— Ага, знакомо. Давай сразу, для полной ясности. Меня на Польском фронте здорово приложило, уже под самый конец. Ничего, оклемался. А добавили, уже в мирное время, можно сказать, в служебной командировке. Правой руке — полная амба, еле пальцами двигаю. Демобилизован вчистую за полной бесполезностью в деле защиты РСФСР. Я ведь тебе левую протянул, не потому, что скаут. Правой мне и карандаш не взять.

— А у меня как раз левая, — без особой охоты отозвался Вырыпаев. — Еще в 1919-м. Но это ерунда, служить можно. В 1920-м не повезло по-крупному, только не в Польше, а на Южном фронте. Но тоже ничего, встал. А потом, как и ты, поехал по казенной надобности в командировку и допрыгался. С тех пор меня к красным девицам пускать опасно — пугаются. Демобилизован с должности командира батальона.

Тулак кивнул в ответ. Ясность в самом деле была полная — правый глаз альбиноса был тускл и недвижен. Глубокий шрам словно подводил черту под случившимся.

— Батальонный, значит, — не без зависти протянул цыганистый. — А я дальше ротного не пошел. Ты чего, не из офицер?в часом?

Нарочито неверное ударение лишь подчеркивало иронию, но альбинос не дрогнул лицом.

— Из красных курсантов, товарищ ротный. Направлен в дивизионную школу красных командиров, как партийный и закончивший гимназический курс. Выпуск января 1919-го. Служил в штабе полка, затем попросился на строевую. После войны обещали послать в Академию…

Левая рука вновь поднялась вверх, неуверенно пошевелила пальцами.

— А мне ничего не обещали, — хмыкнул Семен Тулак, — разве что под трибунал, так с этого не шибко разживешься. В общем так, товарищ Вырыпаев. Предлагаю: первое — не киснуть и не пищать, потому как разведчик весел…

— …И никогда не падает духом, — согласно кивнул альбинос. — Принято.

— …И второе — время зря не тратить и войти в курс дела. А вводить тебя в этот самый курс буду я за отсутствием иных кандидатур.

Цыганистый подошел к столу, зачем-то снял телефонную трубку, послушал, вновь опустил на рычаг.

— Не верю я этим телефонам, батальонный… Ну ладно, начнем с божьей… То есть, понятно, с помощью исторического материализма. О новом сотруднике меня еще вчера предупредили. Твою историю знаю, она ничем моей не лучше. Демобилизовали, справку выдали — и хоть на большую дорогу. Ты туда, ты сюда — нигде не нужен, разве что нэпманов пугать. Было б здоровье, как-нибудь бы пристроились, понятно. А таким, как мы, куда деваться? Я, знаешь, уже ничему не верил, потому как насмотрелся, как к нашему брату-ветерану относятся. Но в ЦК не подвели.

Вырыпаев согласно кивнул:

— Да, все верно.

* * *

Красный командир кривил душой — безработица ему не грозила. Еще до демобилизации, в госпитале, ему пообещали должность в армейской ЧК. Он отговорился, причем не без труда — упрашивали крепко. Затем позвали в ЧОН — в весной 1921-го части особого назначения переформировывались, и ему, как военному с опытом, предложили стать инструктором при губернском штабе. Но бывший скаут не хотел воевать. Более того, шестое чувство подсказывало, что с его биографией лучше не быть на виду, уехать подальше, найти тихую заводь… Решение оказалось парадоксальным, но, если задуматься, правильным. Едва ли такого, как они, станут искать в аппарате ЦК!

Поручик, напротив, стремился остаться в РККА. Это было удобно и даже безопасно в последние месяцы войны, когда в Красной армии служило более пяти миллионов. Но после Польской кампании началось сокращение, тех же, кто хотел служить дальше, проверяли всерьез. Рисковать с чужим именем и чужими документами не хотелось. Он решил уехать в самую глушь, где не расспрашивают, а воюют. Возвращаться пришлось уже инвалидом.

Можно было попытаться эмигрировать. В 1921-м и это было не так и сложно: на кордоне, что румынском, что польском, хватало «окон», где распоряжались ушлые контрабандисты. Поручик подумал — и решил остаться. Что делать калеке под чужим небом? Даже «Христа ради» не подадут. К тому же в России жил брат, которого следовало увезти из ставшего очень опасным Киева. Но для этого требовалось надежно устроиться самому. Фронтовику-орденоносцу найти спокойное место было нетрудно, но бывший белый офицер предпочел теперь не прятаться, не забиваться в щель, напротив — заглянуть в самую сердцевину. Какие они, победители? Чем взяли? Почему оказались сильнее их, ушедших вслед за крылатым тигром?

На предложенную должность в аппарате ЦК согласился сразу.

* * *

— Здесь, таких как мы, трудоустраивают. И не куда попало, между прочим! — бывший ротный присел на краешек стола, вновь покосился на молчащий телефон. — Политика простая: берут в первую голову бывших командиров и орденоносцев. Мы как раз подходим, по всем, так сказать, статьям. Вот и определили — в Техническую группу при Научно-промышленном отделе.

— Мне так и объяснили в Орграспреде, — альбинос отставил стул, неторопливо прошелся по комнате, скользнул взглядом по бородатому портрету Основоположника. — Только ты еще забыл добавить: берут не шибко образованных. Я на всякий случай про серебряную гимназическую медаль промолчал — и в анкете писать не стал. Подсказали добрые люди! Но и неграмотных не берут. Вот и думай, кто здесь, на наших местах, требуется.

Товарищ Тулак хмыкнул не без некоторого смущения.

— А чего? Верные нужны — и не слишком умные, обычное, между прочим, дело. Я тоже в Орграсперде контуженного изображал, чтобы в положение вошли. Ты дальше слушай… Группы пока, считай, нет, только ты да я. А будет так: двое или трое сотрудников (это обратно мы с тобой) — и техперсонал, карандаши чинить и самовар ставить, тоже двое-трое…

— Про карандаши — потом, — перебил Вырыпаев. — Ты чего, ротный, службу забыл? Старший кто? А главное — задачи. Мы — Техническая группа, однако ни у меня, ни у тебя инженерного образования нет. Так чем нам заниматься? Мебель ремонтировать? Одноруким вроде как несподручно.

— Вопрос понял.

Бывший ротный слез со стола, прошел к чайнику, нерешительно ткнул в него пальцем, подумал, снова дотронулся, но уже смелее.

— Греть надо. Я здесь, товарищ батальонный, приспособился чаи с мятой гонять. Сейчас вскипятим — и составишь компанию. Начальников у нас хватает. Подчиняться мы должны члену Центрального Комитета товарищу Киму. Его пока нет — из командировки не вернулся. Поэтому временно будем получать задания он товарища Товстухи Ивана Павловича. Но он тоже человек очень занятый — помощник самого товарища Сталина, генсека ЦК. И со здоровьем у него не лучше нашего, говорят, третьего дня из санатории вернулся…

— Все, как всегда, — вновь перебил альбинос. — Генерал занят, полковник пьян, капитан в отпуске, а командует унтер.

— Ага. И не всегда, скажу тебе, это плохо. В общем, пока слушаем приказы товарища Гриши Каннера, с которым, думаю, ты скоро познакомишься. Ну… Пожалуй, все. Ротный Семен Тулак доклад закончил. Пойду чайником займусь. У нас тут греть не на чем, но Гриша разрешил пользоваться примусом в его кабинете. Двинул!..

Он взялся было за чайник, повернулся к двери…

— От-ставить! — негромко, но резко скомандовал батальонный. — Что значит, «доклад закончил»? Про главное-то и забыли, та-ва-рисч командир! Делать-то чего надо? Задачи группы?

Вместо ответа, цыганистый отставил чайник, вернулся к столу, резким движением левой отодвинул ящик.

Папка с легким стуком упала на столешницу.

— Читай!

— Прямо так сразу? — усомнился альбинос, но бывший ротный только усмехнулся:

— Подписку в Орграспреде давал? Значит, допущен. Работай, та-ва-рисч!

Хлопнула дверь. Батальонный пошевелил в воздухе пальцами левой руки, еле заметно поморщился и шагнул к столу.

* * *

В воздухе пахло мятой, над кружками плавал горячий воздух, посреди опустевшего блюдца сиротливо лежали маленькие неровные кусочки колотого сахара. Они не понадобились — чай оказался хорош сам по себе. Глотнешь, вздохнешь мятный дух, на миг задержишь дыхание…

— Это здорово, что мы с тобой табак не потребляем, — заметил Семен Тулак. — Боялся, что пришлют махорочника, тогда бы точно жизни не стало. Я после госпиталя дым, считай, не переношу. Воротит!

— Скауты не курят, — невозмутимо отозвался Вырыпаев, не отрывавший глаз от машинописной страницы. Уже прочитанные аккуратной стопкой высились по левую руку. Бывший ротный тоже не бездельничал. Пристроив карандаш в левой руке, он тщательно выводил большие неровные буквы. Не на бумаге — на обратной стороне куска обоев. «Настоящую», годную для «Ремингтона» бумагу, как пояснил Семен, приходилось экономить.

— И до чего успел добраться, товарищ батальонный? — не без иронии поинтересовался он, оценив объем уже прочитанного. Вместо ответа альбинос пододвинул ближе страницу, дернул светлыми бровями, прищурился:

— «…Коллегией за отчетный год было уделено большое внимание также и работам, имевшим целью как ближе ознакомиться с характером исходного сырого материала Тюя-Муюнской радиоактивной руды, которая в дальнейшем, в случае возникновения у нас радиевой промышленности, будет служить для нее сырьем, так и приступить к выработке наиболее рационального метода ее переработки. В этом направлении по поручению коллегии за отчетный год продолжались анализы технической руды Тюя-Муюнского месторождения, было приступлено к полному радиологическому анализу этой руды и начаты работы по изысканию рационального метода ее обработки. Наряду с экспериментальными работами за отчетный год коллегией было обращено также особое внимание на подыскание и приспособление для такого рода работ…» Дальше читать?

— Я уже прочел, — хмыкнул Тулак. — Аж два раза. И про коллегию, и про то, что товарищи из ВСНХ не хотят на этот радий денег давать по причине явной убыточности для народного хозяйства. Ты по делу.

— По делу…

Вырыпаев отложил бумагу, несколько секунд помолчал, затем резко ударил костяшками пальцев по столешнице.

— А по делу выходит так. Поиски урановых руд ведутся в России с 1908 года. Этим занималось «Ферганское общество по добыче редких металлов», по капиталу — частное, по факту — смешанное, с участием государства. Нужное сырье — урановая смолка — было обнаружено в Тюя-Муюне в Ферганской долине, где добывали медь. От Академии Наук этим занимался профессор Вернадский…

— С прошлого года и по настоящее время — белый эмигрант, — усмехнулся Тулак. — По Парижам гуляет.

— …Несмотря на войну и революцию исследования были продолжены. В марте 1918-го была создана специальная комиссия Академии, а затем — и коллегия ВСНХ. Наконец, задача была решена. В 1921 году, в поселке Бондюжском, что в Вятской губернии, из ферганской урановой руды был выделен радий с помощью нового метода, разработанного радиохимиком товарищем Хлопиным. Академия Наук предлагает продолжить финансирование работ, ввиду очевидной нужности радия…

— И его столь же очевидной дешевизны. Всего-ничего, двести килограмм золота за один грамм, — подытожил ротный, вставая. — Там дальше отрицательное заключение из президиума Совета Нархозяйства, расчеты всякие, смета. Дороговато будет!

— Но запрос пока не отклонили, а документы почему-то передали сюда, в Техгруппу.

Батальонный тоже встал, вышел из-за стола, взял кружку, вдохнул мятный аромат.

— Товарищи финансисты против, товарищи ученые — за, но не могут толком объяснить, зачем этот радий нужен.

— «Может бы быть использован медицинскими учреждениями, а также для дальнейших научных изысканий», — с выражением процитировал Тулак. — Красиво сказано, а? Мне ввек такого не придумать. «Дальнейших научных изысканий…» Двести кило золота за грамм. Это сколько в пудах будет?

— Сорок восемь за один золотник, — чуть помедлив, отозвался альбинос. — Да, слишком дорого — даже для медицинских учреждений. Но это и без нас прекрасно понимают. А поэтому вопрос: отчего Научпромотдел, вместо того, чтобы согласиться с теми или с другими, отправил бумаженцию к нам. Ученых здесь нет, бухгалтеров — тоже. Кто объяснить может?

Он помолчал, но ответа не дождался. Товарищ Тулак явно увлекся чаем.

— Ладно, попробую я. Ответ первый, самый простой. В ЦК уже есть свое мнение, но им надо записать в заключении, что документ рассмотрела Техгруппа. Для пущей бюрократической солидности. Значит, от нас ждут, что спорить мы не станем и согласимся с одним из мнений. С каким — догадаться просто, потому что в Академии Наук членов ЦК пока что нет, а в ВСНХ — наоборот. Но простой ответ — не значит правильный…

— Ага, — не слишком внятно отозвался бывший ротный.

— Предположим иное. В Научпромотделе видят, что дело хоть и ясное, но что-то в нем не так. Вроде бы радий и вправду может подождать, не хлеб и не уголь, но тогда почему исследования финансировались даже во время войны? Деникин под Тулой — а на радий деньги перечисляют. То, что я прочитал, писано как раз в 1919-м, в самую горячку. Тогда финансирование утвердили, более того, решили эвакуировать лабораторию подальше от фронта, в Вятскую губернию. Значит, был смысл? Вот нам бумаги и передали — ради свежего взгляда. Вдруг чего заметим?

— А я и не знал, что мы такие умные, — задумчиво проговорил Семен Тулак. — ВСНХ не разобрался, Академия не смогла, ЦК в сомнениях… На одних нас, контуженных, надежда. Не спят, поди, не едят, чаю не пьют — ждут, чего мы скажем, что увидим.

Умозаключение было подкреплено большим глотком из дымящейся кружки. Но альбиноса это ничуть не смутило.

— Уже увидели. Чего не было в этом году по сравнению с предыдущими? Не было, товарищ Тулак, профессора Вернадского, который, как ты верно заметил, гуляет по Парижам. Значит, мы не ошибемся, если предположим: товарищ Вернадский имеет, что сказать по предмету. Между прочим, это именно он предложил заняться радием еще в 1908-м, и тогда его поддержали. И в 1918-м, поддерживали, и потом. Но вот беда, Научпромотдел ЦК создан лишь в конце прошлого года, значит перед цекистами профессор еще не выступал. Что же он мог такого сказать? Спросить бы!..

Ротный отставил кружку в сторону. Альбинос заметил это и еле заметно улыбнулся.

— Не будем тревожить профессора, пусть себе гуляет, авось, еще вернется. Просто подумаем. Почему никто другой не выступил, не привел аргументы? Не про медицинские учреждения, не про какие-то там изыскания, а настоящие, серьезные. Не потому ли, что дело секретное?

Семен Тулак встал, молча обошел стол, открыл ящик в левой тумбе стола.

Еще одна папка — совсем тонкая, на пару страниц.

— Ведь что получается? По капиталу «Ферганское общество по добыче редких металлов» — частное, акционерное, но какая-то госструктура его все время поддерживала. Что интересно — и до революции, и после. Остается узнать какая именно — и почему. Как выразился по сходному случаю Эдгар Алан По: «Эта лодка с быстротой, которая удивит даже нас самих, приведет…»

— Главное артиллерийское управление, отдел Технических артиллерийских заведений.

Левая ладонь ротного легла на желтый картон.

— Я документы как раз перед твоим приходом получил. ГАУ их вело, этих физиков-химиков. Аж с 1908-го, еще до того, как рудник в Фергане заложили. А в 1910-м Вернадский особое мнение написал. Вот…

Зашелестели бумаги. Пальцы нашли нужную, расправили, подняли.

— «Радиевые руды должны быть исследованы нами, русскими учеными. Во главе работы должны стать наши ученые учреждения государственного или общественного характера». Ну, ему тогда же объяснили, что общественного — это гнилой либерализм, а вот государственного — в самый раз. Так что перед нами, товарищ батальонный, секретная военная программа бывшей Российской империи, а ныне тоже секретная, но наша, Союза Социалистических республик. Бухгалтерам из ВСНХ эти тайны, понятное дело, никто разъяснять не станет, а Научпромотдел просто не поставили в известность. На беду и товарищ Вернадский отлучился, правда, не в эмиграцию, как некоторые несознательные думают, а для исследования элемента под называнием «паризий», о чем также имеется соответствующий документ. Ничего, авось вернется, как ты верно заметил.

Вырыпаев кивнул, сжал губы, повернулся.

Резко шагнул вперед.

— Проверял, значит? Экзамен устроил?

— Не-а, — моргнул в ответ бывший ротный. — Это меня товарищ Каннер проверял. Сунул бумаги — разберись, мол, чего здесь не так, докажи, что не зря на должность назначен. Не сам он придумал — генсек товарищ Сталин поручил. Тут вся беда в том, что товарищи военные не очень любят делиться секретами с Центральным Комитетом. Вот и вышла накладочка. Ничего, товарищ Сталин заметил, Гриша Каннер бумаги собрал — а я полдня по этажам побегал и пару раз по телефону позвонил. Ты же спрашивал, какие у нас задачи? Вот такие, к примеру. Потом и потруднее будут. Я ответил?

Альбинос немного подумал, улыбнулся.

— Ответил. Ничего, справимся. «Разведчик трудолюбив и настойчив».

— «Исполняет приказания родителей и начальников», — подхватил Семен Тулак. — Последнее — точно про нас.

— Будь готов!

— Всегда готов!

3

Поручик понял, что война проиграна, победным летом 1919-го. Добровольческие корпуса рвались на север, большевики бежали, бросая целые губернии, города встречали белых пасхальным колокольным звоном, впереди уже маячила Столица в сиянии золотых куполов… Именно тогда бывший скаут ощутил ледяной холод грядущего поражения. Не на фронте, не после горячей атаки — в глубоком тылу, в тишине кабинета, листая бумаги в такой же точно папке, как та, что хранила секреты урановой смолки. Не поверил, перечитал вновь, достал другие папки, целую груду. Бумаги пахли пылью, ровные писарский почерк и «слепые» буквы машинописи равнодушно вещали об одном и том же. Они проиграли — окончательно и бесповоротно. Разве что чудо…

Поручик, вы верите в чудеса?

С чудесами было трудно. Отец — инженер-путеец, мать — учительница гимназии, строгая «математичка». Брат отца, любимый дядя Сережа — известный финансист, банкир из первой российской дюжины. Сказок в доме не признавали, детям полагалось читать популярные брошюры по естествознанию и культурологии. Дядя-банкир, добрая душа, приносил иногда книжки про маленьких лесных человечков и школу волшебников, но непременно предупреждал, что это лишь выдумка, поучительное иносказание. Правда же — в толстых книгах, где много цифр и мало картинок. Именно дядя ранней осенью 1914-го, когда еще не стихли победные вопли «На Берлин!», поразил племянника-гимназиста своим мрачным видом и полным нежеланием говорить о будущей победе. «Ты знаешь, что такое «снарядный парк», племяш?»

Поручик вышел из госпиталя в мае 1919-го. Осколок нашел его под Мариуполем, когда полк отражал атаки Заднепровской дивизии Дыбенко. Ранение оказалось очень неприятным, с тяжелыми осложнениями, и молодой офицер едва отбился от грозившей ему «чистой» отставки. Не то, чтобы ему так уж хотелось воевать, но поход вслед за летучим тигром следовало завершить. Иначе какой из него скаут?

Начальство пожало плечами, предложив беспокойному инвалиду самому найти себе дело. Поручик принялся без особой надежды бродить штабными коридорами — и внезапно встретил давнего знакомого, правда не военного, а сугубо штатского. Михаил Владимирович Бернацкий, добрый приятель дяди-банкира, недавно был назначен начальником управления финансов Вооруженных Сил юга России. Все быстро устроилось. Адъютант цивильному не полагался, и поручика оформили «помощником». Должность оказалась беспокойной — «начфин» Бернацкий редко бывал в кабинете, предпочитая проводить время в постоянных разъездах по вверенной ему территории. А поскольку будущий поручик в гимназические годы весьма успевал по математике, Михаил Владимирович усадил помощника за бумаги. «Знаете, что такое «ассигновка», молодой человек? Ничего, узнаете!»