Так всегда стучат гендеры. Почтальон стучит сапогом, с окованным железным носком, а вот гендеры рукой в толстой варежке, оттого и стук такой, будто они скребутся.

Слуг в доме последние недели не было. Все уволились, а нанять зимой на севере прислугу непросто. Особенно в таком небольшом городке, как Гразид. Все друг друга знают, и дурная слава разбегается скорее доброй.

Но кто-то же должен сходить и открыть дверь!?

И этот кто-то тоже так думал. Думал и не торопился.

В дверь постучали третий раз, уже требовательнее. Девушка со вздохом заложила страницу, задвинула книгу под попу и, еще раз вздохнув обреченно, достала обувь из под кресла руками. Идти в одних носках она не могла: как это, ходить по дому без тапочек? Сама мысль ходить по дому босиком, а носки не обувь — ей казалась крамольной и недопустимой. Спустившись в огромный приемный зал первого этажа, девушка дернула рычаг на стене, и в люстре сработали створки, отпуская на волю свет.

В прихожей она еще одним рычажком запалила огонь в непростывшем камине и сняла колпачки с вечных свечей — двадцатисантиметровых прозрачных ярко светящих стержней.

Девушка уже прикоснулась к двери в уличный холодный тамбур, когда громкий стук с улицы раздался в четвертый раз. Гендер потерял терпение.

Из дальней комнаты донесся голос отца:

— Трелька! Оглохла, что ли? Стучат, открой скорее, пожалуйста!

— Уже иду я, иду! Открываю! — с долей раздражения ответила девушка и спустилась в холодную парадную.

Тут, действительно, без тапочек никак нельзя. Февральский ветер забивал в щель уличной двери иголочки перемерзшего снега, а каменный пол, хоть и застелен тростниковымии циновками, но морозил даже сквозь толстые кожаные подошвы и шерстяные носки. Она сняла с вешалки и накинула на плечи меховую душегрейку, отодвинула засов и отступила на шаг в полумрак.

— Заходите! Заходите, скорее! Дует! — постаралась произнести это как можно звонче, чтобы перекрыть звуки ветра.

Четырехметровые двойные створки распахнулись под порывом.

Сложившись пополам, видимо, по привычке, не замечая высоты дверного проема, в дом протиснулась громадная длиннолицая фигура в глухом меховом плаще, будто состоящая из множества шарниров. Фигура вошла в подъезд, переломившись в нескольких местах, и приняла форму перевернутого рыболовного крючка. Макушка Атреллы заканчивалась чуть выше пояса фигуры.

Из-под большой меховой шляпы с обвисшими от снега полями, на девушку смотрели огромные миндалевидные глаза с сине-зелеными с фиолетовым отливом тенями как на верхних веках, до самых бровей, так и на нижних, отвисших складками. Создавалось впечатление, будто визитеру поставили «фонари» под оба глаза. Еще лицо украшали нарисованные стрелки от наружных углов глаз до самых ушей, обильно увешанных колечками и колокольчиками, которые размашисто подпирали головной убор, загибаясь вперед. Поверх шарфа свисали длинный прямой нос с жемчужинками в крыльях, крупные губы с золотыми колечками, оттянутые книзу и острый выбритый и покрытый гримом подбородок. При каждом движении колокольчики на ушах тонко звенели.

Вся эта бутафория на длинном морщинистом лице в обществе гендеров считалась последним веянием моды и особым шиком.

Шеи посетителя не было видно, ее скрывали толстый вязаный шарф и воротник плаща. Из-под шляпы вокруг ушей и лба выбивались длинные прямые соломенные, местами подкрашенные зеленой и оранжевой краской, волосы.

А ведь они считают это красивым, — подумала девушка, отводя глаза от аляпистой «красоты».

Существо несколько минут задумчиво изучало Атреллу, не обращая внимания на ворвавшийся через открытую дверь колючий ветер, после чего скрипучим басом проговорило:

— А не скажет ли мне милое дитя, что столь любезно открыло дверь в эту жуткую холодную непогоду на этих ужасных ледяных островах, дома ли глубокоуважаемый высокоученый лекарь — профессор Орзмунд? — и это была самая короткая речь в истории существования расы гендеров.

Атрелла вздохнула, подобные визиты ей изрядно надоели. Странно еще, что гендер не высказался по поводу ее прически и одежды… Девушка кивнула:

— Дома! Да вы проходите, я дверь закрою, а то холодно!

Фигура не сдвинулась с места.

— Я хочу выразить огромную благодарность вам, любезное дитя, что вы соблаговолили открыть дверь несчастной путнице, проделавшей долгий путь в страданиях, одиночестве и тоске! Нестерпимый мороз, невыносимый ветер, ужасный дилижанс с жесткими, неудобными сидениями и тряская дорога от Ганевола в компании каких-то неотесаных полулюдей, к тому же отвратительно безвкусно одетых… но все это ничто по сравнению с уютным домом вашего отца, — гостья не сделала ни шага в дом, говорила она при этом мужским голосом, раскачиваясь под плащом, то кланяясь, то прогибаясь. Длинные руки ее при этом то взлетали к потолку с выражением вселенской скорби, то горестно обрушивались почти до пола, отчего человекообразное существо походило на харандского монстра хого-того, который по слухам обитает в запретных землях.

Атрелла поняла из ее тирады, что их дом намного хуже всего, что до сих пор видела за сотни лет гостья, или по крайней мере из перечисленного… Впрочем, для гендеров важен не смысл сказанного, а красота фразы. Главное она должна быть длинной, содержать побольше красивых слов и оборотов. А уж что сказал гендер, неважно. Главное — красиво!

— Хотите выразить, так выражайте скорее! — Атрелла, не особенно церемонясь, взяла трехметровую фигуру за полы плаща и потянула на себя, затаскивая в подъезд, после чего зашла визитеру за спину и, помогая себе руками и ногами, упираясь попой и ногами в косяк, протолкнула гостя дальше к лестнице.

Гендер хлопнулся на четвереньки, и пополз в прихожую.

Атрелла закрыла дверь и задвинула засов. Гость или гостья, все так же ломаясь телом в трех-четырех местах, не спеша полз по лестнице в прихожую, и его движение напоминало движение гусеницы, то вытягиваясь, то подбирая отстающий зад.

Атрелла замерзла, поэтому, двумя руками упираясь в нижний из выступающих шарниров, кряхтя от натуги, помогла гостю подняться и встать на ноги:

— Холодно же! — сказала она жалобно. Она не думала о том, понимает ли ее гендер. Обычно они начинают воспринимать фразы из полутора десятков слов, не меньше. Причем смысловой акцент нужно обязательно делать на финальные слова, ибо первые десять слов только включают внимание гендера, тогда как последние несут для них суть фразы. Атрелле было безразлично, понимает ли гость ее. Она продолжала пихать гиганта, чтобы самой, наконец, уйти подальше от холода парадной.

Гендеры живут намного дольше людей, поэтому никуда не спешат вообще, и в разговоре не спешат. Для гендера в порядке вещей, выслушав трижды повторенную фразу, ответить через полчаса, когда собеседник уже успел куда-нибудь сходить по делам и вернуться.

Одно было хорошо — гендеры никогда ничего не забывали. Это ходячие регистраторы истории. Все что они видели и слышали, все что читали — могли воспроизвести и описать с точностью копировальных пластин, которые использовались в книгопечатаньи.

Поэтому каждый гендер — от рождения нотариус. Для любой сделки достаточно пригласить гендера и получить его подпись.

В доме Орзмунда подобные визиты случались раз в месяц — два. И каждый раз Атреллу они приводили в бешенство.

Без ненужных церемоний девушка, наконец, затолкала гостя или гостью в прихожую и громким противным голосом объявила, указав на открытую дверь в гостиную:

— Раздевайтесь, и располагайтесь! Папа сейчас выйдет, — потом крикнула в глубину дома: — Па! К тебе пришли! — после чего отправилась дочитывать книгу. Она принципиально не хотела подстраиваться под привычки гендеров.

Гендерка принялась сматывать длиннющий шарф. Она не заметила, что девушка уже ушла. Говорить она начала еще в подъезде, продолжала, когда Атрелла позвала отца, и не остановилась, даже когда девушка вернулась к себе в комнату и снова устроилась с книгой в кресле. Низкий голос ее создавал шумовой фон, к которому не было никакой необходимости прислушиваться, а уж стараться понять — тем более.

В пустой гостиной гендерка изливала слова благодарности, при этом каждое прилагательное, срывавшееся с ее отвислых губ, будто вызывало какую-то реакцию в организме, и шарниры переключались, отчего поза ее все также непрерывно менялась.

Девушка уже давно вернулась в комнату и вновь попыталась читать книгу, а гостья все говорила и говорила…

В гостиную вышел отец, Витунг Орзмунд — типичный северянин: соломенные коротко остриженные волосы на круглой голове, массивная шея и широкие атлетические плечи. Вот ростом он, правда, не вышел. Лет ему было за пятьдесят, тридцать из которых он отдал изучению лекарского искусства. Он помог долговязой гостье раздеться, и та, наконец, освободилась от мехового плаща, шляпы и длинного вязаного шарфа.

Атрелла через щель в неплотно прикрытой двери, нахмурясь, наблюдала за гостьей. Или гостем, который явился, чтобы поменять пол на женский… Ей все это очень не нравилось. Именно из-за них, гендеров, она сейчас не веселилась с подругами, у них не бывало шумных гостей, и слуги не приживались. Именно из-за них, на выпускном балу в школе молодые сверстники ее не приглашали на танец, и она весь вечер простояла у стеночки. А потом ревела дома в темной комнате.