, во‑вторых, это был ещё тот абзац.

З.ы. Да, что бы Диана дальше ни говорила, община при Свято‑Алексиевской пустыни — отнюдь не сборище религиозных фундаменталистов. Типичные мимимишные христиане, насколько я могу судить: живут, молятся, паломничают.

Вот.

Вроде, всё сказал.

Я варежкой поправляю шапку, которая сползла на лоб, и предлагаю:

— Попробуй сосредоточиться и посчитать от двухсот девяносто пяти в обратную сторону. Ну вот какая вот разница, кто чей дед?

— Яблоко от яблони…

— Ладно тебе!

— После того, как этот твой дед…

— Не мой, но…

— …прикопался к маме, — Диана показывает варежкой в сторону огней Северо‑Стрелецка, — когда она вернулась из этой секты, и трындел всякое? Что Бог отвернётся, если она не возвратится? Что она подвела там всех? Мне теперь — посчитать и забыть?

— Валентос про Бога не трындит. Разве что про Одина.

— Вот с ним тогда и гуляй, и живи, и… и обряд тоже с ним сделаешь. Три «С» тебе.

Диана складывает руки на груди и отворачивается. Иногда она очень упрямая и это ОЧЕНЬ бесит.

— А первое «С» где?

— Не знаю. Не важно!

Я размышляю, в каком слове Диана нашла первое «С», но потом соображаю, что для таких дум слишком холодно, и примирительно улыбаюсь.

— Обнимашки?

Диана, не понимая, смотрит на меня.

— Чего?

— Обнима‑а‑а — ашки‑и‑и‑и. — Я выпучиваю глаза, поднимаю руки и, как зомби, топаю на Диану. — Обнима‑а‑а‑ашки‑и‑и‑и.

Диана отступает от меня, едва не заваливается в огонь и с обречённым видом скрещивает руки. Я повисаю на ней всем весом, как орангутанг на дереве.

— Чел, — Диана изображает скучающий вид, — сознаёшь ли ты, что весишь с тонну?

— Я обнимашечный демон. Не могу же я весить как… пёрышко.

— Пожалуйста, обнимашечный демон, отзови своего прилипалу. Пожалуйста‑пожалуйста!

Я отпускаю Диану.

— Вот объясни, как можно «отозвать» человека, если он хочет подарить подарок?

Диана пинает валун лабиринта.

— Да не нужны мне его дары.

— Какая же ты вредная!

Два чёрных глаза поворачиваются ко мне, как дула многопушечной танковой башни.

— Чел, он будет нудить.

— Неправда…

— Правда‑правда. И твердить будет, что тут опасно, и всё такое. То есть, тут действительно опасно, и я в чём‑то согласна, но я же не нужу?.. нудю?.. Как вообще это слово произносится?

— Нудню?.. Нужничаю?.. Справляю нужду?..

— Что‑то всё равно неправильно звучит.

Диана задумывает на секунду, потом радостно вскрикивает и скачет вокруг.

— Придумала! Позвони и скажи, ну, сегодня всё отменяется. — Она ещё раз пинает валун. — Потому что ты заболел!

Я открываю рот и так долго молчу, что зубы сводит от холода.

— Он же с твоим подарком, не с моим! Он тогда пришкандыбает к нам домой.

— Скажи, м‑м, что у тебя понос, и это заразное. И фурункулы! Понос и фурункулы! — Диана морщится. — Бу‑э‑э‑э! Аж самой противно!

Я качаю головой.

— Чё‑то как‑то нехорошо звучит.

— Караул! — Диана всплёскивает руками. — Мы вытурим рыбу‑прилипалуса с праздника жизни силой слова! Какой ужас!

— Я так делать не буду. — В моём голосе прорезаются железные, батины нотки, и мордашка Дианы вытягивается.