Анна Боначина
Итальянское лето с клубничным ароматом
Моим маме и папе,
благодаря которым мое детство
было наполнено историями.
И Спэм, которая навсегда
останется жить в Тильобьянко
Пролог
Воскресное утро. Обычное июньское утро в совершенно обычной деревушке.
Крошечная церковь была полна народу: неожиданно налетела сильнейшая гроза, каких в Тильобьянко еще не видали. Или, по крайней мере, не видала Аньезе, а уж она-то прожила там всю жизнь, в розовом домике на самом краю деревни, напротив другого домика, желтого, где жила Эльвира, ее злейший враг.
Аньезе с Эльвирой совпадали по возрасту и интересам и могли бы стать лучшими подругами, но вместо этого стали злейшими врагами и теперь, сидя на противоположных скамейках в первом ряду, прожигали друг друга взглядами.
Их вражда началась гораздо раньше, задолго до этого воскресенья, когда вот-вот должно было произойти событие, которое определит жизни многих обитателей этой маленькой деревушки. В то утро, когда началась наша история, Аньезе сидела в переполненной церкви и думала, что такой грозы в Тильобьянко еще не случалось.
Дон Аттилио, старый-престарый священник, только что неуверенно произнес:
— Идите с миром. — И посмотрел на своих прихожан, будто извиняясь. Идите с миром куда? На улицу, где разразился настоящий гнев Господень? Кто рискнул бы выйти из церкви прямиком в идеальный шторм?
И действительно, жители Тильобьянко, пришедшие в то утро на мессу, поднялись и сгрудились у выхода на открытое деревянное крыльцо, не решаясь двинуться дальше.
— Дон, вы посмотрите, снаружи как в преисподней, — не без оснований заметил Эльвио, которому тогда только-только исполнилось пятьдесят.
— Ох, и в самом деле… — признал священник, чей длинный нос протиснулся сквозь небольшую толпу вперед него самого. Дон Аттилио посмотрел на небо, а потом на увесистые градины, щедро сыпавшиеся на паперть. — Хотите переждать внутри?
— Может, организуем партейку в рубамаццо… [Рубамаццо (от ит. Rubamazzo, «Укради колоду») — популярная в Италии быстрая и веселая карточная игра. — Здесь и далее — прим. переводчика.]
— Нет уж, мне идти надо! — заявил женский голос, и звучал он несколько вызывающе.
Сорок шесть голов одновременно повернулись в ту сторону, но экономка священника Луиза и бровью не повела, как и всегда.
— Луиза, ты куда так спешишь? Только выйдешь, как тебя тут же молнией и шарахнет, — заметила Эльвира.
— Все равно пойду, у меня клубничный джем на плите.
— Ты что же, ушла, а плиту не выключила? — похолодев от ужаса, спросил дон Аттилио.
— Да, но теперь пора как раз выключать, потому что джем уж точно готов.
— Это для клубничного торта? — уточнила Аньезе с нарочито безразличным видом.
— Не лезь не в свое дело, — как всегда, любезно ответила Луиза. Ни разу она даже не упомянула секретный рецепт своего клубничного торта, настолько вкусного, что даже заслужил собственное название: «Супрема» [«La Suprema» (ит.) — «Великая».].
«Супрема» был предметом гордости и славы Луизы, которая хоть и работала экономкой в доме священника, но по призванию была прирожденным кондитером. Ее легендарный сборник рецептов, потертая тетрадь в черной обложке в пятнах, был сам по себе тайной, еще более загадочной и недоступной, чем «Манускрипт Войнича» [Манускрипт Войнича — иллюстрированная рукопись неизвестного автора на неизвестном языке с использованием неизвестного алфавита. Точное время изготовления рукописи остается неизвестным, но документально ее история прослеживается с XVI века. // Не подумай, о Вседержитель, // Что я время зря трачу! // Дым коромыслом от планов нечистых — // Часу от часу мы батрачим, // Ведь что ни местный совет, // Там главарь — наш агент. // Понабравшись моих либеральных идей, // Билль за биллем творит наш адепт-добродей; // Филантропами здешний парламент кишит: // Что в верхней, что в нижней палате, // И каждый из них — верный мой ученик, // На ученье все время он тратит. // Либеральные мнения // Разносят с самозабвением // Мои утилитаристы, // Всех сортов — анцы, // Мои верные — янцы, // Всевозможные — исты. // Мои виги, взявшись за книги, // В мастерстве уловок хитрых // Хорошо поднаторели. // На премудрости твоей, Отец, // Не одну собаку съели; // И старик, и юнец, // И мудрец, и балбес, // И богач, и простолюдин, // За прогресс да за разум — все как один. // См. электронный текст по ссылке: https://www.rc.umd.edu/editions/shelley/devil/1dwcover.html.].
— Пойду! — объявила в итоге Луиза, уже на выходе.
Сорок шесть голов проводили ее взглядами, наблюдая, как она открыла бесполезный зонт в клеточку и решительно направилась прочь от церкви.
— Спорим на двадцать тысяч лир, что ее ударит молнией, — объявил Витторино.
Из-за его плеча откликнулся другой мальчик, уже стоящий на пороге энергичной юности:
— Я в деле!
Его звали Чезаре, и тем утром он пришел в церковь с мамой и своим старшим братом Этторе. Мечтая стать врачом, в глубине души он надеялся своими глазами увидеть последствия удара молнии в человека, от чего все тело наэлектризуется.
В этот самый момент, который присутствующие на воскресной мессе запомнят навсегда, перед церковью Тильобьянко в самом деле ударила молния, а если точнее, она попала прямо в экономку Луизу, с ее зонтиком в клеточку.
Вся церковь закричала. Дон Аттилио упал в обморок.
— Я выиграл! — воскликнул Витторино, который ни разу еще не проиграл ни одного пари.
— А как же теперь ее сборник рецептов? — послышалось бормотание Аньезе, стоявшей подальше.
Три дамы в одинаковых нарядах, подруги еще с колыбели, Кларетта, Розамария и Эвелина, посмотрели на Аньезе с оттенком восхищения. Думать о рецептах, когда Луиза лежала и дымилась на паперти, требовало изрядной храбрости. А эта троица храбрость ценила. Кларетта, недавно овдовев, решила рискнуть и открыть в Тильобьянко продуктовый магазин, единственный в деревушке, который продавал бы «prelibatesse gourmet», изысканные деликатесы. Для полноты картины она думала назвать его ни много ни мало, а «Империей деликатесов».
Именно в тот момент гроза, столь же быстро, как и налетела, решила, что нанесла уже достаточно ущерба и пора уходить. Дождь прекратился, и перед потрясенными взорами прихожан церкви появилась ослепительная радуга.
— Это знак, — прошептала Кларетта, пока дона Аттилио бережно укладывали на скамью в последнем ряду, а Чезаре, будущий хирург, спешил на улицу, посмотреть поближе на сраженную молнией экономку. Когда еще ему представится такой прекрасный шанс?
А далеко-далеко от Тильобьянко, в то же воскресное утро, пока Чезаре бежал к бедной Луизе, распростертой на паперти под почти оскорбительной радугой, Присцилла из группы второго класса детского сада была на игровой площадке, как раз между горкой и песочницей, и протягивала маргаритку одному светловолосому мальчику. Который в ответ толкнул ее так сильно, что она упала и ударилась лбом о скамейку.
Потребовалось тридцать два года, чтобы судьбы этих двоих переплелись.
Глава первая
Венеция, май.
Тридцать два года спустя
— Так что я ушла и оставила там цветы, — рассказывала Присцилла Гринвуд своей подруге Ребекке, симпатичной брюнетке со стрижкой паж.
— Ну хотя бы цветы ты могла взять. Какие, кстати? — Ребекка руководила бизнесом по продаже цветов, поэтому про букет спрашивала как минимум с профессиональным интересом.
— Ну, желтые какие-то. Купальницы?
— Купальницы? Кто вообще дарит букет купальниц? Наверное, это были нарциссы.
— Ребекка, дело совсем не в этом. А в том, что стоит мне заглянуть к своим на ужин, как мама сразу же приглашает первого попавшегося холостяка и пытается меня пристроить.
Но подруга продолжила говорить, почти ее не слушая:
— Как тебе вообще пришли в голову купальницы?
И Присцилла решила последовать ее примеру:
— Вот скажи, где она их находит? Отлавливает на заправке? В супермаркете? Так и вижу, как она внимательно изучает их тележки, выбирая тех, кто не взял детское питание, а потом тыкает пальцем в спину со словами: «Простите, вы, случайно, не свободны? Вижу, вы купили мороженый рыбный суп. Моя дочь тоже еще не замужем. Знаете, она симпатичная! И еще писательница, и даже в какой-то мере успешная, что совершенно необъяснимо. Вот, посмотрите, оставлю вам фото». И сует ему в руку мое фото, как какой-нибудь адепт-сайентолог.
— А я, кстати, где-то читала, что супермаркеты — прекрасное место для охоты. Ведь и холостяки ходят за покупками, — заметила Ребекка, надкусывая маслину, которая явно знавала времена и получше.
Она никогда не улавливала суть беседы, в этом был ее талант. Обычно Присциллу это бодрило, но сейчас вечер ее утомил. Она подняла руку, показывая официанту, что ей нужен еще американо. И крепкий. Что уж поделать.
— Ну он хотя бы принес цветы, — попробовала еще раз Ребекка, которая всегда немного сочувствовала Лючинде, матери Присциллы. — Вдруг он бы оказался интересным человеком… он хотя бы хорошенький?
— Хорошенький? Мужчина не должен быть хорошеньким, уж точно не когда ему исполнилось больше девяти лет! Канарейка Твитти может быть хорошенький, а не мужчина! И в любом случае он занимается продажей недвижимости, и знаешь, сколько он говорил про преимущества плиточного пола? Двадцать шесть минут! ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ! Я засекала.
— Так и что, спустя эти двадцать шесть минут ты встала и ушла, даже не взяв бедные нарциссы?
— Это были не нарциссы. Я знаю, как выглядят нарциссы. Подсолнухи? Так или иначе, нет, я дождалась конца ужина, вежливо попрощалась, всех поблагодарила, поцеловала маму с папой, пожала руку этому типу, а потом да, взяла и ушла.
— Не думаю, что это были подсолнухи. Их бы ты тоже узнала. Они большие и плоские, внутри черные, по кругу лепестки, ну, знаешь? Ты же видела их тысячу раз… и что, он даже не предложил проводить тебя домой?
— Предложил, но я сказала, что иду не домой.
— А куда? — распахнула глаза Ребекка. Виданное ли дело — Присцилла, которая не хочет домой! Она с трудом уговаривала подругу сходить куда-нибудь, и ей едва удалось вытащить ее даже на этот простой аперитив.
— Домой. Я просто сказала, что у меня встреча ровно в полночь перед театром «Ла Фениче» [«Ла Фениче» (от ит. la Fenice — «Феникс») — оперный театр в Венеции, впервые открылся в 1792 году и находится на Campo San Fantin.], и что я не могу опоздать ни на минуту.
— Представляю выражение лица твоей мамы… И с кем же ты должна была встретиться в полночь у «Ла Фениче»?
