То, что Сватоплук Фраундинст был чародеем, Рейневан подозревал с самого начала, с того дня, когда начал работать у госпитальеров и ассистировать хирургу при операции. Во‐первых, Сватоплук Фраундинст, бывший вышеградский каноник, doctor medicinae Карлова университета, имеющий licentia docendi [мэтр в Пражском университете, медик.], близкого сотрудника знаменитого Бруно из Осенбруге. Мэтр Бруно из Осенбруге был в свое время ходячей легендой европейской медицины, а Матфея из Бехини сильно подозревали в тяге к алхимии и магии — как белой, так и черной. Сам факт, что Сватоплук Фраундинст занимается хирургией, тоже говорил о многом — университетские медики рук хирургией не пачкали, предоставляя это палачам и цирюльникам, не опускались даже до флеботомии [вскрытие вен в целях кровопускания.], возносимой с собственных кафедр как ремедиум против всего. Лекари же, будучи магиками, хирургии не сторонились и были в ней знатоками — а Фраундинст был хирургом прямо-таки невероятно хорошим. Если к этому добавить типичные маньеризмы в речи и жестах, если приплюсовать совершенно открыто носимый перстень с пентограммой, если прибавить на первый взгляд несущественные и как бы случайные намеки, то можно было быть почти уверенным в данном вопросе. То есть в том, что Сватоплук Фраундинст поддерживает с чернокнижниками контакт более чем мимолетный и что пытается прощупать Рейневана на подобные обстоятельства. Естественно, Рейневан был осторожен, лавировал и обходил ловушки по возможности ловко. Времена были трудные, и уверенным нельзя было быть ни в чем и ни в ком.

Но однажды, в июле, в канун Святого Иакова Апостола [24 июля.] случилось, что в больницу принесли с близлежащей лесопилки пильщика, серьезно раненного зубом пилы. Кровь хлестала как из ведра, а Фраундинст, Рейневан и дореволюционная бенедиктинка делали все, что могли, чтобы ее остановить. Дело шло неважно, возможно, из-за размеров раны, возможно, просто день был неудачный. Когда в очередной раз кровь из артерии брызнула Сватоплуку прямо в глаз, доктор так безобразно, так грязно выругался, что бенедиктинка сначала покачнулась, а потом и вовсе убежала. А доктор применял вяжущее заклинание, именуемое также «чарой Алкмены». Он сделал это одним жестом и одним словом, Рейневан в жизни не видел столь ловко брошенного заклинания. Артерия закрылась немедленно, кровь моментально начала чернеть и сворачиваться. Фраундинст повернул к Рейневану залитое кровью лицо. Было ясно, чего он хочет. Рейневан вздохнул.

— Quare insidiaris animae meae? — пробормотал он. — Зачем тебе моя жизнь, Саул?

— Я выдал себя, ты тоже должен, — ощерился колдун. — Ну, осторожная Аэндорская волшебница. Не бойся. Non veniet quicquam mali.

Они произнесли заклинание вместе, unisono, силой мощной коллективной магии связав и приведя в порядок все сосуды.

— И этот doctor medicinae, — догадался Шарлей, — ввел тебя в конгрегацию магиков, собирающихся в аптеке «Под архангелом». Ту, к которой мы сейчас приближаемся.

Шарлей правильно догадался. Они были на Суконнической, аптеку уже было видно за рядами прядильных и ткацких мастерских и мануфактурных лавок. Над входом высоко над дверью нависал эркер с узенькими оконцами, украшенный деревянной фигурой крылатого архангела. Фигуру достаточно крепко погрызли зубья времени, и трудно было узнать, который это из архангелов. Рейневан никогда не спрашивал. Ни в первый раз, когда Фраундинст привел его сюда в 1426 году, в четверг, пришедшийся на день казни Иоанна Крестителя [Иоанна Крестителя обезглавили 29 августа.], ни позже.

— Прежде чем мы войдем, — Рейневан снова остановил Шарлея, — еще вот что. Просьба. Очень прошу тебя сдерживаться.

Шарлей топнул, чтобы оторвать от башмака остатки кучи, на первый взгляд вроде бы собачьей, хотя уверенности не было, кругом вертелись и дети тоже.

— Мы, — проговорил с нажимом Рейневан, — кое-что должны Самсону.

— Во‐первых, — Шарлей поднял голову, — ты это уже говорил. Во‐вторых, это не подлежит сомнению. Он наш друг, этих слов вполне достаточно.

— Я рад, что ты так к этому подходишь. Веришь или не веришь, сомневаешься или нет, но смирись с фактом. Самсон заперт в нашем мире. Он словно инклюз заключен в чуждую ему телесную оболочку, согласись, не самую лучшую. Он делает все, чтобы высвободиться, ищет помощи… Быть может, наконец найдет ее здесь, в Праге, «Под архангелом», быть может, именно сегодня… Потому что как раз…

— Потому что как раз, — с легким признаком нетерпения прервал демерит, — прибыл из Зальцбурга и остановился «Под архангелом» всемирной славы магик, magnus nigromanticus [великий мэтр черной магии (лат.).]. То, что не удалось пражским колдунам, быть может, удастся ему. Ты об этом уже говорил. По меньшей мере несколько раз.

— А ты всякий раз фыркал и строил ехидные мины.

— Это у меня непроизвольно. Так я реагирую, когда слышу о магии, об инклюзах…

— Поэтому я прошу тебя, — довольно резко отрезал Рейневан, — сегодня сдержать свои порывы. Чтобы ты, помня о дружбе с Самсоном, не фыркал и не строил мин. Обещаешь?

— Обещаю. Не буду строить мин. Лицо мое — камень. Ни разу, пусть накажет меня Бог, не рассмеюсь, когда речь пойдет о чарах, о демонах, о параллельных мирах и бытиях, об астральных телах, о…

— Шарлей!

— Молчу. Заходим?

— Заходим.

В аптеке было темно, ощущение мрака усиливал цвет обивки и мебели; когда входишь с солнца, как они сейчас, несколько мгновений не видишь абсолютно ничего. Можешь только стоять, моргать и вдыхать тяжелый запах пыли, камфоры, мяты, меда, амбры, селитры и скипидара.

— К вашим услугам, милостивые государи… К услугам… Ваши милости желают?

Из-за прилавка — точно так же, как год назад, в день усекновения главы Иоанна Крестителя, проявился, поблескивая в полумраке лысиной, Бенег Кейвал.

— И чем же? — спросил он точно так же, как тогда. — И чем же я могу служить?

— Cremor tartari [Виннокислый калий (хим.).], — равнодушно спросил Сватоплук Фраундинст, — у вашей милости есть?

— Cremor, — аптекарь потер лысину, — tartari?

— Именно. Кроме того, мне нужно немного unguentum populeum [ткань из тополиной коры (хим.).].

Рейневан от изумления сглотнул. Из того, что он услышал, было ясно, что Сватоплук Фраундинст должен был быть в аптеке «Под архангелом» посетителем знакомым и уважаемым, а меж тем лысый аптекарь, казалось, делал вид, будто встречает его впервые в жизни.

— Есть unguentum, свежеприготовленный. А вот с crenor tartari сейчас туговато… Много надо?

— Десять драхм.

— Десять? Ну, столько-то, возможно, найдется. Поищу. Входите, господа, внутрь.

Лишь гораздо позже Рейневан узнал, что приветственный ритуал, с виду идиотский, был вполне обоснованным. Конгрегация аптеки «Под архангелом» действовала в глубокой тайне. Если все было в порядке, то посетитель просил два, всегда два лекарства. Если просил одно, это значило, что его шантажируют либо за ним следят. Если в самой аптеке была засада и ловушка, Бенеш Кейвал сказал бы, что они смогут получить только половину из запрошенных количеств.

За прилавком, за дубовыми дверями, скрывалась настоящая аптека — с типичным для аптеки содержимым: не обошлось тут, конечно, без тысячи ящичков, в избытке имелись баночки и бутылки темного стекла, латунные ступки, а также весы. С бревенчатого потолка свисал на шнуре высушенный уродец, стандартная декорация чародейских мастерских, аптек и шарлатанских домишек — сирена, полуженщина-полурыба, в действительности оказывавшаяся препарированным скатом. Соответственно разделанная, разложенная на доске и высушенная рыба действительно обретала «сиренью» внешность — ноздри изображали глаза, а выломанные хрящи плавников — руки. Фальшивки изготовляли в Антверпене и Генуе, куда скаты попадали от арабских купцов или предприимчивых португальских моряков. Некоторые были выполнены так искусно, что только с величайшим трудом их удавалось отличить от реальных морских сирен. Однако существовал безотказный критерий аутентичности — реальные сирены были по меньшей мере в сто раз дороже подделок и ни одна аптека была не в состоянии их купить.

— Антверпенская работа. — Шарлей глазом знатока оценил высушенную мерзость. — Я когда-то сам загнал несколько подобных. Шли запросто. Во Вроцлаве в аптеке «Под золотым яблоком» одна висит до сих пор.

Бенеш Кейвал с интересом взглянул на него. Единственный из магиков «Архангела», он не был университетским сотрудником. И даже не обучался там. Аптеку он просто унаследовал. Однако был он несравненным фармацевтом и мастером приготовления лекарств — чародейских и обычных. Его специальностью был афродизиак из истертых в порошок пластинчатых грибов, орешков пинии, кориандра и перца. Шутили, что после употребления этого препарата даже покойник с катафалка соскакивал и вприскочку мчался в бордель.

— Проходите, господа, в заднюю комнату. Все уже там. Ждут вас.

— А ты, Бенеш? Не пойдешь?

— Хотелось бы, — вздохнул аптекарь, — но мое место за прилавком. Люди приходят непрерывно. Предсказываю скверную судьбу этому свету, если в нем столько больных, болезненных и осужденных на лекарства.

— А может, — усмехнулся Шарлей, — это всего лишь ипохондрия?

— Тогда могу предсказать этому свету еще более худшую судьбу. Поторопитесь, господа. Да, Рейневан, осторожнее с книгами.