— Причешись! — требовала она у мужа, поднося зеркальце к самому его носу. — Ну, на кого ты похож? Прямо Минотавр!

Почему именно Минотавр, молодой супруг так и не узнал. Не успел спросить.

Камере зеркало не полагалось, и князь мог лишь представить, каким его видит бывшая жена: двухдневная щетина на помятом лице, острые, обтянутые кожей скулы, глаза, утонувшие под густыми бровями, волосы дыбом — и седина на висках. Дикобраз и в молодости не считал себя красавцем, теперь же ему не дотянуть даже до Минотавра. Отщепенец — самое верное слово.

— Силы тратить незачем! — отрезала княгиня. — Ты неисправим, Сандро!..

И добавила, но уже шепотом:

— Если бы арестовали меня, ты бы поступил иначе?

* * *

С Глорией Свенсон тоже не сложилось. На следующий день после «party» у Джона Форда она сама позвонила князю в гостиничный номер. Когда встретились, Дикобраз, не подумав, назвался сценаристом — на кинозвезду он никак не походил.

— Я женат, — сказал он любительнице бриллиантов, когда стало ясно, что встреча может быть не последней.

— Я замужем, — ответила та. — Но об этом мы подумаем завтра.

«Завтра» растянулось на две недели, а потом пришлось решать. Свенсон уже подала на развод, и Алессандро имел все шансы стать следующим мужем, однако с непременным условием: работа на ее личной, только что основанной киностудии и конечно же сценарии по заявленным темам.

Верности Глория не обещала. «Это Голливуд, мой Сандро. Мы с тобой взрослые люди».

Он уехал. Целых три дня Свенсон была безутешна.

Снова они увиделись уже в 1935-м, когда князь, перед тем как возвратиться в Италию, заехал на пару дней в Город Ангелов. У Глории Свенсон все было уже позади, и слава, и бриллианты. Перед встречей князь нашел в музыкальном магазине старую пластинку Гершвина.

Миг — и тоска былая скрылась во мгле.
Миг — и легко мне стало жить на земле.

— Не смотри на меня, — попросила актриса. — Лучше давай выключим свет.

Последнее письмо князь отправил ей за неделю до ареста.

4

Вверх! Вверх! Влево! Скорость прежняя, не форсировать, скоро начнет чувствоваться высота, тогда и нагоним. Вверх, вверх, вверх!

Цапля честно старалась уйти — и столь же честно делала все возможные ошибки, хотя Лейхтвейс перед полетом объяснил как можно подробнее — так же, как когда-то объясняли ему. Скорости почти одинаковые, преимущество, но не слишком заметное, у того, кто легче. Этим можно пренебречь — но не высотой. После трех километров скорость сильно падает, причем поначалу этого не замечаешь. Тот, кто ниже, имеет шанс выжать все до упора — и догнать.

Вверх! Дышать уже трудно, в ушах — легкий звон, пальцы начинают холодеть. Значит, уже скоро. Может, Цаплю и учили, но не полету в паре. И не воздушному бою, если бы все было по правде — конец девице!

Вверх! Она летит по кривой, значит, срежем дугу. Еще одна ошибка. На земле заяц может петлять, уходя от погони. Иногда помогает. В небе, в мире трех измерений, убегать следует только по прямой. Но не вверх, в зенит, а под углом, и чем меньше угол, тем надежнее. В идеале лучше уйти вниз, к самой земле, но это уже высший пилотаж.

Кажется, пора. Дышится трудно, виски давит, в ушах уже не звон — сирена. Цапля уходит на полной скорости, а у него еще есть резерв, пусть и совсем маленький.

…А еще он легче, девица хоть и костистая, но с мясом.

Форсаж! Кулак — до боли, руку вперед.

Есть!

Мог толкнуть в ногу, мог и слегка повыше, но проявил такт — ударил в плечо. Чуть не рассчитал: положено касаться, а не бить кулаком. Ничего, переживет костлявая!

Ладонь разжать… Руку назад… Стой!

Разбор полетов.

* * *

— Как же тебя готовили? Мы на второй тренировке уже играли в догонялки. Маневр «двойкой», между прочим, еще труднее, его и за неделю не освоишь.

В небе говорили по-немецки. Может быть это, а может, шлем и очки, скрывшие лицо, но Цапля в ее «марсианской» ипостаси не раздражала. Команды исполняла, не задавая лишних вопросов, летала же вполне грамотно для новичка.

— Меня учили стрелять. И, знаешь, я была самой лучшей. С тридцати метров при любой скорости — наверняка. И догонять не нужно. Кстати, стреляю правой, перчатку отключаю, перехожу на запасной гироскоп, который на ремне. Не слишком удобно, но я освоилась.

С тридцати метров в полете… Его самого такому не учили. Цели у них только на земле.

— Меняемся, теперь ты догоняешь. Первые два раза поддаюсь, заодно покажу твои ошибки, смотри внимательно. В третий — на полную. Даю фору — если подойдешь на дистанцию выстрела, считай, победила. Тридцать метров, говоришь?

Глаз не увидеть, только стрекозьи очи. Но показалось, что стекла блеснули бледной зеленью.

— В бою форы не будет, Лейхтвейс. И честный бой — не для нас. Но здесь ты командир.

О том, что лишние слова в небе не нужны, он решил сказать уже после, на земле.

— Начали!

* * *

В правом плече — боль. Костлявая отомстила по полной — врезала от всей души, не жалея. От второго удара, уже в следующем заходе, Лейхтвейс уклонился. Ушел в сторону, развернулся — и ткнул Цаплю пальцем точно между лопаток.

— Убита! — отозвалась та, как ни в чем не бывало. — А ты ранен.

Он прикинул, что в реальном бою уже не смог бы пользоваться перчаткой. И еще раз подумал о том, что убивать в небе его не учили.

Третий раз!

Он сразу ушел на высоту, точно так же как Цапля, но под чуть меньшим углом. Оглянувшись на миг, прочертил в небе невидимую полосу — тридцать метров с запасом. Скорость выбрал максимальную — форсаж, кулак сжат до боли. Летел точно по прямой, не уклоняясь ни на метр. Костлявая уже все поняла, помчится следом. Значит, имеем треугольник: линия полета — раз, два — поверхность земли, три — перпендикуляр вниз, 90 градусов.

…Скорость! Скорость! На полной, пальцы впиваются в ладонь, если бы не перчатка, ногти бы уже врезались в кожу.

Ходу!

Вместо датчика — пульс. Пока стучат молоточки — вверх, не оглядываясь, выжимая, что только можно из черного марсианского прибора. Обо всем прочем можно будет подумать на земле: и о том, что выходной накрылся, и о чересчур наглой Цапле, которую учили совсем по другой программе — и о будущем задании.

Неужели и в самом деле — Россия?

Синий океан исчез, скрывшись за белой завесой — облако, как тогда, над Парижем. К счастью, чуть в стороне, уклоняться не надо. Лейхтвейс прикинул, что в серой влажной пелене можно устроить уже не догонялки — прятки, подивился нелепости идеи и чуть не пропустил миг, когда в виски ударила тяжелая горячая волна.

Есть!

Он отключил ранец и на миг зажмурился.

Свободный полет!

Ускорение — 9,81 метров в секунду, точно по перпендикуляру, камнем вниз. Никакой Цапле не справиться с Ньютоном! Как там у товарища Маяковского?

И эту секунду,
бенгальскую
громкую,
я ни на что б не выменял,
я ни на… [ Для тех, кто родился после 1991 года. Владимир Маяковский. «Облако в штанах».]

Лейхтвейс открыл глаза и стал смотреть на мчавшуюся навстречу землю.

* * *

— Теперь я командир, Лейхтвейс. Сейчас будет разбор полетов. Готов? Учти, говорим по-русски.

— Йа! Йа! Ми вас будем убивайт и немножечко вешайт!

— Не смешно. Ты нарушил самое главное правило…

— …Не отключать ранец в воздухе. В бою форы не будет, Неле. И честный бой — не для нас.

— Согласна. Но ты не выиграл — я тебя все равно застрелила. А сейчас подумай о том, что станешь говорить нашему шефу. И лучше всего, если это будет правда. Для тебя лучше, Лейхтвейс. Иначе отправишься в полковой оркестр — играть на ба-ба-лайке.

* * *

Правду он все-таки не сказал — из принципа. Маленький грот в скале уже никому не пригодится, о нем знают, но ломать слово все равно нельзя. Иначе получится, что он, благородный разбойник Лейхтвейс, предал своего учителя — пилота-испытателя Веронику Оршич. Но и не солгал всеконечно.

…В Рейнских горах он уже бывал — во время учебных полетов. Да, с инструктором, как и положено, «двойка», полет в сложных условиях. Потому и направился по знакомому маршруту. Встреча с «марсианами», конечно, не случайна. Поскольку прошлогодний полет отражен в документах, за горами могли присматривать. Варианта три: французы, что вероятнее всего, свои из ведомства Геринга — и неведомые хозяева ранца.

Американцев решил не поминать. Даже если «прибор» действительно создан за океаном, а не на планете Аргентина, пусть начальство разбирается само.

Доклад окончил. Умолк. Руки по швам, подбородок вверх.

— Уже лучше, — помолчав, заметил Карл Иванович. — Теперь по крайней мере логично. Могли увидеть документы, могли спросить у самой Оршич. Но если это хозяева ранца, то почему сейчас? Что мешало им сделать это раньше?

Прежде чем ответить, Лейхтвейс на секунду задумался. Сначала Ночной Орел — Вероника Оршич — исчезла без следа. «Могли спросить…» Значит, она в плену. А теперь заинтересовались им самим.

— Потому что мы начали воздушную войну. Кажется, этим хозяевам такое не по душе.

5

Князь уже много лет не курил. Начал на фронте, а завязал как раз перед женитьбой — невеста табачный дым не выносила. Однако сейчас, сидя у желтого казенного стола, он вспомнил, что такое никотинный голод. Крутит, выворачивает, путает мысли, не позволяя думать ни о чем кроме первой, самой сладкой затяжки. Но тянуло его вовсе не к папиросе: слева от чинуши, кропотливо заполнявшего огромный бланк-распашонку, лежала сложенная вдвое газета. Сегодняшняя, свежая, хрустящая… Князь ничего не читал уже четыре дня. Особенно плохо было без новостей. Привык! Просматривая заметки и статьи, Дикобраз ощущал себя частью, пусть малой, еле заметной, невероятно огромного живого мира. Теперь мир замкнулся за тюремными стенами.