Анна Дэвис

Шкатулка с драгоценностями

Часть первая ТАНЕЦ

«Пиккадилли геральд», 4 апреля 1927 года. «Жители Уэст-Энда!

Вчера вечером в только что открывшемся кафе с танцевальной площадкой «Саламандра» на Ковентри-стрит (там подают лучшие в Лондоне бифштексы с перцем под живые, захватывающие джазовые мелодии) некий подозрительный джентльмен в цилиндре до изнеможения танцевал со мной чарльстон. Избавиться от него было совершенно невозможно. Сегодня я официально «на поправке», а для этого требуется вечер, проведенный дома, сандвич с рыбным паштетом и кружка какао. Ведь у меня не только болит голова, это не привычный звон в ушах и не першение в горле и бурление в животе. Нет, сегодня мои лилейно-белые ножки тоже все в синяках. Читатель, я едва могу ходить!

Как вам известно, чарльстон уже более года тому назад сошел со стапеля и обосновался в наших лучших ночных клубах. Его щегольски танцуют в Париже и Нью-Йорке. Так не пора ли и лондонцам научиться как следует его танцевать? Мужчины обычно танцуют хуже. Есть что-то откровенно конвульсивное в этих брыкающихся, вертящихся ногах. В «Саламандре», когда вы ступаете на танцевальную площадку, ваша жизнь в ваших руках. Кстати, я не советовала бы садиться за столик возле танцевальной площадки. Но многие представительницы прекрасного пола от комплексов не страдают. Вон сколько этих куриц вышагивает по Уэст-Энду, клюя и маша крыльями.

Каков выход? Разумеется, уроки. Поверьте мне, девочки, это не пустое времяпрепровождение! Подозреваю, что вы танцуете чарльстон, как только что вылупившиеся птенцы, пища и быстро хлопая крыльями. Поэтому настоятельно советую вам как можно быстрее разыскать мисс Летицию Харрисон (известную своим друзьям как Тини-Вини), из Мейфэра. Запомните: это изменит вашу жизнь! В идеале к Тини-Вини надо бы привести с собой дружка или бойфренда, но если он полагает, что слишком утончен или что мужчине не к лицу посещать подобные занятия, вам придется самой обучить его. Давайте посмотрим факту в глаза: нам удалось обучить наших мужчин многим премудростям задолго до того, как мы, то есть те, кому за тридцать, получили право голоса (нотабене: я могла бы посочувствовать тем, кому нет тридцати, если бы не завидовала их нежной юности!). И мы продолжим делать это, пока мужчины остаются мужчинами, а женщины женщинами. Такова наша судьба! Сейчас, став знаменитой, я регулярно слышу раздражающие замечания, примерно такого сорта: «Мисс Шарп, где вы берете силы каждую ночь бывать в каком-нибудь заведении? У вас, должно быть, самая тяжелая работа в Лондоне?» И еще: «Какая у вас легкая работа, мисс Шарп! Вы только и делаете, что развлекаетесь, а потом рассказываете нам об этом!»

Но больше всего меня бесят сообщения о различных самозванках, выдающих себя за меня, чтобы заказать хороший столик и коктейль в придачу. Швейцары, если вы сомневаетесь, попросите эту Дайамонд выпустить на вас кольцо дыма! Это один из моих неподражаемых талантов, и вы мгновенно разоблачите поддельную драгоценность! Да, и кстати, я никогда в жизни не заказываю бесплатные напитки!

Дайамонд Шарп».

Глава 1

На фотографии запечатлена женщина с кокетливым взглядом и очень коротко остриженными волосами. Она сидит в ресторане одна, перед ней стоит пустой бокал из-под шампанского. Между двумя пальцами руки в перчатке зажата дымящаяся сигарета в длинном эбонитовом мундштуке. Из чуть приоткрытых накрашенных губ выплывает великолепное кольцо дыма. Над фотографией слоган: «А вы осмелитесь?» Небольшая подпись под фотографией сообщает, что табак в «Бейкерс лайтс» сухой и не раздражает горло.

Мистер Обри Пирсон бросил фото на стол и откинулся па скрипящую спинку кожаного кресла.

— Ну?

Грейс Резерфорд, сидящая напротив него за столом на жестком деревянном стуле, нервно откашлялась.

— Я, мистер Пирсон, думала…

— Думали? Правда? — Он сурово сдвинул брови и указал на снимок: — А вы хоть на мгновение представили, как на это отреагируют наши клиенты?

Грейс вздохнула. Если бы этот разговор вел с ней старший брат мистера Обри, Генри Пирсон! Он придерживается куда более широких взглядов.

— Я уверена, что эта реклама повысит товарооборот фирмы «Бейкер» почти втрое. А может быть, и больше. Никогда раньше мы не ориентировались на женщин, и уж тем более не рекламировали сигареты, а сейчас мы это делаем! В этом году лондонские девчонки копируют голливудских вертихвосток: стригут волосы, носят короткие юбки! И жизни они хотят соответствующей — чарльстон всю ночь напролет, романы с молодыми щеголями. Они мечтают вести немного сумбурную жизнь. Делать то, чего не стали бы делать их матери. Они, знаете ли, все курят, эти голливудские актрисы!

Мистер Пирсон потер голову с редеющими волосами. Вероятно, они редели потому, что он всегда тер голову именно в этом месте.

— Мисс Резерфорд, мы не можем рекламировать образ девушки, курящей сигарету. Мы должны поддерживать свою репутацию.

— Ах, сэр, что за вздор! Пора бы «Пирсон и Пирсон» идти в ногу со временем.

— Должен вас предостеречь, — произнес Пирсон, на этот раз тихо. — Я бы на вашем месте думал, прежде чем говорить.

— Хорошо. — Грейс сглотнула. — Забудьте об этом образе. Не обязательно показывать курящую девушку. Представьте себе танцевальную площадку, заполненную парами. На переднем плане мужчина протягивает руку девушке, приглашая ее танцевать. А подпись гласит: «Ты не откажешься? Не так ли?» А вот еще. Девушка сидит с кавалером в машине с открытым верхом. И подпись: «А насколько ты скор?»

Пирсон выдвинул ящик стола и принялся в нем шарить. Резко захлопнув его, он вызвал свою секретаршу Глорию и попросил принести аспирин.

— Как долго вы у нас работаете, мисс Резерфорд?

— Почти десять лет.

Он улыбнулся. Его улыбка выглядела какой-то неестественной, словно приклеенной.

— Вы могли бы заметить, дорогая, что за эти десять лет Лондон значительно изменился.

— О да, он изменился!

Но должен обратить ваше внимание, что не все перемены к лучшему. Многие, очень многие разделяют эту точку зрения. И основу этого вечно меняющегося города составляют фундаментальные, незыблемые ценности, которые должны таковыми и остаться. Это основа, вокруг которой вращаются бурный поток и хаос. «Пирсон и Пирсон» — неотъемлемая часть этой основы. Потому-то мы и в состоянии удерживать клиентов, как и Бейкер, и не бояться никаких конкурентов.

— Сэр, из уважения…

— Уважение — да, это часть нашей политики, мисс Резерфорд. Вы считаете, что проявляете уважение к служащим и клиентам, когда приходите в офис с опозданием на час и явно в каком-то затуманенном состоянии? Или когда вы курите сигареты и обмениваетесь шутками на рабочем месте? Вы считаете, что подаете хороший пример машинисткам и секретаршам?

— Но другие машинистки делают то же самое. И никто, кажется, не возражает.

Снова приклеенная улыбка.

— Вы умная девушка. Неужели я должен вам объяснять? Какой бес вас попутал? Зачем вы появились на этой проклятой фотографии? Стэнли Бейкер будет смеяться всю дорогу к Бенсону, если я покажу ему этот снимок!

Секретарша принесла аспирин и стакан воды, поставила на стол и удалилась. Повисла неловкая тишина.

— Так что же, мне подавать заявление об уходе? — спросила Грейс.

Смешок.

— Ну зачем драматизировать! Вы не из слабых, это видно. Идите и подумайте. У вас правильные представления о женщинах, становящихся предметом насмешек. Но так не пойдет. Может быть, вы придумаете что-нибудь более… домашнее. А остальное…

— Да, сэр, я понимаю.

Десять минут спустя Грейс, сидя в своем крошечном кабинете, сняла телефонную трубку и попросила соединить ее с Ричардом Седжвиком, редактором газеты «Пиккадилли геральд».

— Дики, я хочу сегодня вечером с тобой пообедать.

— Грейс? Это ты?

— Конечно я. В семь часов? Называй место.

— Извини, старушка, но сегодня я занят. Грейс нетерпеливо постучала ногтями по столу.

— Чем же ты занят? Срочная работа?

Из трубки донеслось что-то, похожее на вздох, но, может быть, это просто была помеха на линии.

— Я не уверен, что это…

— Значит, девушка. Случайно, не эта ли ужасная Пэтси? Это же не она, правда, Дики?

— Грейс! Ты знаешь, как я тебя люблю, но…

— Лепечет она ненатурально, неужели ты не понял? И морщит носик — строит из себя маленькую девочку. Разве я не права, Дики?

— Сегодня вечером я встречаюсь не с Пэтси.

— Тогда с кем же?

Заметив непривычное молчание машинисток за дверью комнаты, Грейс резко захлопнула ногой дверь.

— Я должен пойти и посмотреть этот немецкий фильм. Знаешь… который стоит целого состояния. В павильоне.

— Ах, это… Никто не пойдет на «Метрополис», [«Метрополис» — фильм немецкого режиссера Фрица Ланга 1927 года. (Здесь и далее примеч. пер.)] Дики. Он депрессивен и абсурден. Жестокие машины и девственницы — неужели тебе это интересно? Безумие, настоящее безумие.

— Спасибо за твое просвещенное мнение, дорогая.

— Не за что. — Грейс вынула из ящика стола сигарету и принялась искать коробок спичек. — Что, если нам поесть в «Тур Эффель»? Ты знаешь, как мне там не нравится, но ради тебя, дорогой, я бы туда пошла.

— Ах ты господи, как мы великодушны!

— А потом мы могли бы провести ночь с небольшой компанией, в которую приглашена Дайамонд.

— Значит, потом мы пойдем танцевать?

Грейс нашла спички и закурила, прижав трубку ухом к плечу.

— Серьезно, Дики! Мне надо кое о чем с тобой потолковать!

Полчаса спустя, подходя к Тоттенхэм-Корт-роуд, Грейс попала под апрельский ливень. Зонта у нее с собой не было. Ни такси, ни даже автобусов поблизости не наблюдалось, поэтому ей пришлось лавировать в разношерстной толпе, шлепая по лужам и чувствуя, как промокают туфли, а крупные капли дождя оставляют на ее одежде грязные следы. Запах влажной строительной пыли проникал ей в ноздри. Она молча проклинала свою вечную занятость, заставлявшую ее постоянно опаздывать на полчаса, и работодателей, которые разместили свои офисы на Пиккадилли, а не на Перси-стрит, недалеко от «Тур Эффель». Доставалось и погоде, но кто в Лондоне время от времени не проклинает погоду? Не были забыты и Господь Бог, в которого она не верила, и Дики Седжвик за то, что согласился встретиться с ней, и за то, что любит «Тур Эффель».

К тому времени, когда она подходила к ресторану, дождь усилился. Подбегая с нагнутой головой к двери, Грейс столкнулась, да так, что у нее клацнули зубы, с очень крупным мужчиной. Его рука сжала ей плечо, и она подняла взгляд на светло-голубые, широко расставленные глаза на скуластом лице. Губы улыбались, или это были губы, форма которых всегда напоминает улыбку.

— Вы замужем? — спросил он с легким американским акцентом.

— Нет.

Это слово вырвалось у нее раньше, чем она успела его удержать.

Рука все еще сжимала ее плечо.

— Хорошо. — Казалось, говоря, он смотрел мимо нее.

Грейс заметила такси с работающим мотором, припаркованное неподалеку. Этот мужчина, наверное, только что вылез из него. А водитель, похоже, наблюдает.

— Простите. — Она высвободилась и, надменно вскинув подбородок, направилась в ресторан.

— Вам, наверное, года тридцать два. — Его улыбка, отражающаяся в стекле, была искаженной, неровной. — В вас есть пикантность.

Он поискал в кармане мелочь, отошел и расплатился с водителем.

— Вы светлая и красивая.

— Вообще-то мне тридцать. Но вряд ли вас это касается.

— Еще год-другой — и от всего этого не останется и следа, — изрек мужчина. — Так бывает всегда.

До войны «Тур Эффель» был излюбленным местом встреч авангардных художников и писателей. Здесь бывали Огастес Джон, Уиндем Льюис, Эзра Паунд. Позднее в книге посетителей прибавились имена Чарльза Чаплина, Рональда Фербенка и Джорджа Гершвина, и ресторан стал любимым местом наиболее изысканной светской публики.

К 1927 году он превратился в памятник самому себе, и цены вполне этому соответствовали. Картины и гравюры различного качества, висящие на стенах, напоминали Грейс надгробия, хоть и выдержанные в самых невероятных стилях, но надгробия. Это заведение извлекало выгоду из своего богемного прошлого. Вероятно, в ресторане можно было заказать на закуску вареные воспоминания, а потом как основное блюдо тушеную ностальгию. Дики Седжвик, безусловно, чувствовал здесь себя как дома.

— Пунктуальна, как всегда! — Дики встал и поцеловал ее в щеку. — Грейс, дорогая, да ты совсем промокла!

— Ничего, высохну! — Грейс опустилась в кресло с резной ореховой спинкой. — А пока можешь полюбоваться исходящими от меня облаками пара!

— Ну, как хочешь! — Дики тоже сел. — Мне кажется, нужно что-то сделать, чтобы ты не простудилась!

— Тогда закажи мне выпить.

— Попробуй вот это. — Он повернул бутылку вина так, чтобы показать этикетку. — Вино из Долины Роны, как сказал мне Джо. Невероятно вкусное!

— Уверена, что оно вкусное, но у меня нет бокала! Будь другом, попроси Джо!

Слушая его славословие вину, она промокала салфеткой мокрые пятна на черном шелково-креповом обеденном платье и вдруг, подняв взгляд, увидела, как в зал с улицы вошел широкоплечий человек в накрахмаленной белой вечерней рубашке и галстуке-бабочке. Владелец ресторана Рудольф Сталик тотчас же подошел к нему, провел к лучшему столику в углу, засуетился, давая ему закурить. Взгляд светло-голубых глаз внезапно устремился в сторону Грейс. Она отвернулась, посмотрела на нефритовую пряжку своего платья, а потом снова на Дики. Сегодня он выглядел утомленным, не таким живым и энергичным, как всегда.

— Ты выглядишь усталым, Дики. В «Геральд» все в порядке?

— Дело не в газете, и ты это знаешь, Грейс, — несколько раздраженно ответил он.

— Я знаю.

Вероятно, в его словах содержалось завуалированное напоминание о прошлом — их прошлом. Пытаясь справиться с неловкостью, Грейс еще раз оглядела зал. Сталик подробно рассказывал американцу о меню, потом указал на работы одного из самых известных клиентов-художников. Американец, похоже, заинтересовался, но как только Сталик отвлекся, тотчас же бросил взгляд на Грейс.

— У меня сегодня отвратительный день. — Грейс заставила себя смотреть на Дики, и только на Дики. — Я подала заявление об уходе. — Она отпила из бокала. — А вино действительно очень хорошее.

— Да ты что?

— Ну, пыталась. Впрочем, Пирсон не воспринял это всерьез. Обри Пирсон, я имею в виду. И полагаю, я тоже не очень серьезно это восприняла. Он потчевал меня хорошей порцией демагогии. Такие вот они динозавры!

— Ты всегда так говоришь. Закажем рыбу? Сегодня есть камбала. С молодой картошкой.

— Дики, ты не представляешь, каково девушке работать в таком месте! Мужчины могут делать все, что им угодно, лишь бы вовремя была готова рукопись. Но мне — малейший намек на смех, одно дуновение сигаретного запаха — и все! Они считают, что я должна быть благодарна только за то, что мне позволяют работать на них, разве ты не видишь? Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Я думала…

Седжвик усмехнулся:

— И ты решила поинтересоваться, не поработать ли тебе в «Геральд»? Ты действительно считаешь, что эта газета лучше? Думаешь, там с тобой будут обращаться как с любым другим сотрудником? В таком уж мире мы живем, дорогая! Но положение постепенно улучшается. — Он кивнул официанту. — Джо, две порции рыбы, пожалуйста.

— Слишком медленно для меня. — Грейс невольно оглядела зал. Американец, нахмурившись, смотрел на часы. Она снова перевела глаза на веснушчатое лицо Дики и решила перейти к сути дела. — Я думала… Что, если Дайамонд начала бы писать не только для своей колонки? Она могла бы составлять обзоры, политические комментарии, даже гороскопы!

Он помотал головой:

— Не пойдет!

— Но почему? Дайамонд имеет огромный успех, ты всегда это говоришь. Кто еще в вашей дурацкой газете получает полные мешки писем? О ком еще сплетничают в других газетах? Ты знаешь, что вчера написал Гарольд Граймс в «Мейл»? Он полагает, что Ребекка Уэст — это Дайамонд Шарп! Ребекка Уэст!

— Он идиот, — тихо произнес Дики и откашлялся. — Посмотри, у меня дела идут так, что лучше некуда. Если честно, мне самому не верится. Но читать Дайамонд все равно что есть лакрицу. Можно съесть только самую малость.

Пыхтенье.

— Ну, не обязательно же мне все время быть Дайамонд!

Он мягко взял ее за руку.

— Грейс, ты Дайамонд! Все время. Ты не можешь быть никем иным, даже если захочешь. Я бы не хотел, чтобы ты была кем-нибудь иным.

Американец снова посмотрел на них. На ее руку, которую держал Дики.

— Хотя иногда я чувствую себя Виктором Франкенштейном, — пробормотал Дики.

— Ну что ж… — Она высвободила руку. — Мне придется заниматься тем же, чем занимаются остальные благонамеренные чудовища, и просить тебя удвоить мне плату!

— Ну же, мисс Бука! Ты бы лучше подумала, что, когда ты хмуришься, у тебя на лбу появляются морщины, а они старят тебя, я бы сказал, лет на десять.

— Ах, Дики, какой ты противный! С тобой просто бесполезно говорить о чем-нибудь серьезном. — Она тщетно искала глазами официанта. — Где же Джо? Нам нужно еще вина.

Американец отошел от своего столика.

Опустошив еще полторы бутылки, Дики с Грейс сели в такси и отправились в «Сайрос» на Орандж-стрит. Опять полил дождь, в городе резко потемнело. Грейс смотрела из окна на яркие витрины и лучи света, отражающиеся в мокрых мостовых. Люди бежали под зонтиками или толпились на автобусных остановках, но большая часть лондонцев уже легла спать.

— Кто, черт возьми, идет на вечеринку во вторник? — удивился Дики. — Это как-то нецивилизованно. И в честь кого вечеринка?

— Не припомню. — У Грейс в голове было туманно, как в сырую ночь. — Я потеряла приглашение.

— Великолепно! И она мне говорит только сейчас! Ты бы хоть сказала, что это в «Сайросе». Я полагал, что речь идет о небольшой джазовой вечеринке у кого-то дома. Если бы знал, я бы переоделся. Надел бы бабочку.

Грейс открыла сумочку, вынула черный шелковый галстук и протянула его Дики.

— Не волнуйся. Дайамонд всегда готова к неожиданностям. И будь веселее — в приглашении говорится, что там будет шампанское, наверняка превосходное!

Прилаживая галстук, Дики принялся рассказывать о «Сайросе» — другой ночи, другой вечеринке, — но Грейс не слушала, завороженная, как всегда, ночным видом площади Пиккадилли. А вот и «Биг нью уорлд», далеко опережающий «Пирсон и Пирсон». Самая знаменитая площадь, расположенная в месте слияния наиболее крупных улиц Лондона, была сейчас освещена яркой разноцветной рекламой известных фирменных марок. Энергичные усилия совета Большого Лондона по упразднению этой рекламы привели лишь к твердой решимости торговцев разместить ее возле своих заведений. На уровне земли, однако, из-за строительства новой станции метро все выглядело убогим, временным и ремесленным. На время проведения работ фонтан со статуей Эроса убрали, и сначала казалось, что с ней ушла и душа площади. Впрочем, Эроса убрали уже так давно, что Грейс едва припоминала, как он выглядит. В душе Пиккадилли, казалось, поселились новые объявления. Вопя «Швепс», «Боврил», «Джин Гордонс», они с таким же успехом могли бы кричать: «Я Лондон! Я будущее!»