Андрей Зыков

Эрлик

1

Шла зима 1980 года… Хлопья снега за окном ниспадали с небес, искристой своей игрою затмевая мягкий солнечный свет. Словно волшебные сказочные ладьи, начав путь в неведомых далях, находили они свой приют в зимней Москве. В тот день очень многое, что окружало Кима, казалось ему сошедшим со страниц детской книги с русскими сказками. Маленькая фамильная лампа, наполняющая комнату тусклым светом старины, заиндевевшее окно, напоминающее более окно хижины доброй колдуньи в заповедном зимнем лесу, но меньше всего схожее с привычным окном, часы в человеческий рост, с маятником и кукушкой, которым скоро исполнится век, — и вовсе семейная драгоценность.

Единственным чуждым предметом в комнате была только папка, лежавшая у лампы на письменном столе. Но даже и она, принесенная в дом сегодняшним утром, с каждой минутой утрачивала свою чуждость и смотрелась на скатерти стола так, что, казалось, была уже органичной его частью.

Возможно, документы в этой папке, с которых еще не сошел запах краски с печатных машинок, обремененные десятками печатей и штампов, были единственными в своем роде в Москве. В то время для страны, а то и для всего мира это был смелейший в истории нонсенс. Одобрить отправление в столь опасную и дальнюю экспедицию 20-летнего выпускника геологического факультета МГУ, который, хоть и был одним из лучших студентов тех лет, всё же пребывал в физическом состоянии крайне слабом. Да, Ким с самого детства был таким спокойным и тихим, и, прожив всю жизнь дома, он вполне мог бы никогда даже и не задуматься о своем слабом здоровье, но не сейчас. Не в эти месяцы, когда жизнь его так изменилась.

Тогда уже где-то полгода прошло с ухода его родителей. А может быть, и меньше. Да… конечно, меньше, воспоминание для любого тяжело настолько, что о нем не думаешь, не хочешь вспоминать. Нет, не то чтобы хочешь забыть, просто не хочешь думать. Гибель в авиакатастрофе двух лучших геологов в стране в их экспедиции в небе над Сибирью потрясла всё научное сообщество минувшим летом.

И всё сразу стало другим… Для иного молодого человека такая потеря справедливо предстала бы шоком, но как ни странно это — не для Кима. В их семье никогда не было яркого понятия о семейном горе, да и не происходило никогда ранее ничего на него похожего. Только знание было единственным и главным смыслом человеческого существования, куда более важным, нежели всякая другая потеря. Иначе советский ученый и думать не мог и не должен был. Да и вполне оправдана с точки зрения логики была такая позиция, всегда думал Ким. Знание дало людям огонь, технологии, сельское хозяйство, оно всегда делало их жизнь совершеннее, лишая их болезней, недостатка пищи, экологических, насущных проблем, упрощая существование человечества для решения более важных и великих задач — покорения морских глубин и звездных далей глубокого космоса, раскрытия секрета вечной жизни.

Хотя Ким порою и сомневался в этой теории, когда он слышал о войнах и природных бедствиях чаще всего. Ведь получалось совсем не так: чем больших высот достигала наука, тем больше становилось войн и бед. Но всё тут же расставляла на свои места идеология, которая была с Кимом всю его жизнь, — войны почти всегда ведутся с несознательными товарищами, а уж если войны ведет наша страна — то с теми товарищами, которые нашему отечеству совсем не товарищи! Победим их, и всё сразу образуется превосходнейшим образом! Люди объединятся в прогрессе, обретя согласие и единый разум, способный и капризы природы победить и все болезни свести на нет, как не отвечающие нуждам общества вредные факторы!

Не то чтобы Ким этой идеологией был поглощен полностью, напротив, в сердце своем, дома был он очень сентиментальным человеком, так же как и его родители. Но это дома. Дом всегда оставался маленькой частичкой чего-то сокровенного, старого, того, что навсегда в нём останется. А вне дома всё было по-другому — в те времена общество никогда не диктовало важность домашнего уюта, живя счастьем технологического прогресса и создания идеальной системы бытия. Ну как геологу — элементу настолько важному для этого общества, открывающему для него природные ресурсы, потаенные в земных глубинах, — не быть в согласии с такой идеологией? Ведь жить своей жизнью в этом случае — значит не быть преданным своему делу, труду во благо коллектива, но не во благо личности.

Вся семья его следовала этой строгой жизненной философии в той же мере, как и следовала ей тогда вся наша страна. Следовала, ни в чём не отступаясь от нее. Даже имя ему родители дали истинно советское — Ким. Очень распространенное в те годы сокращение от «Коммунистический интернационал молодежи» — сочетания слов для коммуниста заветного и неприкосновенного.

Нет, не печаль об уходе родителей в те дни владела сердцем и душой Кима. Но радость, радость от того, что ему наконец выпала честь оправдать надежды, которые они на него возлагали…

С самого детства папа и мама Кима рассказывали ему о богатствах, таящихся в лесах и долинах Дальнего Востока. Мальчику представлялось, что волшебные и мудрые драконы спят в его горах, в лесах живут таинственные звери, а в недрах этого загадочного края покоятся самоцветы и минералы, которых до сих пор не видел мир, и, казалось, стоит только протянуть руку во сне, чтобы прикоснуться к его богатствам. Родители привили Киму любовь к геологии… Золотая медаль в школе… Отличные результаты в университете… Всё выдавало в нём идеального ученого. А воспоминания из детства порождали в душе любознательного и прилежного студента прекрасные мечты. «Что если природные богатства, сокрытые в недрах Дальнего Востока, принесут людям избавление от болезней, источник вечной энергии, вечной молодости и решение всех человеческих забот и неурядиц, решение всех проблем, которое так искали средневековые алхимики?», — думал Ким.

Но не только Ким думал таким образом… Дальний Восток уже очень давно к тому времени был желанной Чашей Грааля для научной элиты Советского Союза. И не только для ученых являлся он таковым — для всей молодежи центральных городов нашей страны самым вожделенным приключением было уехать туда навсегда. Переселиться, жить и работать по соседству с его лесами и прибрежными лугами. Ведь Дальний Восток — это такая романтика, граница нашей родины с необыкновенным потенциалом для жизни, восхищающий разум дар природы великой стране. Такой молодежью тогда были и родители Кима. Но по иронии судьбы в годы их молодости геологическая разведка на Дальнем Востоке практически не велась — уж слишком дальним, непозволительно дальним был этот край, почти полностью непроходимым и оттого непригодным на тот момент для геологических изысканий. Именно поэтому вся надежда была у них на подрастающего Кима: что уж если так и не успеют они, то он точно когда-нибудь отправится в великое путешествие в прекрасные неизведанные дали.

И вот свершилось! Первая экспедиция советских геологов на Дальний Восток, и не экспериментальная она вовсе, не ознакомительная и не теоретическая, а самая что ни на есть настоящая! Полгода, невзирая на боль потери родных, он готовился к ней, и вот он — момент долгожданной истины, перед которым застыли в трепетной тишине даже фамильные часы. Будто в предвкушении разделили они со своим молодым хозяином всю грандиозность предрассветного момента, мига перед будущим, знаменующим новый прекрасный мир. И он, Ким Гнесин — юноша, которому выпала честь, пережив этот миг, отворить врата навстречу рассвету.

Вернувшись из университета этим днем, Ким только тем и занимался, что перечитывал еще и еще раз все документы. В них было всё, о чём его предупреждали и к чему готовили предыдущие полгода. «Все данные об экспедиции строго засекречены… 8 участников… Цель: изучение и сбор данных о составе земной коры региона… Хабаровский край… Тугуро-Чумиканский район…». Его западная часть — самое желанное и труднопроходимое место для исследований всех ученых мира. «Обстановка на месте: нет данных, население: нет данных». «Конечно, — подумал Ким, — эти места ведь никто толком так до сих пор и не исследовал, всё вдохновение и можно искать только на карте, составленной с космического спутника. До ближайшего населенного пункта — прибрежного местечка Чумикан — сотни километров. В непроходимых условиях тех мест это расстояние смело можно умножать в десять, а то и в пятнадцать раз. Да и чем может помочь маленькое село в случае, если экспедиция попадет в беду? Ведь там даже и больницы как таковой нет. До крупных же городов и того в несколько раз дальше».

Разумеется, Ким и до этого момента участвовал во многих геологических экспедициях, но не в таких, а в учебных, ознакомительных, студенческих, по давно изведанным местам и исхоженным тропам. Но вот в чём было его недоумение, так это в том, почему внешне эта экспедиция сразу казалось более засекреченной, чем все остальные. Даже если взять в расчет то, что это первая серьезная геологическая разведка на Дальнем Востоке, секретов и странностей в подготовке к экспедиции, в ее деталях, было несоизмеримо больше, чем казалось разумным. С остальными семью участниками он лично не был знаком даже сейчас, им не разрешали видеться. Он мог лишь изучать их досье, биографии, видеть фотографии из личных дел, даже подробно ознакомиться с содержанием их дипломных и курсовых работ, если потребовалось бы, но увидеть этих студентов вживую, поговорить с ними ему ни за что не разрешалось, как понял Ким, им самим также воспрещалось видеться друг с другом по неизвестным причинам. Все они были из разных высших учебных заведений страны, и более того — из разных городов. Из Москвы, в частности, кроме Кима никого не было. Даже не все из них получили диплом геологического факультета, как бывает всегда, часть его будущих товарищей по экспедиции изучала совсем другие науки. Их всех и роднили лишь идеальная успеваемость и примерно один возраст.