* * *

Сайхот хотел отдать монголам товарищ Шумяцкий, вождь большевиков Сибири. У него был свой интерес — поближе сойтись с новым руководством Урги, которое регулярно клялось в своей горячей любви к «улан-орос», требуя за это не только золото и оружие, но и соседние территории. Дело не ограничивалось словами, монгольские конные сотни то и дело нарушали границу на юге и западе. Монголы — невеликие бойцы, но несколько тысяч приличного войска у них найдется. Для Сайхота, уже много веков не имевшего своей армии, более чем хватит.

Шумяцкий настаивал, убеждая Столицу, что укрепление братской Монголии наверняка послужит делу подъема революции в странах Азии. Примеры уже были. Турецкий диктатор Кемаль, топивший своих коммунистов в кожаных мешках, тем не менее получил в подарок Карс, как залог верности общему делу борьбы с мировым империализмом. Но про Карс, отвоеванный когда-то русской кровью, хотя бы написано в учебниках. А много ли знают о Сайхоте? Не на каждой даже карте сыщешь, не в каждом гимназическом пособии найдешь.

Родители Ивана Кузьмича в гимназиях не учились, не по чину было. Обычные воронежские землепашцы, позавчера — помещичьи, вчера — временнообязанные, а ныне хоть вольные, но малоземельные, курицу некуда выгнать. И надеяться не на что. Был к ним, простым крестьянам, добр Царь-Освободитель, только убили его помещики, поляки да скубенты за то, что свободу людям дал. Велик мир Божий, но податься некуда, разве что в антихристову страну Америку, где улицы золотом мостят, или в православное Беловодье в земле восточной, дальней.

Про Беловодье говорили разное. В книжках, что господами в городах напечатаны, сказывалось, что такой земли нет и не было никогда. Но книги правильные, потаенные иное гласили. Есть Беловодье! На полдень от земли Сибирский, на север от земли Монгольской, в котловине между горами, что вечным снегом покрыты. Ведет в эту страну одна лишь дорога, такая узкая, что и коня не повернуть. А зовется та дорога Усинский тракт…

На Усинском тракте Иван Кузьмич и родился, то ли еще в России, то ли уже в Беловодье, на землях, управляемых китайским губернатором-дуцзюнем. Кречетовы были не первые и даже не тысячные на этом долгом пути. Сайхот русские начали заселять еще при Петре Великом, сперва раскольники-староверы, после — крестьянская голытьба. Земли было много, и китайские власти не слишком возражали. Потом в Сайхот начали заглядывать сибирские купцы и промышленники, а следом за ними и деловые люди из русских губерний. Неподалеку от древнего дацана Хим-Белдыр, где обитал Пандито-Хамбо-Лама, духовный глава местных буддистов, начал расти русский город Беловодск.

В последние годы XIX века далеким краем заинтересовался державный Петербург. При дуцзюне появился русский консул, через горы потянулись телеграфные провода, Беловодск же после рождения наследника престола торжественно переименовали в Цесаревич.

Китайские власти не обращали внимания на суету северных варваров, сайхоты же, особенно из числа немногочисленной знати, начали поглядывать на русских с немалым интересом. Российский Орел был им более по душе, чем жестокий ханьский Дракон.

А в 1911-м от Рождества Христова, по-здешнему — в год Белого Кабана, в Сайхот из далекой китайской земли пришла Синхайская Революция.

Ветры перемен почти не касались станицы Атамановки (по-сайхотски — Суг-Бажы), где поселилась Кречетовы. Земли и леса было вдоволь, переселенцы жили дружно, ненавистное «начальство» осталось далеко за горами. Поистине Беловодье! Оружие никогда не прятали, но не видели в том беды, даже стали поговаривать о вступлении всей станицей в казачье войско. Сперва в Сибирское, куда уже посылали гонцов, а после, глядишь, и в свое, Сайхотское.

Но ветры были настойчивы, добираясь до самых глухих углов. В 1914-м грянула Германская война. Сперва забрали двух старших братьев, в начале 1916-го настал черед Ивана. Так Кречетов-младший впервые попал в Россию.

Из всех троих домой вернулся он один, старшие пропали без вести во время великого отступления 1915-го. Унтер-офицер Иван Кречетов приехал в Атамановку в марте 1918-го, поклонился отцовой могиле на станичном погосте, а затем собрал сход таких же, как он, фронтовиков.

Через месяц на чрезвычайном съезде Русской общины Сайхота, созванном в Цесаревиче, была провозглашена советская власть.

* * *

— Оно, пожалуй, еще хуже выходит, гражданин Рингель. И не в бумагах сила…

Иван Кузьмич кивнул на заваленный папками стол.

— Это при Николае Кровавом выше МВД власти не было. Сейчас такие дела Центральный Комитет решает, а наркомат лишь печать прикладывает. Сколько мы им обращений и прошений за эти два года послали? А воз и ныне там. Не признавали Сайхотскую Аратскую Республику и признавать не хотят. Понять их, конечно, можно. В масштабе всепланетной революции наш Сайхот уж больно неприметен, вроде как гриб среди леса. Опять же товарищ Шумяцкий умную политику ведет, шелковыми халатами цекистов одаривает. Может, и нам чего послать? Верблюда, скажем, или даже двух?

Бывший статский советник, вздернув редкие брови, кисло усмехнулся — оценил. Захлопнул папку, отложил в сторону.

— Еще лучше, господин Кречетов, отправить им осла… А я еще жаловался на некомпетентность правительства Его Императорского Величества! Сайхот — уникальная стратегическая позиция в самом сердце Азии. Только слепой от рождения и российский бюрократ не могут этого увидеть. Сейчас к сим господам прибавился третий — комиссар… Не целесообразнее ли вам, милостивый государь, самому поехать в Столицу? Ослов там, поверьте мне, и так хватает.

— Это верно. И верблюдов — тоже, — согласился Иван Кузьмич. — Может, и придется. При монголах все равно нам не жить. Помните, как в 1919-м русских резать начали? И кто? Его светлость князь Максаржав, который сейчас «товарищ» и первый боец Мировой революции. Ох, не достал я его тогда, хунгуза недобитого…

В 1919-м и вправду было плохо, хуже не придумать. Юг заняли китайцы-гамины, Цесаревич, к тому времени вновь ставший Беловодском, захватил колчаковский есаул Бологов, а на севере зверствовали монголы. Пытаясь выжить, русские станицы и села создали Оборону — военный союз, в который вошли и «красные», и «белые». Бывший унтер Кречетов был избран командующим сперва в родной Атамановке, а следом и во всей округе. Именно ему довелось прогнать обнаглевшего князя Максаржава, которого уже успели окрестить Мамай-жабой. С Бологовым пришлось повозиться, но тут пришла подмога — через Усинский перевал прорвались «заячьи шапки» товарища Щетинкина.

В начале 1921-го русские и сайхоты на совместном съезде-хурале провозгласили независимую Сайхотскую Аратскую Республику.

— Вот как мы сделаем, — рассудил Кречетов. — Вы, Вильгельм Карлович, бумаги оформите по-быстрому, только, пожалуйста, без шариков и печатей с позолотою. Все-таки народную республику строим, соответствовать надо. А я с местными товарищами поговорю, прикину, кого в Столицу лучше взять. Они же, чудики, обращение во ВЦИК в стихах написали. Жаль, переводчика толкового нет, чтобы на русский переложил.

Ответом вновь была кислая усмешка.

— Вы, батенька, с местными, извиняюсь, «товарищами» осторожней будьте. Надеюсь, помните, что они хотели в Конституции, в раздел «права и обязанности граждан» записать? Китайцев всех из Сайхота изгнать, корейцев же не изгонять, зато перерезать, невзирая на пол и возраст. Гражданская лирика здесь весьма специфична.

Спорить не приходилось. Иван Кузьмич присел к столу, без особой нужды придвинул к себе ближайшую папку, приударил ею о зеленое сукно столешницы.

— А все одно — не сдадимся. Когда Бакич-генерал к самой Атамановке подступил, еще хуже было. Ничего, сдюжили.

Гражданин Рингель, служивший при Бакиче советником, взглянул без лишней симпатии, хотел возразить. Не успел, стук в дверь помешал.

— Разрешите, товарищ командир?

— А не разрешаю, — откликнулся товарищ Кречетов, даже не оглянувшись.

В дверях — лопоухое недоразумение лет четырнадцати в огромных старых галифе и такой же, не по росту, гимнастерке, из которой торчит худая гусиная шея. На ремне пылает кавалерийская бляха, сбоку — фляжка в чехле, из-под краснозвездной фуражки светлые волосы выбиваются.

Аника-воин, и только.

— Так я же по делу! — В ярких голубых глазах — обида.

Иван Кузьмич не шелохнулся:

— Сгинь, Кибалка! Не до тебя.

Аника-воин не послушал, в комнату шагнул.

— Не Кибалка, а красноармеец Кибалкин. Это, во-первых. А во-вторых, дядя, сам же учил, что донесения выслушивать нужно. Вдруг белые уже в городе?

Товарищ Кречетов и гражданин Рингель переглянулись. Бывший статский советник ухмыльнулся не без яду:

— Многообещающе звучит, молодой человек. Вашими бы устами!..

Иван Кузьмич бросил укоризненный взгляд на разошедшегося «спеца», тяжело шагнул к порогу.

— Ты, Кибалка, так не шути и гражданина Рингеля не смущай. Вечно у тебя белые в городе. Я ведь, Вильгельм Карлович, этого орла чего из Атамановки вызвал? Он, паршивец, вздумал систему оповещения проверить. Четыре станицы переполошил, в ружье поставил!..

Орел, он же паршивец, и ухом не повел.

— Только две, дядя, остальные даже не проснулись. Вот тебе и боевая готовность… Белых в городе нет, однако чужак через все посты прошел, и через внешние, и через те, что возле площади. И не предупредил никто! Теперь у входа стоит, тебя спрашивает.

Товарищ Кречетов подошел к подоконнику, раскрыл пошире раму, выглянул.

Повернулся резко.

— Через все посты, говоришь? И как такое случиться могло? Ваши соображения, красноармеец Кибалкин?

Аника-воин подобрался, вздернул острый подбородок.

— Вы, товарищ командир, местных в караул ставите. А у них в башке не пойми что, то ли устав, то ли ихний будда. Вот и проворонили.

— В корень смотрите, юноша, — Вильгельм Карлович кивнул одобрительно. — Говорил я вам, господин Кречетов! С сайхотами ухо востро держать надо. Стихи-то они, конечно, писать горазды…

Иван Кузьмич на провокацию не поддался, лишь светлые брови к переносице свел. Бороду огладил, повел крепкими плечами.

— А ну-ка пойдем, племяш! Значит, меня требует? Ну-ну, поглядим…

* * *

Племянник, сын старшей сестры, товарищу Кречетову достался в качестве жернова на шею. Сестрин муж на Германской сгинул, вот и пришлось тезку, Ваню Кибалкина, на воспитание брать и разуму учить. А как воспитаешь, когда что ни день — война, если не поход, то перестрелка? Вот и вырос Аника-воин, такой, что оторви и выбрось. Матери — горе, всем прочим — забота великая. Правда, с некоторых пор Иван Кузьмич понял, что жернов хоть и тяжел, но полезен, хотя бы иногда. Год Кибалка честно прослужил адъютантом, а потом серьезно занялся связью. Между станицами — ни телефона, ни телеграфа, одна тайга. Как народ по тревоге поднять, чтобы быстро и не слишком заметно?

Кое-что придумал сам товарищ Кречетов, кое-что друзья-фронтовики подсказали. Кибалка же, собрав мальчишек, создал команду связных. Взрослый мужик на коне слишком приметен, да коню не везде сподручно, особенно через тайгу напрямки. Кибалкина команда старалась не зря. Именно она подняла соседние станицы, когда пришел Бакич. Под Атамановкой генерала встретили главные силы Обороны Сайхота.

После боя Иван Кузьмич выдержал еще один, с собственной сестрой, чуть не сошедшей с ума от страха за «робёнка». А потом и с самим Кибалкой, требовавшим зачисления всей его босоногой команды в Красную Армию.

Товарищ Кречетов понимал, что это — только начало. Даже не понимал, сердцем чуял.

2

В книге «Далекий Сайхот», изданной в Петербурге перед самой войной, автор, известный репортер Янчевецкий, обратил внимание господ читателей на одну из достопримечательностей города Цесаревича — самую большую в мире центральную площадь. Высказав должный восторг, автор уже вполне по-деловому предположил, что недалек тот день, когда на эту площадь будут садиться российские аэропланы.

С аэропланами Янчевецкий угадал, а вот насчет прочего слегка слукавил. Гигантский пустырь в центре города никто не планировал и площадью не считал. Это было незастроенное пространство между русским поселением и сайхотским Хим-Белдыром с его знаменитым дацаном. Оба города стояли друг против друга, дистанция, их разделяющая, сокращалась, но без излишней спешки. В последние годы из-за войны строиться перестали, и площадь по-прежнему расстилалась от горизонта до горизонта. Для предупреждения пожаров — очень удачно, для обороны же не слишком хорошо. Есаул Бологов, загнанный повстанческой конницей в Хим-Белдыр, ощутил на своей собственной шкуре.

Этим утром простор огромного пустыря скрашивал конный разъезд в мохнатых шапках с луками при седлах. Вид у сайхотских вояк был слегка растерянный. Ближе стояло двое русских ополченцев при «арисаках». Увидев появившегося на крыльце Кречетова, старшой шагнул вперед, привычным движением подбросив ладонь к белой, застиранной фуражке.

— Товарищ командир, докладываю. Гражданин сопровожден, оружие изъято. Сопротивления не оказывал. Вот!..

«Вот» — мосинский кавалерийский карабин лег на ступени крыльца.

Виновник всей этой суеты стоял тут же — высокий, плечистый, в новой красноармейской форме, увенчанной «богатыркой» с синей звездой на лбу. На ярко-красном, словно после сильного ожога, лице странно смотрелись светлые, почти белые глаза.

Вещевой мешок-«сидор» у ног, нашивки на рукаве, желтый пояс, щегольские сапоги. Будто с парада пришел, только кожа сапожная слегка запылилась.

— Здравия желаю, товарищ Кречетов!

Иван Кузьмич недоуменно моргнул, затем еще раз…

— Товарищ Волков? Да откуда ты?! Вот дела… Товарищи, тревога отменяется, свой это человек, проверенный. А на постах не спите, вечером лично погляжу.

Сбежал с крыльца, схватил гостя за широкие плечи.

— Ну удивил, комполка!.. Откуда только взялся?

Обнялись, ладонями по спинам похлопали. Остальные глядели уважительно и с легкой опаской. О товарище Волкове, командире легендарного 305-го полка, была наслышана вся Сибирь. Воевал он под старой партийной кличкой Венцлав, но фамилию его тоже помнили. Всеслав Игоревич Волков жил в Сибири еще до 1917-го, как говорили злые языки, выйдя на поселение после многолетней каторги. Другие, не столь предвзятые, рассказывали не о каторге, а о молодом офицере, отказавшемся в 1905-м расстреливать восставшую Читу и вышедшем из-за этого в отставку. О комполка Венцлаве можно было услышать всякое: и хорошее, и плохое, и вовсе страшное. Все сходились в одном: там, где товарищ Волков, врагу придется туго.

Про Венцлава и его Бессмертных Красных Героев Иван Кузьмич впервые узнал еще в далеком 1918-м. А два года назад довелось и знакомство свести при обстоятельствах необычных, можно сказать, чрезвычайных.

— Посты у тебя, Иван Кузьмич, и вправду дырявые, — комполка Волков поднял с земли «сидор», закинул за плечо. — Подтяни народ, а то не ровен час… Откуда я взялся, доложить могу, не тайна. На аэроплане к тебе летел, но за десять верст от города сел на вынужденную. Подмоги ждать не стал, пешком пошел. Ну, принимай гостя!

Товарищ Кречетов кивнул в сторону крыльца, прикинув, что разбираться придется не только с постами, но и с разведкой. Аэроплан сел в десяти верстах от города, а ему не доложили.

Не годится!

3

Поговорили в бывшем кабинете красноярского купца Юдина, виноторговца и золотопромышленника, которому в недавние годы принадлежало и само это здание, и еще очень многое в городе. Юдин, известный меценат, подарил русской общине Сайхота богатую библиотеку и обещал основать сельскохозяйственный институт. Библиотеке повезло — чудом уцелела после городских пожаров в 1919-м, когда добивали Бологова, а вот недостроенное здание института попало под огонь партизанских пушек. Вероятно, поэтому вид у длиннобородого мецената на портрете был суровый и обиженный.

От завтрака гость отказался, пили желтый китайский чай. Товарищ Кречетов положил на стол красный кисет с махоркой-самосадом, Волков, усмехнувшись тонкими бесцветными губами, достал пачку американских папирос «Вирджиния». Иван Кузьмич лишь головой покачал. Откуда?

— Телеграмму про авиаперелет получили? — поинтересовался гость, щелкнул зажигалкой.

Товарищ Кречетов наивно моргнул:

— Про то, что ты летишь? Ни сном ни духом, Всеслав Игоревич. Рейс из Красноярска раз в две недели, сам, наверное, знаешь.

Комполка понимающе кивнул, отставил пиалу и расстегнул нагрудный карман. На стол легла сложенная вчетверо бумага.

— Мои полномочия. Читай, товарищ конспиратор!

Иван Кузьмич развернул твердый пергаментный лист. По верху страницы-бланка — четкие ровные буквы, словно солдаты на царском параде. «Всероссийская Коммунистическая партия (большевиков). Центральный Комитет». Исходящий номер, несколько строчек текста. Печати…

— Понял, — уже без улыбки сообщил Кречетов, возвращая удостоверение. — Шифротелеграмму о перелете получили вчера. Рейс ожидается сегодня ближе к вечеру. Из-за этого я караулы выставил, чтобы без неожиданностей обошлось…

Взгляд скользнул по папиросной пачке. Волков заметил, пододвинул американское диво ближе к хозяину, зажигалку положил рядом.

— Угощайся!

Иван Кузьмич взял папиросу, хотел по привычке сложить ее гармошкой, но пожалел. Закурил, вдохнул незнакомый душистый дым, подумал немного.

— Резкая, однако. И крепкая, китайские и японские слабее будут… Я потому вчера вечером за документы сел и гражданина Рингеля мобилизовал, чтобы пакет с аэропланом передать.

Гость еле заметно дрогнул губами.

— Документы? Все надеешься, что Сайхот в Столице признают? Наши сейчас ведут переговоры с правительством Сунь Ятсена в Кантоне. Он, конечно, революционер, но отдавать китайскую территорию едва ли захочет.

Кречетов кивнул.

— Слыхал, как не слыхать? И про Шумяцкого с его монголами, и про то, что денег на Сайхот в бюджете нет и что войск в Сибири мало. Но должны же они понимать?

Вирджинский табак внезапно стал горчить. Иван Кузьмич отложил папиросу, подался вперед:

— Нельзя Сайхот отдавать, неправильно будет! Даже если земля эта не нужна, если об интересах Союза Республик совсем забыть. Здесь же нас, русских, тысяч сорок, а то и больше. Не выживем при монголах, а китайцы защитить не смогут, у них самих война…

Не договорил, схватил папиросу, резко затянулся.

— Не горячись!

Бесцветные глаза Волкова посуровели, на красном лице обозначились резкие скулы.

— Влезли в большую политику — терпите! Сайхот — ключ к Тибету, дорога в Непал и Британскую Индию. Думаешь, чего беляки за этот край так цеплялись? Войска СССР сейчас сюда ввести не может, ни дивизию, ни даже роту. Китайцы в ответ могут запросто забрать себе КВЖД. А мы еще с Британией переговоры ведем на предмет дипломатического признания. Что такое «Большая игра», слыхал? Англичане еще полвека назад на эти земли глаз положили, если бы не война в Афганистане, давно были бы здесь.

Ивану Кузьмичу внезапно почудилось, что он в окружении. Со всех сторон враги, при пулеметах, при артиллерии, у его ребят одни «берданы» и охотничьи дробовики. Хоть песни пой, хоть митинг проводи, хоть письмо в Коминтерн пиши, все одно крышка. Сейчас начнут обстрел, закидают осколочными…