6

В номер Катенька влетела первой.

— Иван Иванович! — закричала она с порога. — Это… он! Я его чуть не убила.

Леденцов, который слышал всё это из коридора, хмыкнул. Он-то думал, что его супруга разразится яркой, продуманной речью. По крайней мере, всю дорогу Катенька кипела молчаливой яростью. Саня, который единственный мог представлять точный ход её мыслей, делал Емельяну Павловичу страшные, как у Кинг-Конга, глаза и скрещивал руки у горла. И вот — на тебе, такая словесная беспомощность.

— А мне понравилось, — хохотнул Саня.

Судя по звону, графин разбился всё-таки о стенку, а не о его голову.

“Теперь можно и войти”, — решил Леденцов.

Он оказался прав, непосредственная угроза жизни миновала. Катенька умчалась в ванную, где её утешали Елена Кимовна и Алена Петровна, Иван Иванович снимал показания с Сани (для лучшей мыслепередачи держа его за обе руки), а Сергей Владиленович стоял за торшером, инстинктивно стараясь занять минимум пространства.

— Что ж вы так, — покачал головой Портнов. — Раздевать постороннюю даму на глазах у молодой жены!

— Да я пальцем не притронулся! — Емельян Павлович старался держаться непринуждённо, но чувствовал себя неловко. — Просто у девушки оказались некачественные колготки. Вдруг взяли и поехали.

— Ага. И юбка, значит, тоже некачественная? Это, поверьте, было уж совсем лишним. Я понимаю возмущение Екатерины. Судя по впечатлениям Александра…

— Слушайте, — Леденцов приложил руки к желудку, — ни на что я там не смотрел! Ей-богу. У меня башка трещала, как спелый арбуз. Кстати, есть ли у нас какая-никакая аптечка?

Иван Иванович оторвался от мануальной беседы, внимательно посмотрел на Леденцова и выудил из-за дивана бутылку янтарной жидкости.

— Это отличное средство против головной боли, — сказал он, протягивая ёмкость Емельяну Павловичу.

– “Ви-Эс-Оу-Пи”, — простонал Саня. — Ой, что-то у меня тоже резко начались боли в области мигрени!

— Не опережайте события, — посоветовал Портнов, наблюдая, как ловко Леденцов справляется с пробкой, — ваша головная боль будет только утром. Сейчас мы займёмся глубокой разведкой.

Саня застонал с новой силой. Емельян Павлович тем временем припал к горлышку. Это был не просто дорогой, а ещё и очень хороший коньяк. Голова немного просветлялась, но продолжала гудеть.

— А что ж вы думали? — заметил Иван Иванович. — Серьёзный противник обеспечивает серьёзную головную боль. Во всех смыслах. Девицу, с которой вы так невежливо обошлись, хорошо готовили. И не один год.

— Кто? — Емельян Павлович наконец оторвался от горлышка и начал шарить взглядом в поисках бокала. — Ваши коллеги?

Портнов не стал развивать тему.

— Посмотрим, — сказал он. — Александр, вы готовы?

— Есть хочу!

— Голод обостряет чувствительность. Вы, Емельян Павлович, пожалуй, ступайте. Вам нужно выспаться. Да и Катерину не лишне было бы успокоить. А мы… Алена Петровна! Голубушка! Почтите нас своим обществом.

Заведующая появилась с секундной задержкой. По пути из ванной она швырнула в Леденцова испепеляющий взгляд. Емельян Павлович отхлебнул последний разок, поставил бутылку на тумбочку и отправился утешать Катеньку. Из комнаты донёсся обречённый голос Сани:

— Я не вижу ваших рук!

Через полчаса уговоров зарёванную Катеньку удалось выудить из ванной. Проходя мимо комнаты, она вмиг забыла свою обиженность и дёрнула Леденцова за рукав:

— Палыч! Что это с ними?

Чтец мыслей Александр с одухотворённостью огородного пугала торчал посреди комнаты. Глаза его были невидяще расширены, а нос описывал периодические дуги из стороны в сторону. Со стороны казалось, что Саня — особый нюхательный радар. У его подножия сидели Иван Иванович с Алёной Петровной и держали Санины пальцы за самые кончики.

— Глубокая разведка! — пояснил Емельян Павлович и на цыпочках двинулся к тумбочке, на которой все ещё красовалась бутылка “Хенесси”.

— Тронешь коньяк, — замогильным голосом объявил Саня, — прибью!

Леденцов развернулся и так же на цыпочках двинулся к выходу.

В номере Катенька устроила мужу выволочку по всем правилам супружеского искусства. Емельян Павлович изображал раскаяние из последних сил. Он и сам был не в восторге от своей выходки. Раздеть постороннюю женщину на глазах у собственной жены… Пусть даже не руками, суть от этого не менялась. Было противно и неудобно.

Катенька, видя, что Леденцов валится с ног, из чистой мстительности заявила, что нужно сходить к Ивану Ивановичу и узнать планы на завтра. Емельян Павлович начал уже раздеваться, но скрипнул зубами и согласился.

Процесс выкачивания информации из безалаберной Саниной головы уже закончился. Сам транслятор потягивал коньяк, развалившись в широком кресле. Увидев Емельяна Павловича, он торопливо припал к горлышку. Портнова не было видно, но в ванной работал душ.

— Давай не будем ждать, — без особой надежды предложил Леденцов, — утром все узнаем.

— Нет, мы останемся и подождём.

Саня понял, что заветный “Хенесси” у него никто отбирать не собирается, и решил поддержать беседу.

— Катюша, ты не переживай, — сказал он с непозволительной фамильярностью. — У тебя фигура лучше, чем у той девчонки. И ноги тоже.

Леденцов почувствовал, что добрался до пределов самообладания. Он даже не стал никого уговаривать, просто поднялся и пошёл к выходу.

— Вот у мужа спроси, — продолжал Саня, — он её внимательно изучил. Но бедра у тебя куда симпатичнее.

Емельян Павлович остановился. Он надеялся: если оцепенеть, то он сможет удержаться.

— Но твой почти и не смотрел, — Саня, видимо, слишком увлёкся коньяком и не вчитывался в мысли Леденцова. — Так, глянул пару раз, и все.

“Какого чёрта он себе позволяет, — Емельян Павлович понял, что не удержится, и ему сразу стало легче. — Он мальчишка, пацан, который только и умеет подсматривать в чужие головы. А я… Я Мастер силы!”

Он обернулся и дождался, пока Саня поднесёт горлышко бутылки к губам. Катенька стояла, сжав кулачки.

Чтец мыслей закашлялся.

— Не надо, — попросила Катенька, — он просто болтун, Палыч! Пожалуйста!

Саня все кашлял. Напрасно Катенька молотила его по узкой спине — он никак не мог вытолкнуть из себя несколько глотков коньяка. Пару раз ему это почти удалось, и тогда Саня пытался что-то произнести, но снова захлёбывался в кашле.

— Если вы решили его убить, — подал голос Портнов, — то это можно сделать и побыстрее. Если наказать… Кажется, Александр уже все понял.

Леденцов вздрогнул. Он не успел заметить, когда Иван Иванович вышел из ванной. Емельян Павлович усмехнулся и расслабился. Чёрная, бьющая фонтаном ненависть постепенно ослабевала.

— Сволочь ты, — просипел Саня, — и гад.

— Это он шутит! — Катенька схватила мужа за руки, как будто именно они были сейчас самыми опасными у Леденцова. — Я тебя люблю, хороший мой! Успокойся.

— Я спокоен, — сказал Емельян Павлович, — пошли.

Катенька замолчала и двинулась за мужем.

На сей раз он не чувствовал никаких угрызений совести — только мрачное удовлетворение. И очень хотелось спать.

7

Сначала Емельян Павлович не понял, кто его будит. Для коридорного мужик был слишком солиден и слишком дорого одет. Черты лица были смутно знакомы, но такой идеально выбритый череп Леденцов наблюдал точно впервые.

— Обед вы уже проспали, — сказал незнакомец голосом Портнова, — но поесть всё-таки нужно.

Емельян Павлович издал протяжный бессмысленный Звук, подскочил на кровати и схватился за голову. К счастью, его шевелюра оказалась на месте.

— Успокойтесь, — сказал внезапно полысевший Иван Иванович, — побрит только я. В целях скорее конспиративных, чем декоративных. Как самочувствие?

Леденцов потряс головой, не сводя глаз с Портнова.

— Ничего, кажется. Гудит немного.

— Это от голода. Кстати, если я вас не доставлю к столу через пять минут, местному ресторану грозит разгром.

— Катя? — сообразил Емельян Павлович.

— Обещала съесть скатерть.

Пробежка к ресторану окончательно вернула Леденцова в мир бодрствующих. За столиком их ждала только Катенька.

За трапезой он узнал много интересного, полезного и разного: дальняя разведка удалась; Катенька его простила, но снова обиделась из-за задержки к обеду; сегодня в казино состоится настоящая битва; Саня обнаружил информацию об очень крутом “отбойнике”, которого готовил сам управляющий “Жар-птицей”; Катенька могла бы и сама заказать и все съесть, но не сделала этого из принципа; в этом ресторане очень долго несут салаты; Портнов идёт в казино вместе со всеми…

— Ого, — сказал Емельян Павлович, — все так серьёзно?

— Более чем. Это очень сильный мастер сглаза. Настоящий самородок. К счастью, пока неограненный. Он, пожалуй, посильнее вас будет.

Последнее замечание только раззадорило Леденцова. Он спросил, облизнув внезапно пересохшие губы:

— Он? От которого нужно спасать Вселенную?

— Скорее всего. Он может вас и по стене размазать.

Катенька, которая устала переживать из-за медлительности поваров, решила поддержать разговор.

— Иван Иванович! Может, ну его, этого вашего “отбойника”? Что, казино в городе мало?

Портнов нахмурился, откинулся в кресле и назидательно поднял палец. Однако от лекции (и от голодной смерти) госпожу Леденцову спас официант, несущий салаты. Наблюдая, как супруга постанывает от стремительного насыщения, Емельян Павлович задумался. Вчерашняя вспышка ненависти казалась теперь странной и глупой, сегодня Леденцов уже не рвался в бой. Да и вся эта история вдруг превратилась из весёлого приключения в военную операцию. С размазыванием одного из участников по стене. Стало неуютно.

— А вы уверены, — сказал Леденцов, — что какой-нибудь мастер какого-нибудь сглаза может навредить Вселенной? Вселенная большая…

— …но держится всего на нескольких простых законах сохранения.

Емельян Павлович сложил руки в умоляющем жесте.

— Я помню, что вы гуманитарий, — сказал Иван Иванович, — но эти законы действуют и в гуманитарной сфере. Например, слышали ли вы слово “справедливость”?

— Вообще-то слышал, — ответил Леденцов, — но ведь Мир несправедлив.

— Откуда тогда взялось понятие справедливости?

— Это такая мечта, — подключилась к беседе Катенька (с салатом было покончено в рекордные сроки, а горячее все не несли), — её несчастные люди выдумали, чтобы не так противно жить было.

— Должен вас огорчить, сударыня, — продолжил Иван Иванович, — человек ничего придумать не может. Он только пытается осмыслить всё, что видит. Справедливость, например, есть отражение в сознании законов сохранения.

— Допустим, — Емельян Павлович ковырял в салате без Катенькиного энтузиазма, — но при чём тут “отбойник”? Что он может сделать против вашего сохранения, если оно такое всеобщее?

Портнов украдкой ухватил еды, поэтому ответил после паузы:

— Без подготовки — ничего. Даже такой самородок, которого мы с Александром вчера вычислили. Но если его правильно подготовить, чётко сформулировать цель… Видите ли, наш мир — всего лишь картина, висящая на гвозде. Достаточно выдернуть этот гвоздь…

Тут принесли горячее.

8

Всю дорогу до казино Иван Иванович безостановочно пугал Леденцова соперником. Допугал до того, что Емельян Павлович перестал бояться и перешёл в состояние остервенения. У него начался зуд по всему телу. Хотелось прийти, увидеть и размазать хвалёного мастера сглаза по зелёному сукну.

В двери Леденцов влетел, как Чапай на любимом коне. По пути, чтобы чуть-чуть унять зуд, раздавал чаевые всем людям в униформе. Мельком подумал, что казино внакладе не осталось — большая часть посетителей явно появилась здесь в надежде увидеть удивительного везунчика и потихоньку проигрывала кровные.

“Отбойника” Емельян Павлович узнал сразу, Сане (он держался подчёркнуто официально) даже не пришлось заниматься целеуказанием. Это был довольно невзрачный тип, неухоженный и неаккуратно причёсанный. Мясистый нос не добавлял очарования. Лицо демонстрировало мрачное презрение к миру. Детали складывались в картину небрежной самонадеянности — или самонадеянной небрежности.

Мастер сглаза тоже моментально почуял соперника. На лице его на секунду возникла улыбка, но Емельян Павлович не успел разобрать, была ли она зловещей или, наоборот, приветственной. Через секунду “отбойник”, и без того коренастый, слегка расставил и согнул в коленях ноги, отчего стал похож на корягу. “Борец, наверное, — подумал Леденцов и почему-то развеселился. — Ладно, поборемся! Зеро”.

— Зеро, господа, — вежливым эхом отозвался крупье. “Отбойник” сглотнул и набычился. Леденцов, напротив, расправил плечи и заложил руки за спину.

— Катенька, — попросил он, — а поставь-ка для начала… на красное.

Емельян Павлович улыбнулся. Сейчас он покажет этому корявому мастеру, как работают настоящие мастера. Начнёт с цветов, потом поставит на единицу, двойку…

— Восемнадцать, чёрное.

В голосе крупье не меньше удивления, чем у самого Леденцова. Видимо, вчера он не дежурил.

“Черт, нужно сосредоточиться. Итак, пусть шарик остановится на единице. Она у нас красная? Отлично”.

— Катенька, повтори, пожалуйста, красное.

Теперь — только цель, никаких боковых мыслей. Емельян Павлович представил замедляющееся колесо рулетки и шарик, подрагивающий в ячейке с цифрой “1”. Он сконцентрировался, высветил картинку любимым “фонариком”… и непроизвольно вздрогнул. Что-то произошло. Что-то, что Леденцов не мог сформулировать даже самому себе.

Какое-то движение… или процесс… всплеск ртутной поверхности… вспышка… Вспышка — это вернее всего. Но разве бывает вспышка чёрного света? Разве вообще бывает чёрный свет? Горящая ртуть?

— Молодец, Палыч! — Катенька потёрлась о пиджак и вывела супруга из транса. — Дави его!

Леденцов заморгал. Шарик замер на красной цифре. На пятёрке.

— Чёрное! — скомандовал он и полуприкрыл глаза.

Выпало чёрное, но вовсе не то чёрное, которое хотелось увидеть Леденцову. Впрочем, он не особенно и старался. Главное — разобраться, что это за вспышка ртути. Тогда можно будет понять, как её потушить.

Следующие ставки Емельян Павлович делал механически. Теперь он не закрывал глаза — воображаемая рулетка крутилась прямо поверх реальной. И каждый раз, когда Леденцову удавалось синхронизировать их вращение, в виртуальности что-то беззвучно лопалось, и язык чёрного пламени слизывал, отклонял в сторону луч “фонарика”.

“Это неправильно, — думал Емельян Павлович. — Луч не может искривляться. И вообще, это не луч. Это клинок. Закалённый дамасский клинок света”.

Чёрная вспышка. Клинок не сгибается. Он начинает мелко вибрировать. Леденцов безотчётно сжимает кисть правой руки. Он чувствует в ней трепещущий эфес. Вибрация становится нестерпимой. Клинок не выдерживает. Чёрное пламя уносит сияющие обломки в бесцветное никуда.

“К чёрту. И рулетку, и шарик. К чёрту всех”.

Давешняя волна ненависти снова поднялась из глубин Души. Емельян Павлович должен показать этому выскочке, кто здесь главный. “Не искупать ли мне тебя в шампанском?” Леденцов быстрыми и точными движениями рисует на холсте реальности яркую картинку: рыженькая официантка выворачивает поднос с напитками на “отбойника”. Нет — в последний момент Емельян Павлович меняет направление атаки — пусть на стол, пусть он обернётся.

Мастер сглаза не оборачивается. Но он успевает. Под белый луч-клинок (он снова целый) “отбойник” подставляет столб чёрного сияния. Искры. Таких цветов не бывает! Воображаемое отскакивает от воображаемого. Ткань действительности сминается, но не рвётся.

Официантка делает несколько неуверенных шагов, но быстро приходит в себя.

“Мальчишка! Наглец! Я — Мастер силы!” Емельян Павлович швыряет в противника первый попавшийся образ. Уже в момент броска он понимает всю его нелепость, но — пусть! Пусть сейчас в руках вон того бандюгана с головой, как помятый бильярдный шар, вспыхнет костром зажигалка! Он заслуживает наказания. Наверняка он убивал людей, чтобы заработать свои грязные деньги.

Зря. Напрасно! Не нужно было думать ни о чём, кроме цели. Какая разница, откуда у лысого деньги? Удар получился ненацеленный, вялый, “отбойник” не просто парировал, но и смог ответить. Бритоголовый щёлкает зажигалкой, безуспешно пытаясь добыть огонь.

Мастер сглаза снова ухмыляется, и Леденцов готов отдать кусок своего тела или души, чтобы погасить эту нахальную ухмылку. Все, больше никаких размышлений. Это бой. Потом разберёмся, что да как. Мастер силы атакует бездумно, зато быстро, неузнаваемо коверкает реальность. Вернее, пытается коверкать. Это невозможно, но оружие “отбойника” быстрее, оно парирует каждый выпад.

Часть сознания в оцепенении фиксирует картины, рождаемые “топором” и разрушаемые “отбойником”. Она не может понять, откуда берутся эти фонтаны крови и вопли, слышные только двоим в этом зале. Она просто фиксирует и цепенеет, не имея возможности повлиять на движение белого клинка. Им теперь водит не только ненависть, но и страх. “Это я? — мелькает стремительная мысль. — Неужели это из меня?” Смерть и ужас. Боль и смерть. Смерть и смерть.

Нет времени на осознание. Белый клинок поднялся для очередного удара, реальность снова прогибается, готовясь впустить в себя сгусток боли. Это девочка. Она в крови. Кровь дымится на оружии Леденцова. Этого не может быть. Неимоверным усилием Емельян Павлович уводит свой клинок в сторону и на миллионную долю секунду выныривает в реальность. “Отбойник” глядит на него исподлобья. Миллионной доли достаточно, чтобы успеть разобрать мелкую дрожь на кончиках его губ.

“Это он! — Леденцову кажется, что он уже понял, нужно просто сформулировать. — Он меня подставляет! Нет, он вытягивает из меня всё, что есть внутри тёмного!”

Тёмное не доходит до реальности. Для окружающих мастера все так же стоят и смотрят друг на друга. Разве что трансляторы видят поле боя. В том числе и Саня. Этот наглец…

Не отвлекаться!

Емельян Павлович теряет слишком много времени. Он уже не атакует, только уворачивается. Вот “отбойник” раскрылся, сейчас бы ударить — Леденцов делает слепой выпад и еле успевает остановить своё же движение. Это то, что от него хочет мастер сглаза. Это снова чья-то боль и смерть…

Емельян Павлович гасит движение своего клинка и успевает блокировать удар противника в последний момент. Чёрное пламя проходит так близко, что он наконец может рассмотреть оружие.

Это не меч. Это тяжёлый шипастый щит со смертельно острой кромкой. Его поверхность — это всё-таки ртуть, но странная, тёмная, не дающая отблеска. Проскочив мимо, щит разворачивается немыслимым образом (где рука, которая может так изогнуться?) и опять несётся в атаку.

Страх становится сильнее ненависти, вернее, они сплетаются воедино. Уже неважно, чем и как поразить “отбойника”. Пусть это будет кровь, и грязь, и удушливый смрад. Главное — поразить. Вся злость, вся ярость боя вскипает в Емельяне Павловиче, поднимается густой волной — и опускается волной страха. Ужаса. Паники. Он с невообразимой отчётливостью представляет, как кромка щита врезается в его горло. И нельзя даже крикнуть, потому что следом идёт поток горячей ртути. Он захлёбывается. Он не успевает. “Спас…”