21

До самого апреля Леденцов ходил на тренировки вместе с Катенькой. Николай Николаевич оказался тренером изобретательным и настойчивым, он выдумывал для Леденцова все новые трюки, смысл которых не всегда был ясен. Однако непостижимым образом они обеспечивали нужный эффект. Емельян Павлович больше не проваливался внутрь себя, он научился оперировать возможностями не как раньше — словно дикарь с дубиной и деревянным шипастым щитом — а с невозмутимостью хирурга. Катя во время занятий сидела рядом и молчала. Иван Иванович всё ещё лежал в больнице.

— Может, я ему здоровья пожелаю? — предложил как-то Емельян Павлович Романову. — Как вам когда-то?

Николай Николаевич почему-то усмехнулся и ответил:

— Не стоит. Я, кажется, знаю, что с моим коллегой. Это пойдёт ему на пользу.

— Коматозное состояние? На пользу?

— Ну мне же пошло. А теперь будьте любезны вернуться к занятиям. В прошлый раз вы очень неудачно отреагировали.

— Неожиданно всё вышло. Знал бы, где упаду, соломки бы подстелил.

— Эту проблему можно решить и по-другому.

— Как же?

— Обвязаться соломой самому.

Мужчины помолчали.

— Минуточку, — сказал Емельян Павлович, — солома, как я понимаю, это по части компенсаторов?

— Ну? — Николай Николаевич прятал улыбку в левом углу рта.

— А я же не компенсатор.

— А кто вам мешает им стать? Вы же мастер силы! Мастер желания. Вот и пожелайте себе превратиться ещё и в компенсатора.

В словах этого странного подтянутого человека была логика. Леденцов не нашёл, к чему придраться.

— Ладно, — согласился он, — объясняйте как…

…В последний апрельский день было свежо и ясно. Леденцов шёл на тренировку пешком и в одиночестве — накануне Юлька прихворнула, и Катенька согласилась быть уговорённой остаться дома.

Емельян Павлович вертел носом и поглядывал по сторонам, как юный натуралист в походе. “Нужно меньше в машине ездить, — подумал он, — всю красоту пропущу”.

Красота весеннего губернского центра окружала его особой, грязновато-торжественной аурой. Зелёная щетина газонов, густо пересыпанная окурками, наводила на мысль, что и у земли бывает похмелье — надо бы побриться и умыться, да все никак с духом не соберётся. Вездесущие тополя трепетали на весеннем ветерке, как приснопамятные “малые формы” на первомайском параде. Кусты латали свежей листвой прорехи между ветками с таким старанием, что, казалось, можно услышать гул бегущего по ним сока.

И — лужи. Они предлагались в широчайшем ассортименте: глубокие судоходные (для бумажных корабликов), мелкие и прозрачные, глубокие и мутные, коварные лужи-болота на тротуарах, бескрайние лужи-ловушки на проезжей части. Попадались аккуратные лужицы в форме кирпича, лужи-моря, грызущие асфальтовые берега и даже лужи-гейзеры. Леденцов едва не соскользнул в одну такую — заполненную взвесью глины, бурлящую и изнывающую паром. Емельян Павлович помянул привычным недобрым словом коммунальщиков и сосредоточился на поиске наиболее проходимых участков.

Романова он нашёл на балконе. Николай Николаевич подставлял лицо солнышку и разве что не жмурился.

— Лучшее время, — сказал он, не прерывая солнечные ванны, — поздняя весна. А вы какую пору любите?

— Лето. Пора отпусков. Хотя нет, осень. Самое плодотворное время.

— Ну да, ну да… Метаболизм… Зависимость от насыщенности витаминами.

Николай Николаевич полуобернулся к гостю.

— А хотите жить вечно?

Леденцов растерялся и не подобрал адекватного ответа.

— Это ведь несложно, — Романов потянулся, вытянув руки над головой, — достаточно подчинить сознанию внутриклеточные процессы. Приказать тканям “Обновляться, раз-два!”, и они обновятся. Приказать почкам и печени “Вывести шлаки и доложить об исполнении!” — выведут и доложат.

“Эк его, — подумал Емельян Павлович, — развезло от весеннего воздуха”.

— Может, начнём? — спросил он.

— Не начнём, — ответил Николай Николаевич, пребывая в прежней безмятежности, — мы уже давно все закончили.

— Давно?

— Да. Я просто ждал оказии поговорить с вами наедине. Ваша супруга очень болезненно реагирует на некоторые вещи.

— На некоторые вещи и я… без восторга.

Романов сделал последний глубокий вдох и с явным сожалением покинул балкон. Леденцов хмуро двинулся за ним. Весеннее настроение несколько померкло. Когда Николай Николаевич извлёк на свет божий серую картонную папку, настроение выругалось и скрылось в неизвестном Леденцову направлении.

— Я же её сжёг, — сказал он, — ещё на прошлый Новый год.

— Это другая такая же. Здесь копии всех документов, которые вы не решились изучить тогда.

Николай Николаевич положил папку на стол у окна, а сам с отсутствующим видом уставился на книги в шкафу.

— А если я опять?

— Да жгите на здоровье, — пожал плечами Романов. — Оригиналы-то никуда не денутся. Не вижу смысла прятаться от правды.

— От вашей правды нужно хорониться, как от чумы.

Николай Николаевич оторвался от изучения корешков и почти без улыбки предложил:

— Давайте считать это (кивок на папку) прививкой. Малая доза правды поможет вам справиться с большой.

Емельян Павлович наклонился над столом. Он понял, что любопытство грызло его почти полтора года, и ещё пять минут он не выдержит. “Всё равно не отвяжется”, — подумал Леденцов себе в оправдание и решительно развязал тесёмочки.

Ничего не случилось. Джинн не вылетел, потусторонний жар не испепелил его, даже фотографии с искорёженными телами не бросились в глаза. Фотографий вообще не было — только какие-то бумаги казённого вида да несколько газетных вырезок. Последние сопровождались иллюстрациями, но явно были результатом не слишком умелого коллажа.

Леденцов подвинул стул к столу, сел и взял в руки верхнюю вырезку.

— Я пойду пока чайку соображу, — сказал Романов и удалился.

Вернулся он через четверть часа с подносом, от которого пахло бергамотом.

— Я зелёный пью, — буркнул Емельян Павлович, не отрываясь от чтения.

— Знаю. Вас Иван Иванович пристрастил. А вот я своих… — Николай Николаевич оборвал себя. — В вашей чашке — “Зелёная обезьяна”.

И Романов неуместно хмыкнул. Леденцов оторвался от папки и уставился на Николая Николаевича.

— Мой воспитанник Гринев, — пояснил тот, — однажды сказал во время тренировки: “Как можно не думать о зелёной обезьяне? Я не справлюсь!”

Емельян Павлович вернулся к бумагам. Он помнил эту старую восточную притчу. Николай Николаевич снова посерьёзнел.

— Как видите, он себя недооценил.

— Так это все он, — Леденцов спросил больше для проформы, он уже догадался, кто был главным героем газетных статей и милицейских протоколов, — ваш любимый ученик Гринев?

— Он. Как видите, силу он не потерял. И на сей раз его не пришлось полгода выхаживать под присмотром психологов в штатском.

Емельян Павлович перелистал непрочитанные ещё бумаги. Там мелькало всё то же: “…найден мёртвым…”, “…покончил с собой…”, “…доставлена в психиатрическую клинику…”. Только последний документ смотрелся неуместно.

– “Договор аренды”, — Леденцов постучал пальцем по жёлтому листку. — А это тут зачем?

— Это косвенное доказательство. На случай, если вы усомнитесь. Андрей Валентинович снял квартирку по указанному адресу за три месяца до описанных событий. И она стала как раз эпицентром всего этого кошмара. На обратной стороне схема.

Емельян Павлович перевернул ксерокопию договора и обнаружил чертёж, напоминающий схему Солнечной системы. Солнце изображала загогулина, подписанная “Гринев”, планеты — кружочки с числами.

— Это номера документов, которые вы только что пролистали.

Планет было очень много.

— И как он это?

— Вы не поверите. Пожелал счастья. Да-да, счастье — штука разрушительная. В пароксизме люди не чувствовали боли, не обращали внимания на страдания. Ни на свои, ни на страдания ближнего. В результате — все описанные несчастные случаи.

— Понятно.

Леденцов вспомнил одну заметку, в которой клеймились врачи “Скорой”. Они не спеша подошли к больному-инфарктнику (он упал прямо на улице и уже задыхался), улыбались ему, даже, кажется, целовали, но и не подумали произвести реанимацию. И больной тоже улыбался. Задыхался и улыбался.

— А потом, — сказал Романов, — счастье кончилось. Не все это выдержали. Кто-то сиганул с балкона. Кто-то просто тронулся умом.

— Сволочь, — Леденцов тыльной стороной ладони отодвинул от себя папку. — Это был один случай?

— Неизвестно. Больше он так не прокалывался, возле своего дома не проводил акций. А за пределами… Кто знает?

Емельян Павлович всё ещё смотрел на папку. Вспомнилось, как он пытался оправдать Гринева, придумывал для него благородные мотивы…

— Почему его не пристрелили? — спросил Леденцов. — У вас же есть свои люди в спецслужбах. Тот же Минич.

— Слишком высок риск, что Андрей Валентинович обнаружит покушение. Он наверняка от него застраховался.

Заметит — будет мстить не только вам, но и всему миру. Ладно, пусть не миру, пусть только спецслужбам. Представляете, что начнёт твориться? Нет, мы его остановим другим способом. Вы его остановите. Собирайте свою команду. Обещаю, что это — в последний раз.

22

— Он служит здесь, — говорил Минич, откинувшись на заднем сиденье, — кем-то вроде консультанта. Окучивает важных клиентов. Впрочем, продажа автомобилей — это так, крыша. Через господ предпринимателей текут очень серьёзные деньги. Настолько серьёзные, что вам, прошу извинения, даже намекать не буду на источник… Вполне возможно, наш общий друг прикрывает именно эти финансовые потоки. И имеет долю с них.

Сергей Сергеевич нахмурился чему-то своему.

— Хорошо прикрывает? — спросил Романов.

Он сидел на переднем сиденье, но гримасу рассказчика почуял спиной.

— Слишком. Все концы, которые к ним вели, вдруг поотваливались, как, пардон, хвосты у ящериц. Наши ребята эту контору два года разрабатывали, и вдруг… Ладно, ещё раз: просто приходите и разговариваете. Емельян Павлович, очень прошу, никаких активных действий. Пострадает мирное население.

Леденцов кивнул. Он уже в десятый раз слышал эту инструкцию и начал раздражаться. Саня, который сидел за рулём, на мгновение оглянулся и подмигнул — дескать, правильно думаете, гражданин начальник. Это ещё больше разозлило Емельяна Павловича. Алена Петровна, устроившаяся у противоположного окна, едва заметно дёрнулась, гася всплеск ярости Леденцова. Впрочем, даже не обернулась.

— После демонстрации намерений, — продолжил Минич, — постарайтесь его немного подразнить…

— Насколько немного? — Леденцова уже давно мучил этот вопрос, ещё с первого инструктажа. — А вдруг он выйдет из себя? Тогда мирное население не то что пострадает… костей не соберёт.

— Не выйдет, — ответил за подполковника Николай Николаевич, — он очень хорошо научился себя контролировать. Я его учил.

— Научили, — хмыкнул Емельян Павлович, — на нашу общую голову.

— Не отвлекайтесь, — сказал Сергей Сергеевич. — Значит, небольшая провокация… Кстати, Александр, постарайтесь максимально точно запомнить все эмоции Гринева.

— Разведка боем, — кивнул Саня, — понимаем, не маленькие.

— И после этого…

— …сразу уезжаем, — закончил Леденцов. — Мы все поняли. Ещё три инструктажа назад.

— Жалко, — сказал Минич, — с вами нельзя Николая Николаевича отправить. Тем более меня. Ладно, будем считать, вы все запомнили. Вот там, у подъезда, сверните на парковочку.

На переговоры Емельян Павлович отправился в сопровождении Алены Петровны и Сани. “И хорошо, — подумал Леденцов, — что Катя дома осталась. Только извелась бы вся”. То, что жена дома изводится ещё сильнее, в голову Леденцову не пришло.

Дальше всё пошло как по писанному. Было даже скучно — Николай Николаевич и Сергей Сергеевич предугадали каждую фразу. Емельяну Павловичу оставалось только вовремя подавать реплики. Через восемь минут (расчётное время плюс тридцать секунд) менеджер препроводил их к директору, а ещё через три минуты (расчётное время минус шестьдесят секунд) в кабинете объявился сам Гринев.

В памяти Леденцова со времени схватки в казино хранился смутно-противный образ мастера сглаза. Он помнил отдельные детали и ощущения. Сейчас он смотрел на Гринева не в запале борьбы и обнаруживал в нём новые черты. Или его прежний соперник так изменился? Теперь он казался Емельяну Павловичу не небрежно-самонадеянным, а собранным и энергичным. Увидев Леденцова, “отбойник” набычился и сжал губы, и без того тонкие. Дальше должно было начаться интересное, потому что господа аналитики не смогли точно построить линию поведения Гринева, хотя и выдали несколько вариантов.

“Отбойник” повёл себя в соответствии с вариантом номер три — “поддавки”. Он не стал ввязываться в бой сходу, как и не стал валять дурака. Гринев моментально сориентировался и отступил в оборону. Больше того, он в вызывающей манере потребовал уступок от своего директора. “Прав был Минич, — думал Емельян Павлович, продолжая подзадоривать соперника, — этот парень многому научился. Например, не лезть в драку без подготовки”.

Выполнив обязательную программу, Леденцов повёл своих к выходу. Саня и Алена Петровна за всё время визита не проронили ни слова, и это был хороший знак — всё шло в предусмотренных рамках. Можно было спокойно отправляться восвояси, потрошить Санину память и окончательно выстраивать план кампании.

Но тут Гринев всё-таки сделал нечто, ни в какие варианты не вписавшееся. Уже на улице он настиг Емельяна Павловича и выпалил:

— Не трогайте этих людей. Я только что уволился. Они ни при чём.

Мастер сглаза был по-прежнему собран и деловит, а в прищуренных его глазах горело неяркое, но увесистое предупреждение. Как над электрощитом: “Не влезай, убью!”. Он был готов броситься на защиту своей “крыши” даже без полноценной подготовки.

“Неужели тебе так дороги эти большие деньги? — подумал Леденцов. — Или ты… Ах ты, сволочь! Изображаем благородство?”

Гринев был убедителен в своей роли благородного защитника невинных отмывателей денег. Если бы Емельян Павлович не видел папки с протоколами… А до того — кадров со взрывающимися небоскрёбами… И не стоял тогда напротив Гринева в казино “Жар-птица”…

Словом, это было уже слишком. Леденцов решил слегка наплевать на указания старших и — нет, не врезать “топором” по нахальному “отбойнику” изо всех своих тренированных сил, а просто продемонстрировать намерения. Никакого членовредительства. Просто небольшой, но исполненный уважения поклон. Лучше до земли.

На какую-то долю секунды Емельяну Павловичу показалось, что Гринев пропустил выпад. Голова чуть-чуть дёрнулась… или нет? Но доля секунды истекла, а “отбойник” и не думал падать ниц. Даже поиздевался — склонил голову набок. Воображаемый клинок Леденцова высек искры и отскочил от воображаемого щита Гринева. Емельян Павлович почувствовал, что его ум входит в привычный тренировочный режим — как тело опытного прыгуна в воду автоматически напрягается на прыжковой вышке. Он и сам не успел понять собственного манёвра, а сияющий меч описал новую траекторию и обрушился на соперника.

То есть попытался обрушиться — огромный кованый щит будто стеной окружал мастера сглаза. Это было совсем не похоже даже на бой с “зеркалом”. Движения соперника были абсолютно неожиданны, а оружие — непривычно.

Леденцов еле успел сдержаться и не сделать третий выпад. “Не заводись, — приказал он себе, — не показывай силу. Успокойся”.

— Хорошо, — сказал он вслух, — так даже интереснее.

23

Николай Николаевич и Сергей Сергеевич были похожи на пожилую супружескую пару, у которой появился поздний и бестолковый сын. Они не стали заводить бессмысленную шарманку в духе “Мы же предупреждали” — только очень похоже вздохнули, переглянулись и синхронно улыбнулись.

— Ничего, — сказал Романов, — могло быть хуже.

— Даже неплохо получилось, — добавил Минич, — теперь у нас есть дополнительная информация.

Леденцов (по всем правилам педагогики) от такого понимания почувствовал себя ещё более виноватым и решил немного посамобичеваться.

— У него тоже появилась… информация.

— Не страшно, — подполковник продолжал отечески улыбаться, — Гринев теперь один, без команды. А у вас есть мы. Александр, прошу вас.

— Мозги к осмотру? — осведомился Саня и опустился на диван между Миничем и Романовым, ухватившись за их ладони.

Минуты две Емельян Павлович и Алена Петровна наблюдали это сплетенье рук, потом компенсаторша вздохнула и сообщила в пространство:

— Пойду пока ужин приготовлю.

Леденцов остался. Он не предполагал, какие сведения можно так долго передавать из головы в голову. Особенно из такой пустой головы, как у Сани. Между тем секретарь по протоколу старался не на шутку, даже вспотел. Время от времени он дул на чёлку, чтобы остудиться, но рук не отнимал — видно, боялся, что придётся все повторять заново. Емельян Павлович немного потаращился на это безмолвное трио и понял, что жутко хочет спать. Он бы лёг прямо здесь, в кресле, но оставалось ещё одно важное дело, которое нельзя было откладывать на завтра. И делать его следовало в уединении, например, балкона.

— Алло, — Катенька ответила после второго гудка, — ты как там?

— Нормально. Разведку боем провёл. Не боись! Никаких рыцарских схваток! Просто прощупал.

— И как?

— Не знаю. В соседней комнате пара умников пытаются разобраться, что к чему.

Катенька помолчала.

— Юлька спит плохо, — пожаловалась она, — спрашивает, где папа.

— Разбуди и передай, что скоро приедет.

Супруга снова вытянула из пустоты тягучую, как карамель, паузу.

— А когда это кончится? — спросила она.

— Завтра. Или послезавтра. Вернусь к тебе другим человеком.

— Не надо другим. Мне такой, как есть, нравится.

— Ещё не поздно отменить.

— Палыч, ты прекрасно меня понял! Как есть, только без этой гадости внутри.

Леденцов понял, что информационная часть беседы подошла к концу и далее следует ожидать потока пустых обвинений и наездов.

— Все, меня тут зовут…

— Леденцов, — грустно сказала Катя, — кому ты врёшь? Ладно, отпускаю. Только скажи… А это твоё… твоя сила по наследству не передаётся?

— Понятия не имею. Но я узнаю и перезвоню, ладно?

— Ладно. Предупредишь меня, когда… всё это начнётся. Буду тебя ругать. И кулаки держать.

По возвращении в комнату, Емельян Павлович обнаружил, что сеанс ручной передачи мысли завершён. Николай Николаевич вполголоса обсуждал что-то с подполковником, Саня успел смотаться на кухню и теперь жадно ел котлету. На немой вопрос Леденцова только махнул рукой в сторону недавних партнёров по рукоположению.

Емельян Павлович ещё раз отметил про себя, что все эти Иван Иванычи и Сергей Сергеичи неуловимо похожи друг на друга, несмотря на разные черты лица и фигуры. Наверное, из-за одинаковых манер и костюмов. И то и другое было ужасно старомодным.

— Ну как, — спросил Емельян Павлович у “близнецов”, — что узнали?

— Всё в порядке, — ответил Сергей Сергеич, — прогнозы оправдались.

— Он сильнее, — сказал Николай Николаевич, — но у вас лучше подготовка.

— И штаб, — добавил от себя Леденцов.