5
Яйца бенедикт
— Не извиняйся, — папино дыхание греет мне макушку. — Конечно, я бы хотел жить со своими родными. Но я бы ничего не стал менять. Если бы я сделался Белым рыцарем, то никогда не встретил бы твою маму. Не родилась бы ты. И, между прочим, я ни на что в мире не променяю двух моих девочек…
Он целует мои волосы.
Я прижимаюсь к папе и стараюсь вернуть себе дар речи.
— Спасибо, — шепотом говорю я, успокоенная запахом детских мелков, который исходит от его рубашки.
Но, пусть даже папа в состоянии смириться с тем, как изменилось его будущее, я не готова принять настоящее.
— Так, — говорит он уже тверже и отстраняется. — Давай-ка на тебя посмотрим.
Папа хмурится, когда проводит большим пальцем по моему темени.
— А эта исцеляющая магия правда работает. Было столько крови… я думал, у тебя как минимум сотрясение.
Он, наверное, страшно испугался, когда увидел, как я прыгнула в грозовое облако и ударилась о дерево.
— Откуда ты знал, что меня можно исцелить?
— А я и не знал. Я хотел отправить тебя в больницу. Но мы оба были крошечные, а грибы потерялись.
Я вижу, как у него на шее дрожит жилка.
— Тогда я попросил бабочек отнести нас сюда. Я надеялся, что они поймут — и что кто-нибудь здесь нам поможет.
Наверно, было ужасно чувствовать себя абсолютно беспомощным, действовать вопреки логике и наконец поверить в то, что не имело смысла. У папы больше силы духа, чем думали мы с мамой.
Я стискиваю его руки.
— Ты молодец.
— Молодец — тот малыш. Котоптичка.
Папа разжимает мои ладони и проводит пальцами по шрамам.
— Именно это пыталась сделать твоя мама, когда ты была маленькой и напоролась на ножницы. Поэтому она твердила, что может исцелить тебя. Она хотела тебе помочь. А я ее оттолкнул.
Его влажные глаза устремляются на меня.
— Прости, Элли.
— Ты не знал. Мы тебе не говорили.
Он хмурится и прижимается лбом к моему лбу.
— Ну, ты можешь искупить свою вину. Во-первых, я больше не хочу видеть, как ты бросаешься в небо.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
— Да ладно. У меня же есть крылья.
Папа откидывается на спинку.
— Да, и они очень красивые, но, боюсь, плоховато работают.
Он смотрит мне за плечо, на прозрачные крылья, которые отбрасывают тень на кушетку.
— Хотя, кажется, теперь они сильней, чем были.
Я двигаю крыльями. Не больно. Даже правое крыло вполне восстановилось. Видимо, магия Чешика исцелила не только мою голову.
Теперь я могу летать. Как раз вовремя, чтобы отправиться в Гдетотам.
Папа, очевидно, угадывает мои мысли, потому что вновь берет меня за подбородок.
— Ты уязвима, пусть даже у тебя есть способности, которых нет у других девушек. Никакого больше ненужного риска, ладно?
Я киваю, чтобы успокоить его. Папа не понимает, насколько необходим риск, чтобы всё исправить. А главное, он не понимает, что я уже начинаю мечтать об опасностях.
— Что еще? — спрашиваю я, чтобы сменить тему.
Он кладет руки на колени.
— Что?
— Ты сказал — «во-первых». Значит, есть продолжение.
На папином лбу вновь появляются тревожные морщинки.
— Да. Я хочу знать правду. Всю.
В животе у меня как будто сжимается кулак.
— Это же… много лет. С чего начать?
— С чего-нибудь. В первом приближении. Мамина история. При чем тут Джеб. Он знает, кто ты такая? И то крылатое создание, которое вынесло меня из Страны Чудес… какую роль оно играет во всем этом?
— Ого. В первом приближении, говоришь?
— Ну да.
— Понадобятся семимильные сапоги, пап.
Он улыбается в ответ, поощряя меня, и я всё ему рассказываю. С того момента, когда я впервые услышала спор пчелы и цветка в медкабинете в пятом классе, и до сна об Алисе. До прошлого лета, когда мы с Джебом спустились по кроличьей норе, когда я была коронована рубиновым венцом, а незадолго до того выяснила, от кого происходим мы с мамой.
Даже когда папа бледнеет, я продолжаю. Потому что он должен знать про маму. Про то, как она некогда сама хотела стать королевой, но отказалась от венца ради него. И как Джебу промыли мозги, заставив забыть наши приключения в Стране Чудес — но он всё вспомнил и сражался за меня и за всех людей. И поэтому он теперь в зазеркальном мире.
— О нет, только не это, — на лице папы я вижу ужас. — Я был с ним слишком резок, когда он признался, что спрятал тебя после пожара в спортзале. Джеб ничего не знал, просто защищал ваш секрет…
— Всё нормально. Он понял, что ты не хотел его обидеть.
Папа качает головой:
— Джеб всегда был для меня как сын. Когда мы его найдем, я обязательно извинюсь. Обещаю.
— Конечно, папа.
Приятно, что он говорит «когда», а не «если».
— Я бы тоже хотела всё исправить…
Хотя я причинила Джебу гораздо больше вреда.
Я с трудом перевожу дух, прежде чем признаться в остальном, а именно: какова роль Морфея. Я рассказываю, как он помогал маме получить корону и как она предала его, когда предпочла папу своей миссии. Как после этого Морфей стал навещать мои детские сны. Как он сам превратился в ребенка, чтобы заманить меня в Страну Чудес, не объясняя, что я на самом деле должна была сделать.
Папа мрачнеет; гнев и недоверие искажают его черты. Точно таким же обычно становится лицо Джеба, когда он слышит имя Морфея.
Папа открывает рот, но я вмешиваюсь.
— Прежде чем обрушиться на него, не забывай, что он спас мою жизнь в Стране Чудес. И здесь, в нашем мире, тоже. Более того, он спас Джеба. Морфей — не воплощенное зло, папа. Он…
«Слава и хула, солнечный свет и тень, бег скорпиона и песня соловья. — Слова Первой Сестры кажутся как нельзя более точными. — Дыхание моря и грохот шторма. Разве можно выразить все это на вашем языке?»
Нет. Нельзя.
— Что он за существо, Элли? — спрашивает папа.
— Злое. Опасное. Ему не стоит доверять. Но он предан мне и Стране Чудес. И в этом смысле он мой друг.
Я замолкаю, прежде чем успеваю выболтать остальное: «Он поселился в глубине волшебной половины моего сердца, как бы я ни пыталась воспретить ему вход».
— Как ты можешь так говорить? — спрашивает папа. — После всех бед, которые он навлек на нашу семью…
— Потому что мы не были бы семьей, если бы он не вытащил тебя из Страны Чудес и не держал твое имя в тайне столько лет. Морфей не был обязан это делать.
Папа хмурится сильнее.
— Не уверен, что готов согласиться с твоими доводами…
— Не существует никаких разумных доводов, когда дело касается Морфея. Нужно просто принимать его как есть.
— Ну а я не принимаю. Катастрофа произошла из-за него. Он виноват, что твоя мать и Джеб…
— Ты ошибаешься, — перебиваю я, прежде чем стыд успеет положить конец моим запоздалым признаниям. — Это я виновата, что всё вышло из-под контроля.
— Элли, нет. Я готов признать, что ты некоторым образом приложила руку к обрушению кроличьей норы. Но я знаю, что это была случайность.
— Не совсем… — говорю я, стиснув зубы. — Я выпустила на волю Червонную Королеву, но побоялась встретиться с ней лицом к лицу. Я не вернулась в Страну Чудес, поэтому она пришла в наш мир. Мама, Джеб и Морфей стали жертвами моей трусости.
Праведное негодование на папином лице исчезает. От стука в дверь мы оба подпрыгиваем. Заходит дядя Берни. Он принес воду, как и обещал.
— Я не вовремя? — спрашивает он.
Папа жестом просит брата зайти, и я беру стакан. Вода, холодная и чистая, освежает горло, хотя и не способна успокоить бурю в животе.
Я до сих пор не рассказала папе самое страшное. Как я выпустила силу, о которой почти ничего не знала, и послужила причиной того, что маму уволокли в кроличью нору, которая затем обрушилась.
— Ты не очень хорошо выглядишь, — говорит дядя Берни и касается тыльной стороной ладони моего лба. — Очевидно, побочный эффект грибного чая.
Я не разубеждаю его, хотя мы с папой оба знаем, что дело не только в чае. Я решаю заняться кукольным дневником. Вытащив из разорванной сумки шнурок, я пропускаю его сквозь замочек дневника и надеваю на шею, рядом с ключом, который теперь в три раза больше. Надо будет подогнать их друг к другу, когда настанет время открыть дневник и напустить летучую магию воспоминаний на ничего не подозревающую Червонную Королеву.
— Вам обоим надо поесть, — говорит Берни. — В столовой как раз почти пусто. Девочка будет в безопасности.
Дядя выходит из комнаты, а папа многозначительно смотрит на меня.
— Сначала прими душ. Договорим за ужином.
Столовая такая же карнавально пестрая, как наши комнаты. Там стоит десяток мягких столов и стульев. Пахнет едой. Занят один-единственный стол, и за ним сидят подземцы.
Они не сводят глаз с ямы глубиной в несколько футов, где сражаются четыре рыцаря. Это зрелище напоминает праздничные постановочные турниры в человеческом мире.
Два рыцаря одеты в алые туники и кольчужные плащи, другие двое — в белые. Каждая пара состоит из взрослого мужчины и мальчика восьми-двенадцати лет. Старший рыцарь в белой паре — дядя Берни. Мальчики дерутся, а взрослые наставляют их. Мечи гнутся, из-под ног поднимаются клубы серого пепла, временами почти закрывая бойцов.