В этой паре каждый смотрел на другого свысока, только Катюша смотрела незаметно, зато Андрей не стеснялся в поучительствах. Вот он собирается идти преподавать детям танцы, а она, глупая, предпочла высокой цели мелочность хозяйства. Могла бы тоже набрать группу, всё лучше, чем борщ варить. Какой борщ? Борщ Катюша варила не часто, готовить не любила, не потому, что не умела, а жалела на это время потраченное, но Андрей не мог без «горячего», без «жидкого», как он выражался. Вот и ухмыльнётся про себя Катюша.

Была она несколько раз на его занятиях, поскучала, да подосадовала. Вроде бы все стараются, а душа ушла в коленки и задремала, чтобы после «дорожек» и «квадратиков» очнуться с новыми силами от любимого кота, роликов или компьютерной игры. Мамаши больше детей вникали: «Андрей Валерьевич, да Андрей Валерьевич, как вы думаете?.. Не посоветуете ли вы?.. А может, вы считаете…» Сами же подходят почти вплотную, дышат в лицо ему и явно надеются на взаимность.

— Дети малоперспективные, мамаши озабочены противоположным полом, а не танцполом детей, — как-то сказала Катюша.

— Напрасно ты так говоришь, — взвился Андрей, — есть у меня несколько перспективных. Не забывай — у нас призовые места имеются.

— Да помню, помню. Только одну девочку я отметила.

— Какую?

— Тёмненькая, в полосатых лосинах…

— А-а-а, это Лиля Мирзоева. Не знаю, что ты в ней нашла?

— Из неё могло бы что-нибудь выйти.

— Не знаю. Вряд ли. Она туповата.

— Может, не туповата, а застенчива? Но у неё есть то, чего нет у других.

— И что у неё есть, чего нет у других? — Андрей переходил на ехидство.

— У неё органичная пластика. А это значит — танцевать, как дышать. Когда человек дышит, он не задумывается над этим процессом, дышит себе и всё. Так пел Робертино Лоретти и Лучано Паваротти, так играет Олег Каравайчук.

— Ну, тебя заносит. Упорный труд, и успех обеспечен.

— Труд — само собой, я не отрицаю труд.

Уязвлённый Андрей не мог оставить разговор на нейтральной ноте, и он позволил себе запрещённый приёмчик:

— Настолько не отрицаешь, что считаешь нужно быть сахарницей до гробовой доски, ну или до пенсии.

Катя потянула вверх спину и расправила плечи:

— Так… Андрей! Всё? Готов? Собрался? Иди, группа ждёт своего гениального учителя, а ты тратишь время на сахарницу.

Андрей рывком схватил свою спортивную сумку и ушёл.

«Вот и прекрасно», — попыталась себя успокоить Катя. Да разве может себя так быстро успокоить человек, без ругательств не получается: «Медведь на ярмарке! Массовик-затейник! Мне как-то слава Айседоры Дункан и Аллы Духовой не мешает. Да, родилась в маленьком городке, пробиться трудно. Мама?.. Какие к ней претензии, тянулась, пока не надорвалась. А я с таким партнёром какие звёзды могла сорвать? Деньги на костюмы и поездки кто принесёт на блюдечке? И если я застряла в силу ряда причин в категории «А» — что, взять и повеситься? Ах, да-а… Набрать группу детей или пенсионеров, и бегать, гореть неугасимым огнём, как этот дурак. Ну, нравится тебе — бегай, получай грамотки и не подкусывай. Вот моё мнение — для меня ты был партнёр неважненький, я бы сказала — почти что позорище. Ну да, пыхтел, старался, только выше головы не прыгнешь. Однако, я подбадривала, по-моему, никогда виду не подала. Был хороший партнёр — уехал, где взять другого? Терпела, свыклась. Даже жить перешёл — отчим плохой. Ладно, живи у меня… Сахарница — не то! Раньше — чертёжница — лучше? Или он: водитель-экспедитор, проще сказать — грузчик-шофёр, ну и что? У меня, может быть, в голове Моцарт звучит, когда я печенья глазурью покрываю, ведь сладости для радости и наслаждения созданы. Свинья неблагодарная!»

После «свиньи» обычно становилось легче. Катя достала свой маленький фотоаппарат, подключила его к компьютеру и выгрузила свежий улов. Вскоре её увлёк процесс обработки последних снимков. Для неё это был космос — не тот далёкий, холодный и непонятно кем управляемый, а скомпонованный и управляемый ею самой: «Это лучше в чёрно-белом… А этот снимок больше всего мне нравится в технике акварель, серо-сиреневых тонов…» Варианты, масса вариантов, и едят они Катино время, едят и ещё просят.

6

— Чтоб не быть дураком, лопай, Лёха, «Анаком», — сказала Наташа и рассмеялась.

— Угу, — отозвался Лёша, быстро орудуя ложкой. Он любил горячую еду, а сало, да с чесноком, да ломоть хлеба превратили жалкий супец в сытный ужин. — Натаха, давай всё-таки протопим печку, не май на дворе.

Наташа вздохнула и стала собирать растопочный материал, который тут же лежал в углу приличной горкой. Под обрывками газет и картона даже откопались шесть кусков абрикосовой ветки, и это обрадовало Лёшу — не надо идти рубить дрова. Он расслаблено сидел на стуле, вытянув ноги, и не замечал, что его ноги мешают Наташе ходить по маленькой комнате.

Их печь мало видела заботы. Никто не помнил её ходов, не говоря уже об их чистке. Плита имела жирную трещину, а поддувало готово было вывалиться, и казалось, что печка собирается его выплюнуть. Поэтому, как только Наташа подожгла бумагу, уже пробился со всех щелей дым, сначала голубоватый, с прибавлением картона и дров — мутно-серый. У Наташи первой, затем у Лёши, заслезились глаза. Отвесив губы, чмыхая носами, Лёша с Наташей стали размахивать картонками, но толку не было. Всё заволокло дымом, пришлось открыть дверь и выбираться на улицу. С обиженными лицами они постояли некоторое время, и когда увидели, что дым более-менее рассеялся, захлопнули дверь и пошли за калитку.

В благостном настроении Масал лежал на диване, от скуки рассматривая ногти на коротких сильных пальцах рук. Масяка мыла свои обесцвеченные волосы.

— А чё ты голову намываишь? Всё равно завтра работать пойдёшь. Или тебе лишь бы хвостом вертеть? Смотри у меня… — стращал Масал.

Масяка вздохнула, но промолчала. Она знала, что эти придирки только от безделья. Если ей надо будет, она всегда вильнёт хвостом — случалось, и не раз, только не завтра — Гудков предан своей Таньке, как дурак.

Масяка считала себя «очень-очень», на самом деле её трудно было назвать даже симпатяжкой. Оттого, что у неё мелкие черты лица, она густо красила ресницы и рисовала брови, белые от рождения. Но губы, как ни подкрашивай, полнее не станут. Маленькие и туго натянутые, они мало подходили к нижней части лица, расширенной, как у лампочки. Спасали волосы, бесцветные от перекиси, всегда взбитые начёсом, вылезавшие из под мохерового шарфа, будто пена из бокала.

Чтобы Саша не гавкал, она умело переключила его:

— Ты правда их поджёг?

Она знала, что на поджёг он способен. Её хибарку в балке Масал сжёг, чтобы его мать вынуждена была их принять к себе. И вот теперь ей приходится терпеть эту «Клаву».

— Да нужны они мне… Просто так ляпнул, а то бы они до сих пор сидели, — лениво ворочая языком, ответил Масал.

— Будут теперь дуться, да всем рассказывать, — так же лениво сказала Масяка.

— Пускай… А Гудковы чё звали?

— В гараже убирать. Хотять магазинчик открыть.

— И эти туда же.

— Правильно люди делають. Луче, как ты, на диване валяться?

— Мне много не надо, я не такой жадный.

«Вот и плохо», — подумала Масяка, но промолчала, зная, что спорить бесполезно, только разругаешься. Она стояла возле печки и шевелила руками волосы, чтобы быстрее их высушить. Потом, с красным от тепла лицом, уселась перед зеркалом «делать из себя красавицу». Когда ей показалось, что это удалось, она заглянула за печь, где стоял диван:

— Хватить вылёживаться. Пошли за сигаретами.

Пойти за сигаретами — не значило сбегать в магазин, купить сигарет и вернуться домой. Вечера надо проводить на улице, среди людей. «А что, дома сидеть, да друг на друга глядеть? Это ж скука. На такое способны только соседи напротив — Катька с Андреем. Она ещё так-сяк, иной раз приостановится, хоть два слова скажить… Но её Андрей только кивнёть — здрасте — и отвернётся. Пара — гусь да гагара».

Несколько расстроенные из-за треклятой печки, Лёша с Наташей снова сидели на своей лавочке. Десятка, не то, чтобы жгла, но слегка шевелила их воображение. На десятку можно было купить стакан самогона — один вариант. Второй вариант — взять кого-нибудь в долю и купить пол-литра. Хорошо, если бы это был один человек — «на троих» лучше всего. Они решили подождать такого человека.

И снова стук щеколды, и снова Масал с Масякой. Масяка задрала остренький носик, её Саша, увидев собутыльников, нисколько не сожалея о признании в поджоге, а просто от хорошего настроения, крикнул им:

— У вас каким клеем лавочка намазана? Эпоксидкой или бустилатом?

И Лёша, и Наташа глядели на прежних друзей из-под бровей, пытаясь пронзить презрением. Сейчас они сидели не так вальяжно, как днём. Сутулыми позами они напоминали птиц в непогоду.

— Мы с поджигателями не разговариваем, — сильным голосом рявкнула Наташа.

— Татарин, тю! Ты чё, поверил? Я так, шутканул для смеха, — Масал уже направился к соседской лавочке.

У Лёши забегали глаза, он ещё не всё понимал:

— Саня, чё за шутки? Кто так шутить?

— Я, — нагло произнёс Масал.