— А Хольмганг что? — грубо напомнил Хьялмар, приподнимаясь из-за стола. Он заметно покачивался. За все три дня тризны он не пил ничего, что было слабее мёда. — Рыжебородый ждёт.

— Через одиннадцать дней от тинга.

Хьялмар напрягся. В свете жировых ламп было видно, как шевелятся на голове его волосы от счёта. Наконец он кивнул и произнёс:

— Я передам твою волю.

Агни кивнул в ответ. Сидящие за столами принялись обсуждать предстоящий Хольмганг. Ведь если Агни изберут конунгом, то случится непростой поединок. Левша проводил взглядом Хьялмара, решившего сейчас же покинуть Большую залу. За ним ушла и его сестрица. Когда мужчина вышел, Агни тут же окликнул Льёта, подзывая форинга к себе.

— Вели нашим вырыть большую яму для Хольмганга.

Льёт хмыкнул, усмехаясь.

— Выдумщик ты, господин. Насколько глубокую?

— В три коровьи шкуры длиной и полторы высотой. Давай только, чтобы управились.

— Не вопрос, господин. За четыре седмицы мы тебе хоть десять ям сроем.

— Одной хватит, — осадил форинга Агни. — Можешь идти.

Но Льёт пока не уходил, продолжая заглядывать Агни в рот.

— Что ты хочешь от меня?

— Позволь узнать, господин, будешь ли ты сражаться сам или отправишь кого-то из наших хольдов?

Агни неожиданно улыбнулся, точно произнёс у себя в голове отличную шутку.

— Сам я стар уж. Да и быть мне конунгом, Льёт. Боюсь, Онаскан не переживёт третьей смерти своего правителя за одно лето.

— Кого же тогда?

— Увидишь, Льёт. Увидишь. Не торопись.

Только Льёт ушёл с поклоном, так под рукой тут же появился Старый Лис. Оставалось лишь гадать, как он обладал такой прытью в возрасте, столь близком к могиле. Агни надеялся, что, отрастив сытый живот и полностью седую бороду, он останется таким же проворным и ловким. Воеводой он был готов погибнуть в бою, но как только власть прыгнула ему в руки, он стал страшиться смерти. Но не старости. Та неожиданно показалась ему высшим из человеческих благ. Немногие воины, такие как он, смогли дожить до седин. А уж тем более порадоваться этому.

— Гудрун по-прежнему сама не своя, — пробормотал Лис. — Так убивается из-за сына. Будто он у неё один-одинёшенек был.

— Несчастная женщина, — произнёс Агни лишь для того, чтобы что-нибудь сказать.

— Она заплатила Хьялмару и Рыжебородому, чтобы те помогли отыскать тело её сына, но поиски заглохли. Они никого не нашли.

— Что, совсем пусто?

— Не совсем. — Рун почесал сухую ладонь и понизил голос, бросив взгляд на людей. Зала была полна народу, и кто-то наверняка мог подслушать, о чём говорил будущий конунг со старым советником. — Нашли сумку и несколько разбросанных пигментов. Сумку сына Снорри.

— Где нашли? — Агни оставался безучастен.

— Аккурат над тем местом, где нашли Ольгира.

В тёмных глазах Агни ярким огнём вспыхнул интерес.

— А помнишь, Ольгир всюду носил небольшой нож, который ему подарили, когда он ещё ребёнком заступил в младший хирд? — совсем уж беззвучно прошептал Старый Лис, и Агни медленно кивнул.

— Так вот не было при Ольгире ножа ни когда мужи его внесли во двор, ни когда клали его в землю.

— А не мог ли кто взять нож из тех, кто ему служил, когда несли тело в Онаскан?

— Они не стали бы отбирать единственное оружие, с которым погиб их господин, — резонно заметил Лис.

Агни покачал головой, понимая, к чему клонит старик Рун.

— В самом деле? Младший сын Снорри? Ты думаешь, он?!

На них уже во все глаза смотрели сидящие поблизости дочери Агни и его молодая жена, и воевода поспешил понизить голос. Кто знает этих женщин: как сороки унесут на хвосте любое неосторожное слово.

— Давай выйдем, Рун, — пробасил Агни, и Лис шустро зашагал к выходу, осторожно обходя гостей и слуг.

Агни шёл за ним, и люди, напротив, пропускали его, лишь бы не удариться о его широкие плечи и железные бока. Лис сидел уж у дома, подставив лицо проглядывающему сквозь тяжёлые облака закатному солнцу. Он сгорбился и сложил ладони на коленях и в таком виде напомнил Агни скорее вдовую старуху, сидящую на поваленном дереве у своего жилища, а не мудреца. Нет, всё же и вечный, как казалось ему, Лис стареет… Прежде он не был похож на колесо, обряженное тряпками.

Бросив взгляд на стражу, стоящую поодаль, Агни наконец спросил вполголоса:

— Ты в самом деле хочешь сказать мне, что это сын Снорри убил конунга?

Лис медленно и вкрадчиво кивнул, беззубо улыбнувшись в жидкие усы.

— Мальчишка столкнул его с обрыва, — подтвердил он, довольно щурясь на солнце.

Агни провёл рукой по бороде и шумно выдохнул.

— Как же тогда Хьялмар и хускарлы не нашли его? На нём приметная одежда.

— Кто его знает… Я предупреждал, что мальчишка не так уж и прост и ещё покажет себя.

— Показал так показал, — согласился Агни. — Ты расскажешь об этом Гудрун?

— Она не поверит. Никто не поверит. А все те, кто остаётся предан Ольгиру, всё равно будут считать убийцей тебя.

Агни нахмурился.

— Тощий он. Как он справился с Ольгиром? Мне, честно, и самому не верится.

— Тонка была цепь из женской бороды да кошачьего топота. Тонка, да сковала Ужасного Волка.

— Глейпнир, — прошептал Агни.

— Мальчишка — цепь.

— Чудеса, не иначе. Это Ингрид его надоумила?

— Вестимо.

— Сейдкона.

— А ты, кажется, поначалу не хотел видеть её в Большом доме. А теперь посмотри, где ты оказался благодаря её колдовству. Верно, уже не захочешь по своей воле снять с себя эту ношу.

Агни ухмыльнулся, всё ещё поглаживая бороду.

— Раз уж такую судьбу уготовили мне норны, я не смею от неё отказываться.

— Это славно. Славно, что ты позволил волчонку ошибиться. Нить его судьбы тогда лежала не на коленях у норн, а у тебя в руке, и ты правильно распорядился ею.

— Решить бы ещё, что делать с Тилой. Что, если она решит сбежать в Швецию и родит там сына Лейва? Он будет претендентом на власть в Онаскане. Да ещё и кровный родственник Анунда.

— А что, если она родит дочь? Или вовсе не разродится?

Взгляд Агни стал недобрым.

— Здоровье у пузатых баб слабое… — прошелестел Рун.

— Слабое, — согласился воевода.

На третий день Ситрик наконец-то встал на ноги. Кашель и усталость отступили.

Холь всё время был рядом и, не зная, чем себя занять, где-то раздобыл толстые шерстяные нитки и принялся вязать носки, точно примерная хозяйка. Костяная игла в его руках сновала меж петель, как маленькая шустрая рыбка. Вязал он уже вторую пару, когда Ситрик, пройдясь по тесному домишку, наконец-то вышел во двор. В доме, как ему казалось, все ещё стоял больной дух, который он же сюда и впустил.

Скрипнула дверь.

— Куда попёрся? Шапку надень, — прилетело в спину от Холя, однако Ситрик уже нырнул в низкий дверной проём.

Небо было красным от рассвета. Холодный воздух щекотал ноздри и ласкал щёки. Под ногами скрипел тонкий слой снега, но поднимающееся в чистое небо солнце сулило тёплый день. Кажется, снаружи уже было теплее, чем в жилище.

Ситрик вдохнул полной грудью, медленно выдохнул, представляя, как из его носа вылетают слабые остатки болезни и черноты, точившей сердце.

Рядом возник Холь, щурясь и чихая от яркого неба после домашнего сумрака. Под мышкой он сжимал недовязанный носок.

— Ну, ты как, сынок? — спросил мужчина, участливо заглядывая в лицо Ситрика.

— Лучше, — беззвучно произнёс тот, прокашлялся и повторил: — Мне лучше.

— Вот и славно. — Холь искренне обрадовался. — А ты носки вязать умеешь?

— Нет…

— Пошли научу.

— Зачем тебе ещё носки? У тебя их и так несколько пар.

— А это не мне. Надо же как-то отблагодарить хозяина дома. Денег у нас нету, вот я и взялся носки связать. Игла у его слуги нашлась.

— А шерсть ты где взял?

— У меня не только голова покрыта такой густой и кудрявой растительностью.

Ситрик смерил Холя долгим взглядом, и седовласый хохотнул.

— Ох, Ситка! Наивный ты, как исландец.

Ситрик усмехнулся, не обиделся.

— Пошли в дом, пока ты снова не помер от холода. Я ещё еду кое-какую приготовил. Будешь похлёбку на сыворотке? Слуга лепёшки свежие из города принёс.

Холь всё приговаривал и хлопотал и тем самым больше напоминал Ситрику гусыню, нежели галку. Неужели он и правда так крепко испугался за его жизнь? Ситрик сглотнул подступивший к горлу ком.

Холь всучил Ситрику миску с остывшей похлёбкой и ложку, а сам снова уселся рядом, принявшись за вязание. Похлёбка была скверная, а лепёшки — подгоревшие, но Ситрик был так голоден, что съел всё до последней крошки.

— Я бы хотел сходить в церковь, — произнёс Ситрик, проглотив последнюю лепёшку.

— Чего это ты? Зачем?

Ситрик опешил. Будто Холь не знал, зачем люди ходят в дом бога.

— Я бы хотел… а впрочем, неважно. — Ему показалось, что незачем это произносить вслух. Холь и сам догадается.

Тот хмыкнул.

— По-моему, самое стоящее в церквях — это то, что там можно раздобыть вино. Хотя в такой глуши… Не удивлюсь, если здесь кровь сына божьего приняла облик браги.

— Холь! — укоризненно воскликнул Ситрик.

— Да чего ты. Иди-иди. И передай сыну господнему привет от меня. А то давненько не виделись. Надеюсь, он меня ещё помнит, дурака старого.