20

Отставной лингвист Сергей Владиленович за эту неделю преобразился. Двойственность и расплывчивость его фигуры и лица перестали бросаться в глаза. Весь он как-то подобрался и заблестел глазами не хуже, чем очками. Леденцову бывший текстолог напомнил пса, которого впервые спустили с поводка, но он всё равно жмётся к ноге хозяина. Не хватало для полноты образа только бешено виляющего хвоста. Увидев Емельяна Павловича, он замер от почтительности и восторга. Потом бросился к Леденцову и осторожно поддержал его за локоток, хотя нужды в этом не было никакой. Всю дальнейшую беседу он хранил почтительное молчание.

— А где ваш цербер? — спросил Иван Иванович.

— Тётя Саша? Ночь отдежурила и сменилась.

— Мощная дама. На мой беглый взгляд, она должна оказаться компенсатором чудовищной силы. Жаль, нашего Александра не было, он бы прощупал.

— А вы разве сами не умеете?

— Только по внешнему виду, — развёл руки Портнов, — даром ясновидения не наделён. И никаким другим даром.

— А как же вы…

— Это отдельная история. Сейчас давайте разберёмся, как же вы. То есть как вам теперь быть. Вы делали все, как я говорил?

— Почти. Заснул очень быстро.

Леденцов обратил внимание, что Иван Иванович не сводит глаз со входа на больничный двор.

— Саню ждём? — спросил Леденцов.

— Его. Ладно, давайте пока своими силами.

Обновлённый лингвист вцепился в рукав леденцовского халата, демонстрируя, что никуда он не уйдёт, и не надейтесь.

— Главное это здоровье, — сказал Портнов. — Не улыбайтесь, банальные истины всегда верны. Поэтому они и банальны.

— Что само по себе есть банальная истина.

— Разумно. Давайте начнём с самочувствия. Представьте, что вы веселы, бодры и полны жизненных сил. Зажмурьтесь, это должно помочь.

С закрытыми глазами действительно оказалось проще. Емельян Павлович после секундного раздумья вообразил висящий в воздухе фонарик, луч которого накачивает его бодростью. Начал с головы, высветил в ней каждый закоулочек, потом методично прошёлся придуманным лучом по шее, плечам, груди… Когда через пять минут он открыл глаза, то почувствовал непреодолимое желание подпрыгнуть. Или спеть. Или выкинуть какую-нибудь ещё штуку.

— Чудненько, — сказал Иван Иванович, — а вы никакого сопротивления не чувствовали?

— Нет. Очень легко всё прошло.

Портнов обернулся к лингвисту и спросил:

— Помогал?

Тот виновато закивал.

— Сергей! Пока ваша помощь не нужна. И вообще, вы с господином Леденцовым ещё не слишком хорошо согласованы.

— Я просто хотел помочь господину… Леденцову.

Емельяну Павловичу не понравилась пауза перед его фамилией. “Да, господин!”, “Нет, господин!”. Какая-то “Хижина дяди Тома”. Портнов тоже поморщился.

— Прошу вас, Сергей, — сказал Иван Иванович, — сходите в регистратуру. Александр, в силу своей бестолковости, вполне может ожидать нас там.

Лингвист-усилитель вопросительно глянул на Емельяна Павловича, и тот автоматически кивнул. Только после этого текстолог Сергей резвой рысью направился в сторону приёмного покоя.

— Теперь то же самое, — попросил Иван Иванович, — но без помощи.

— А как он мне помогал? — сказал Леденцов, закрывая глаза. — Он же мысли мои читать не может.

— По глазам прочитал.

“Изысканные у него шутки”, — подумал Емельян Павлович. Без усилителя дело пошло немного туже. Луч воображаемого фонарика то и дело словно натыкался на зеркало и отражался в случайном направлении. Тогда Леденцов мысленно увеличивал мощность свечения, “зеркало” разлеталось на невидимые осколки, но через несколько мгновений возникало на новом месте.

— Странно, — проговорил Емельян Павлович, продолжая эксперименты с “фонариком”, — что-то мешает.

— Как именно? Сможете описать?

Леденцов подробно рассказал про “фонарик” и “зеркальце”. Ивана Ивановича это приободрило.

— Очень удачный образ вы выбрали, — сказал он, — исключительно удачный. Теперь мы знаем, что это именно “отбойник”.

— А кто мог быть?

— Мог быть другой “топор”… простите, другой мастер силы. То есть недоброжелатель. Но оказался мастер сглаза, то есть доброжелатель.

Иван Иванович пожевал губами.

— Осталось сообразить, кто из добрых чувств к вам мог навести всю эту порчу: арест, аварию, болезнь. Ваши родители живы?

— Да, но они очень далеко, в Сибири. Перезваниваемся-и то редко.

— Понятно. Друзья?

Емельян Павлович задумался. Какие у него могут быть друзья? Партнёры? Ага, конечно! Только зазевайся, и эти “друзья” из тебя дух вышибут. Нужные люди? Вряд ли. Катенька?

— Скажите, а это может оказаться женщина?

— Вряд ли. У женщины инстинкт сохранения в генах заложен. В двойной Х-хромосоме. А тут такое стихийное бедствие. Ладно, составьте на досуге список всех симпатизирующих вам людей, потом вместе поразмыслим. Хотя, в принципе, это может оказаться заезжий. Или специально заехавший… Александр, наконец-то!

Саня, который приближался к ним, вид имел помятый, а кое-где и порванный.

— Вы с кем-то дрались? — спросил Емельян Павлович.

— Нет, — гордо ответил чтец мыслей, — успел спрыгнуть с балкона. Милый Иван Иванович, спаситель! А сегодня пива не наблюдается?

— По-моему, вы ещё с вечера не протрезвели. Разве можно так напиваться, соблазняя чужую жену?

— А разве можно в трезвом виде соблазнить женщину, мысли которой так и лезут тебе в голову? Если бы вы только знали, что все они думают о наших пенисах!

21

Леденцов понемногу стал забавляться с новыми умениями. Он “наколдовал” больничный ужин по своему вкусу, интересного собеседника за обедом, а к вечеру, расшалившись, решил обеспечить себе на дежурство кого-нибудь помоложе и поинтереснее, чем тётя Саша. Но с последним вышел облом — верная сиделка оказалась на месте, хотя и жаловалась на взорвавшиеся банки с помидорами, протёкшую ванну и боль в ногах. Последнее Емельяна Павловича несколько отрезвило и привело в раскаянное состояние духа. Ему вовсе не хотелось вредить самоотверженной сестре милосердия.

В воскресенье во время визита Ивана Ивановича он осторожно расспросил, могут ли люди сопротивляться его способностям.

— Разумеется. Видите ли, дар “силы”, или “сглаза”, или чтения мыслей — вовсе не исключение, скорее правило. Поэтому если вы наткнётесь на мастера… даже если на подмастерье, то сопротивление может оказаться значительным.

— Как не исключение? Вы же мне говорили…

— …что у вас этот дар выражен очень сильно. Но вы не особенный, не урод и не супермен.

Тут Леденцов не выдержал и рассказал про тётю Сашу. Портнов, как и предполагалось, отругал. Зато теперь стало совершенно ясно, что сиделка Леденцова — отличный компенсатор.

— Это обычное дело, — сказал Иван Иванович, — хорошие компенсаторы всегда наличествуют в большом количестве в больницах, детских домах, страховых компаниях. Это почти всегда женщины.

— А как это вообще работает, — спросил Емельян Павлович, — компенсаторство это?

Портнов удовлетворил его любопытство настолько, что к концу лекции тот уже и слушать перестал. Компенсаторы (то есть компенсаторши) умели очень многое. Вернее, очень многое умели сводить к нулю: сглаз и проклятие, атаку мастера силы и попытку мыслечтения. Даже некоторые болезни они могли лечить простым наложением рук.

— Наверняка помните, — сказал Иван Иванович, — что вам становилось легче, как только мамина рука ложилась на лоб.

— То есть Христос, — улыбнулся Леденцов, — был ещё и компенсатором?

— Иисус, — без улыбки ответил Портнов, — был мастером силы. Огромной силы. И очень добрым. Кто знает, чего бы он натворил, если бы его не остановили.

Леденцов растерялся. До сих пор Иван Иванович не производил впечатления правоверного христианина. И вообще, по его тону трудно было понять, осуждает ли он тех, кто остановил доброго мастера огромной силы. Или сочувствует как людям, выполнившим грязную, но нужную работу.

Тему нужно было менять ещё раз.

— А компенсаторы… они это сознательно это проделывают?

— Почти всегда нет. Просто чувствуют, что им или любимому существу что-то угрожает. И компенсируют.

— Но как? Можете на пальцах объяснить?

Портнов улыбнулся.

— А вы можете на пальцах объяснить, как люди любят друг друга? Я не о соитии, я о единении душ?

— Ну, как… любят, и все.

— Так и компенсаторы. Компенсируют, и всё. Ладно, на сегодня теории хватит. Перейдём к практическим занятиям. Хотите, чтобы завтра вас выпустили? Вот и славно. Давайте работать. И всё время следите, не появится ли ваше “зеркальце”.

22

Остаток воскресенья и весь понедельник Емельян Павлович провёл в напряжённой умственной деятельности. Воображать пришлось много. Порой ему казалось, что его воображение воспалилось и распухло. “Зеркальце”, которым его пытался экранировать неизвестный доброжелатель, то появлялось, то исчезало на несколько часов — и это нервировало.

Зато к утру вторника основные проблемы были решены: главврач отпустил под “честное бизнесменское”, что Леденцов будет докладывать о всех болях в любом из органов; фирме разрешили работать; партнёры особо не придирались, понимали — завтра на месте “Мулитана” может оказаться их собственная фирма. Емельян Павлович собирался с головой окунуться в привычный мир оргтехники, но Иван Иванович убедил его передать полномочия заму, пока не найден и не остановлен хулиганствующий мастер сглаза.

Поэтому утро вторника Леденцов начал с составления списка кандидатов на высокое звание “отбойника”. Когда документ был готов, он направился к Портнову и застал у него Саню. Энергичному молодому человеку как раз поручали выяснить, не появлялось ли в городе каких-нибудь ярких личностей.

— Как вы это себе представляете? — возмутился чтец мыслей. — Ходить и расспрашивать встречных-поперечных?

— Александр, — Иван Иванович погрозил пальцем, — не прибедняйтесь! Если в городе появился кто-нибудь достойный внимания, ваши многочисленные дамы уже успели о нём узнать и обсудить с подругами.

— Использовать женщин? — невинные глаза Сани даже не округлились, а превратились в два вертикальных овала. — Этих слабых невинных существ!

Леденцову показалось, что Портнов не столько сердится, сколько разыгрывает привычный спектакль.

— При сборе информации любые средства хороши.

— А средств-то и нет, — Саня развёл руки в стороны и для выразительности присел. — На какие, извините, шиши я буду добывать эту вашу информацию? Я ведь не альфонс какой.

— Ну, какой вы не альфонс, про то весь город знает, — сказал Иван Иванович. — А шиши у вас ещё должны были оставаться. Сегодня всего двадцатое.

— Уже двадцатое! А жизнь дорожает! А инфляция лютует!

Портнов протянул любимцу женщин лист бумаги.

— Векселями не беру, — Саня скрестил длинные руки на широкой груди и расширил ноздри.

— Расписку пишите. Без расписки ни копейки не дам. И чтобы через два дня все вновь приехавшие были учтены, рассортированы и выстроены в две шеренги.

— По росту или по полу? — Саня привычно строчил расписку.

— По алфавиту, — Иван Иванович протянул пачку в банковской упаковке.

— Бу сде, — ответил Саня, обменял расписку на деньги и ушёл, напевая: — Таганка, все ночи — полная фигня!

Леденцов наблюдал за сценой с улыбкой.

— Кстати, — сказал он, — давно хотел спросить, откуда у вас средства к существованию?

— Инвестиции. Вложение денег в перспективные проекты на основе прогнозирования тенденций. Кстати, вы мне за тот случай с ксероксами две тысячи американских долларов должны. Шучу. Вы составили список доброжелателей? Ну-ка, ну-ка…

Список состоял всего из двух десятков фамилий. Иван Иванович пробежал его в пять секунд, удивлённо поднял брови и перевернул лист. Продолжения списка он там не обнаружил.

— Вы себя недооцениваете, любезный Емельян Павлович! Уверяю, гораздо большее количество людей желает вам здоровья и процветания. Придётся обратиться к моему досье.

Портнов извлёк из стола картонную папку. Леденцов уже видел её в день, когда бравые налоговые полицейские продемонстрировали ему мощь карающей десницы государства. Особенно хорошо эта десница прошлась тогда по леденцовским почкам. Иван Иванович перебрал несколько стопок документов и сказал довольно:

— Ага! Вот они, ваши благодеяния за последний год. Визит в детский дом № 1.

Емельян Павлович поскрёб затылок. Действительно, в конце осени его навестил приступ сентиментальности. Увидев на вокзале, как грязные пацаны угрюмо, по-мужски, смолят за ларьком, Леденцов расчувствовался и приказал раздать по детским домам устаревшие компьютеры. Директор одного из домов неделю преследовал благодетеля и добился того, что Емельян Павлович лично присутствовал при вручении даров. Обитатели дома выглядели такими же угрюмыми, как их вокзальные собратья, только менее чумазыми. А компьютеры списать на благотворительность так и не удалось, пришлось пожертвовать частью прибыли.

— Думаете, что это кто-то из детей?

— Или из воспитателей. Или директор. Или ещё кто. Будем проверять, — Иван Иванович сделал приписку к списку доброжелателей. — Дальше. Оплата поездки юного шахматиста в Бельгию на чемпионат Европы.

— Это, — запротестовал Леденцов, — вообще была рекламная акция чистой воды! Нас три недели по всей областной прессе таскали!

— Но мальчик-то всё равно вам благодарен. И мама его. И старшая сестра.

— Я даже не видел его ни разу.

— Нам не дано предугадать, — Портнов взялся за следующую вырезку. — Продолжим…

Чем дальше слушал Емельян Павлович, тем больше поражался. Даже заведомо выгодные для него операции (автоматизация третьей клинической больницы, например) приводили к появлению толп людей, которые считали его благодетелем, святым угодником и наместником Ленина на земле. Вернее, потенциально могли считать.

Вскоре Иван Иванович исписал оборот листа, но тут подшивка добрых дел, к счастью, исчерпалась.

— Ну вот, — Портнов выглядел довольным, — вот мы и сформировали стог сена, в котором уже можно искать иголку.

— И как мы будем её искать? — Леденцов оптимизмом не заразился.

— Методом старика Оккама. Просто выбросим все сено.

23

Ворошить “сено” оказалось задачей нудной. Поначалу Емельян Павлович пытался участвовать полноценно, но к исходу третьих суток махнул на все обеими руками. Он давно мечтал поваляться где-нибудь на берегу моря с увлекательным чтивом в руках. В библиотеке Ивана Ивановича нашёлся Шекли. Вместо берега Леденцов использовал диван, а вместо шума моря — монотонное бормотание Портнова (“Брат не мог… четверо… как со сроками? Со сроками никак”). Емельян Павлович даже не сразу реагировал, когда Иван Иванович подзывал, чтобы разобраться с какой-нибудь проблемой. Например, часто ли ему пишут вологодские родственники по маминой линии или кто ему порекомендовал секретаршу.

Каждый час Портнов объявлял перерыв. На десять минут в комнату допускался усилитель Сергей Владиленович, и Емельян Павлович под мудрым руководством Ивана Ивановича думал хорошее — о работе, о здоровье, о спокойствии в городе, об отсутствии преступности.

Последняя задача поставила Леденцова в тупик.

— Как можно представить отсутствие? Это всё равно что кричать тишину.

— Да, — соглашался Портнов, — мастером сглаза быть проще. Но вы всё-таки постарайтесь. Представьте тёмную подворотню, одинокую девушку. А вокруг никого. Или, ещё лучше, пусть навстречу ей попадаются мужские силуэты, но никто не трогает и даже не грубит.

Емельян Павлович постарался. Он закрыл глаза и очень живо вообразил себе проходной двор возле своего дома. Там постоянно роились подозрительного вида подростки. Самого Леденцова они не задевали, а вот Катюша боялась подворотни панически и ходила только вцепившись в руку любимого мужчины. Леденцов представил, как лёгкая фигурка кутается в плащ и жмётся к стенке — подальше от пацанов с гитарой. Жмётся напрасно, потому что парни смотрят мимо неё, занятые ленивым разговором. Один из них даже здоровается с Катенькой… то есть с девушкиной фигурой. Дальше она идёт по пустому двору, благополучно минует его и выходит на улицу. Пусть это будет улица Розы Люксембург. Имя пламенной революционерки не спасает район от недоброй криминальной славы. Время от времени девушка встречает одиноких и не слишком трезвых мужчин, дважды — компании лихих юношей. Никто из них не пытается выведать, который час, или предложить себя в качестве провожатого. Девушка идёт все смелее, распрямляется, не шарахается от случайных прохожих.

Леденцов улыбнулся. Он уже научился чувствовать помощь своего усилителя. С ним думается легко и картинка получается чёткой и насыщенной. Самое смешное, что Владиленыч сам эту картинку не видит, просто чует верхним чутьём желание Леденцова и наваливается изо всех своих лингвистических сил, чтобы облегчить, ускорить и улучшить.

Емельян Павлович погонял виртуальную девушку по всем неблагополучным местам города, несколько раз заставлял её общаться с незнакомыми — и всякий раз все обходилось в высшей и средней степени прилично.

— Достаточно, — услышал Леденцов голос Ивана Ивановича, — и так сегодня кривая правонарушений ухнет до уровня августа 1973 года.

— А что случилось в 1973? — спросил Емельян Павлович, раскрывая глаза.

— Премьера фильма “17 мгновений весны”. Когда он шёл, уровень бытовой преступности и мелкого хулиганства падал до нуля. Спасибо, Сергей, а теперь нам нужно поработать вдвоём.

Но поработать вдвоём не получилось. Не успел Леденцов отыскать нужную страницу в Шекли, как во входную дверь позвонили. А через секунду знакомый до боли в перепонках голос кричал:

— Что вы врёте? Он здесь! Вон его плащ! А возле подъезда машина стоит. Я сейчас сама милицию вызову! Устроили киднеппинг, сволочи!

— Не надо милицию, — сказал Емельян Павлович, выходя в прихожую. — Здравствуй, Катёна. Чего буянишь?