Нет, когда вернется!

Объекты!..

Мужчина и женщина вышли на крыльцо одновременно. Он, уже очень пожилой, в строгом темном костюме, без шляпы, волосы отливают сединой. Она несколькими годами моложе, в шляпке и светлом летнем пальто, в руке — большой букет белых цветов. Лилии… Сойдя со ступеней, повернулась к охраннику, что-то сказала, протянула букет… Лейхтвейс замер. Неужели возьмет, сам себя обезоружив?

Взял!

Теперь можно и дух перевести. Лейхтвейс скользнул ладонью по расстегнутой поясной кобуре, наметив незримую линию у крыльца. Как только они ее переступят…

Дверь! А это еще кто? Никого больше не должно быть!..

Он вытер пот со лба. То, что в доме есть ребенок, ему рассказали. Но и сам Лейхтвейс, и сотрудники, готовившие операцию, были уверены, что в такой поздний час детям положено спать — или листать на сон грядущий книжку с картинками. Хотя бы про Лейхтвейса, благородного разбойника…

Девочка в белом платье, легко сбежав по ступенькам, подошла к женщине. Та наклонилась, поцеловала в щеку. Седой мужчина, уже готовый переступить черту, остановился.

Повернулся… Шагнул назад, к крыльцу…


Да, час настал, тяжелый час
Для родины моей.
Молитесь, женщины, за нас,
За наших сыновей.

Любая диспозиция теряет смысл после первого же выстрела — гибнет от столкновения с реальностью. Эту простую истину Лейхтвейс знал. Тщательно разработанный план рухнул в небытие, а он даже не успел достать пистолет. А если они вернутся в дом? Действовать непосредственно с крыши нельзя — слишком близко, у объектов есть оружие, значит, начнется перестрелка…

Вверх!

Перчатка-гироскоп сжалась в кулак, и Лейхтвейс беззвучно взлетел в темное небо. Пульс легкими звонкими молоточками бил в виски, отсчитывая секунды. Две, три, четыре… Стоп! Упругий воздух ударил в лицо, и человек завис над уличными огнями. Для того, чтобы набрать нужную скорость, высоты должно хватить. Теперь — вниз. Сначала посмотреть, мысленно вычерчивая траекторию, провести невидимую оранжевую кривую до самой земли…

Достать пистолет… Снять с предохранителя… Пристроить поудобнее в руке. В левой — правая занята…

Может, девочке еще повезет?

Атака!

Быстрее всего скорость можно набрать в простом падении, отключив ранец, но тогда придется разворачиваться у самой земли, теряя драгоценные секунды. Значит, кулак сжать до боли, правую — вперед — и с горки, словно на невидимых салазках. Прямо как в детской книжке: «Вот моя деревня; вот мой дом родной; вот качусь я в санках по горе крутой…» [ Здесь и далее (для тех, кто не знает) — стихотворение Ивана Сурикова.]

Бить придется с левой руки, но это не смущало. Учили и выучили! Атаку в пике он отрабатывал много раз, до полного автоматизма. Стрельбу следует начинать с тридцати метров, вначале — самого опасного, а дальше по мере убывания. Значит, первым будет охранник, последней — девочка в белом платье…

…Если она еще там. Вдруг успеет исчезнуть, как та, другая, из его детства?

Первые две секунды, пока земля мчалась навстречу, еще можно было думать, и Лейхтвейс прикинул кем эта, в белом платье, может быть. Внучка? Племянница? Дальняя родственница? Объекты уезжали на целую ночь, намечался большой праздничный прием в министерстве, и она могла выбежать из дома просто для того, чтобы пожелать спокойной ночи.

«Вот моя деревня; вот мой дом родной…»

Земля уже близко. Теперь он видел двор с другой стороны, от ворот. Черный «Avant Combi», шофер справа, возле открытой передней дверцы, охранник чуть в стороне, по-прежнему с букетом лилий в руке. Объекты… Тоже возле «Ситроена», прямо за шофером, лицом друг к другу. Значит, план придется менять, первым не повезет шоферу. С его стороны и атаковать, исполнить первым, убрав с директрисы стрельбы — и уже без всяких помех работать с объектами.

Охранника — последним, он еще секунду станет думать, прежде чем бросит букет.

«…Вот качусь я в санках по горе крутой…»»

Девочку он увидел не сразу, только за миг до того, когда думать уже стало поздно — на крыльце, возле самой двери. В ярком свете фонаря Лейхтвейс успел заметить, что платье не белое, как почудилось в первый миг, — светло-серое. А еще — маленькая смешная дамская сумочка на правом плече. Сейчас она откроет дверь, войдет внутрь и выживет… Нет, не так. Если дверь закроется перед тем, как будет взят прицел — выживет.

…Светловолосый мальчик сидит на подоконнике и смотрит вниз. Двор-колодец, двери подъездов, шарманка, седой старик в большой черной шляпе…


Встает кровавая заря
С дымами в вышине.

Первый! Второй! Третья! Охранник!..


Трансваль, Трансваль, страна моя,
Ты вся горишь в огне!

Дверь! Открыта, но… Закрыта! И ладно.

Черная молния, так и не коснувшись земли, ушла в небо.

Когда желтые огни квартала остались далеко внизу, Лейхтвейс расцепил обтянутый перчаткой кулак, останавливая полет. Сразу же стало тихо, исчез свист ветра в ушах, только снизу еле слышно доносился ровный гул огромного города. Теперь можно перевести дух. Нет, сначала вернуть предохранитель на место, спрятать пистолет и только потом, достав платок, протереть мокрый лоб — и посмотреть прямо в звездное небо…

О том, что случилось на оставленной им земле, Лейхтвейс решил пока не думать. Все сделано правильно, приказ выполнен. О выстреле, который так и не прогремел («Трансваль, Трансваль!..»), рассказать некому. К тому же дверь была закрыта… Почти закрыта.

Лейхтвейс всегда исполнял приказы. Почти всегда.

6

В феврале 1919 года берсальер Дикобраз наконец-то смог снять военную форму. С капралом Кувалдой расстались по-дружески: обнялись, обменялись адресами, распив на дорожку купленную за последние деньги бутылку прескверной граппы. Бывший студент отправился домой, в Рим, надеясь восстановиться в университете Ла Сапиенца. Это удалось, но поскольку семестр был уже на изломе, демобилизованный Алессандро Скалетта (родовое «Руффо» он старался лишний раз не поминать) решил начать занятия с осени, а пока что освежить в памяти подзабытую научную премудрость — и как следует отдохнуть. Куда уехал Кувалда, знал лишь он сам, но в середине марта, только решив дела в канцелярии Ла Сапиенца, Дикобраз получил письмо, написанное знакомым почерком. Фронтовой товарищ звал его в Милан, где намечалось нечто очень-очень важное. Алессандро весьма удивился, но, подумав, решил съездить. С родителями и немногочисленными приятелями он уже успел пообщаться, а наука могла немного подождать.

«Очень и очень важное» состоялось 23 марта в зале на Пьяцца Сан Сеполькро. Полсотни молодых людей, половина — только что снявшие военную форму ветераны, остальные же — пестрый богемный сброд, которым заправляли бесшабашные футуристы, именовавшие себя странным словом «фашио». Бывший берсальер никак не мог понять, куда он собственно попал, пока не узрел на трибуне Кувалду собственной тяжелой персоной, в штатском и без бороды.

— У меня нет никакой программы! — прогремел Бенито Муссолини, вздергивая массивный подбородок. — Мы создадим ее вместе и спасем нашу Италию. Мы — фашисты!

— Фашио! Фашио! — недружно откликнулся зал. — Да здравствует Италия!..

И уже иначе, дружным хором десятков глоток:

— Дуче! Дуче! Дуче!..

С той поры каждое 23 марта на домашний адрес князя приходило послание из канцелярии главы итальянского правительства. Он оказался в группе избранных — «сансеполькристов» — тех, кто присутствовал при рождении фашистской партии. То, что в партию он так и не вступил, чиновников не волновало. Конверты Дикобраз не вскрывал, но и не выбрасывал — отправлял сразу на чердак. Мыши сами разберутся.

«Сансеполькристов», как он узнал, ныне насчитывалось четыре сотни — включение в заветный список считалось высшей из фашистских наград. Возможно, среди них есть и бывший боксер, чемпион Италии в полусреднем весе Антонио Строцци, один из руководителей личной разведки Дуче. Сам же бывший капрал именовал свою спецслужбу незамысловато: «чека».

— Зачем доказывать вину, синьор Руффо? А главное — кому? Преступнику?

Чемпион поставил на стол тяжелый металлический термос, отвинтил крышку.

— Кофе будете? Ночью пришлось побегать, спал хорошо если час.

Князь пожал плечами.

— Давайте. Только я пью без сахара.

— Я тоже. Хорошо хоть в этом совпадаем.

Чашки нашлись в ящике стола. Полковник, наполнив их до половины, выпил свою в три глотка и откинулся на спинку стула.

— Презумпция невиновности в наше время уже не работает, синьор Руффо. Организованная преступность и зарубежная агентура — как с такими прикажете работать? Я начинал на Сицилии в команде префекта Чезаре Мори. Вы хоть представляете, что творилось на родине ваших предков? Ничего, справились. Да, законы мы устанавливали сами — или вообще без них обходились, но иначе с мафией пришлось бы бороться сто лет.

Князь тоже отпил из чашки и поморщился. Кофе горчил.

— Вы не победили мафию, полковник. Если помните, Чезаре Море сказал, что бандитов надо искать не только среди зарослей опунции, но и в префектурах, полиции, особняках работодателей, и, само собой, в министерствах. Он уточнил «некоторых», но это по скромности. Однако туда вас не очень пускали, да вы и не рвались. Нельзя искоренить преступность ее же методами. Хотя бы потому, что у бандитов куда больше опыта в войне без правил.