Лекарства тут помочь не могли, но, будь у меня побольше мужества, я бы той ночью повесился.

Он залпом допил вино.

— Но ведь Сюзанна… Не скажешь, что она с вами несчастлива…

— Ты думаешь? Как ты можешь об этом судить… Она что, говорила тебе, что счастлива?

— Нет. Не совсем так. Она прямо не говорила, но дала понять… В любом случае, Сюзанна не из тех женщин, которые станут задаваться подобным вопросом…

— Да, не из тех… Впрочем, тем она и сильна. Знаешь, той ночью я именно из-за нее чувствовал себя таким несчастным. Как подумаю, во что она превратилась… Законченная мещанка… Видела бы ты, какой она была красоткой, когда мы познакомились. Это не значит, что я хвастаюсь, гордиться мне особо нечем. Это по моей вине она так поблекла и увяла. Для меня Сюзанна всегда была «той, что рядом». Под рукой. На том конце провода. С детьми. На кухне. Той, которая тратила заработанные мною деньги и обеспечивала комфортную жизнь нашему семейству, никогда не жалуясь. Ничего другого я в ней просто не видел.

Какой из секретов Сюзанны я попытался разгадать? Да никакой. Я когда-нибудь расспрашивал ее о ней самой, о ее детстве, воспоминаниях, сожалениях, усталости, наших любовных отношениях, о ее несбывшихся надеждах, мечтах? Нет. Никогда. Ничто меня не интересовало.

— Не травите себе душу, Пьер. Вы не можете взвалить на себя ответственность за все. В самобичевании есть, конечно, своя прелесть, и все же… В образе Святого Себастьяна вы не слишком убедительны, знаете ли…

— Ладно, ладно, ничего старику не спускаешь! Ты моя любимая маленькая насмешница. Вот почему мне так грустно тебя терять. Кто будет меня подкалывать, если мы расстанемся?

— Ничего, будем время от времени обедать вместе…

— Обещаешь?

— Да.

— Ну да, сейчас-то ты обещаешь, а потом обманешь, я уверен…

— Назначим день — скажем, первую пятницу каждого месяца, идет?

— Почему пятницу?

— Да потому, что я люблю хорошую рыбу! Вы ведь станете меня водить в дорогие рестораны, правда?

— В лучшие!

— Какое счастье! Только вам придется подождать…

— Долго?

— Да.

— Сколько?

— …

— Ладно. Я потерплю.

Я поправила полено в камине.

— Возвращаясь к разговору о Сюзанне… Вы, к счастью, нисколько не виноваты в том, что она «обуржуазилась». Некоторые вещи, слава Богу, происходят и без вашего высочайшего позволения. Это как изделия, на которых стоит гордое «By appointment to Her Majesty» [По высочайшему повелению (англ.).]. Сюзанна стала такой, как стала, без вашего «appointment». Вы, конечно, зануда и педант, но вы не всемогущи! Образ дамы-патронессы, хозяйки дома, собирающей купоны и кулинарные рецепты, — она сама его вылепила. Природа взяла свое. Это у нее в крови: Я сметаю пыль, Обсуждаю, Сужу и Прощаю. Очень утомительно — меня, во всяком случае, это утомляет, но такова оборотная сторона ее достоинств, а их ведь у нее немало, правда?

— Да. Бог свидетель… Хочешь чего-нибудь попить?

— Нет, спасибо. — Может, травяного чая?

— Нет-нет. Предпочитаю потихоньку напиваться…

— Ладно… хорошо, я оставлю тебя в покое.

— Пьер…

— Да?

— Я в себя не могу прийти.

— От чего?

— От всего того, что вы мне рассказали…

— Я тоже.

— А как насчет Адриана?

— А что насчет Адриана?

— Вы ему скажете?

— Что я должен ему сказать?

— Ну… Все это…

— Представь себе, Адриан приходил ко мне.

— Когда?

— На той неделе и… Я с ним не говорил. То есть не говорил о себе, только слушал…

— И что он вам сказал?

— То, что я и так знал… Что он несчастен, что не знает, что ему делать…

— Он откровенничал с вами?!

— Да.

Я снова заплакала.

— Тебя это удивляет?

Я качала головой.

— Я чувствую себя преданной. Даже вы. Вы… Ненавижу все это. Я так с людьми не поступаю…

— Успокойся. Ты все путаешь. Кто говорит о предательстве? Где же тут предательство? Он явился без предупреждения, и я предложил ему поговорить вне дома. Выключил сотовый, и мы спустились на стоянку. В тот момент, когда я заводил машину, он произнес: «Я собираюсь оставить Хлою». Я никак не отреагировал. Мы выехали. Я не хотел задавать вопросов, ждал, когда он сам заговорит… Вечная проблема отношений с сыном… Я боялся его спугнуть. Не знал, куда ехать. Признаюсь тебе, я и сам был слегка ошарашен. Поехал по Марешо, открыл пепельницу.

— И что? — спросила я.

— А ничего. Он женат. У него двое детей. Он все обдумал. Он считает, что будет лучше…

— Замолчите, замолчите же… Я знаю продолжение.

Я встала, чтобы взять рулон бумажных полотенец.

— Вы, наверное, гордитесь им, да? Он, по-вашему, правильно поступает, ведь так? Ведет себя по-мужски! Храбро. Вот это реванш так реванш…

— Оставь этот тон.

— Говорю, как хочу, и скажу вам все, что думаю… Вы еще хуже его. У вас-то ведь ничего не получилось. Да-да, не получилось, а теперь вы взираете на него с высоты своего величия, и его ситуация, его интрижка вас утешает. По-моему, это гадко. Меня тошнит от вас обоих.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. И знаешь это, правда? Знаешь, что несешь несусветную чушь?

Он говорил со мной очень мягко.

— Если бы дело было в интрижке, мы бы сейчас это не обсуждали, и ты это прекрасно знаешь…

— Хлоя, не молчи.

— Второй такой идиотки на свете нет… Нет. Не спорьте хоть раз. Не спорьте, доставьте мне такое удовольствие.

— Я могу тебе кое в чем признаться? Учти, для меня это не просто.

— Валяйте, хуже мне все равно не станет…

— Думаю, это хорошо.

— Что — хорошо?

— То, что с тобой случилось…

— Хорошо, что я такая идиотка?

— Нет. Хорошо, что Адриан ушел. Полагаю, ты заслуживаешь лучшего… Большего, чем эта вымученная веселость… Тебе не к лицу подпиливать ногти в метро, рассеянно листая записную книжку… Хватит с тебя сериала о сквере Фирмен-Жедон… И того, во что вы оба превратились… То, что я сейчас говорю, оскорбительно, ведь так? И вообще, зачем я вмешиваюсь? Да, это оскорбительно. Тем хуже. Не могу больше притворяться, я тебя слишком люблю. По-моему, Адриан был не на высоте. Ты достойна лучшего. Вот что я думаю…

Да, это оскорбительно, потому что он мой сын и я не должен был бы так о нем говорить… Знаю. Но я старый дурак, и мне плевать на приличия. Я говорю все это, потому что доверяю тебе… Ты… Ты заслуживала большего. И если бы в это самое мгновение ты была так же честна, как я, ты бы, конечно, обиделась — но все-таки призадумалась…

— Что вы несете?

— Ну вот. Обиделась…

— Что вы строите из себя психоаналитика?..

— Внутренний голос никогда не нашептывал тебе, что ты достойна большего?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— Ладно. Значит, я ошибся…

Он подался вперед, облокотившись о колени.

— А я вот полагаю, что тебе следовало бы в один прекрасный день подняться…

— Откуда подняться?

— Из твоего подземелья.

— У вас обо всем свое мнение, да?

— Нет. Не обо всем. Но что это за работа — копаться в музейных подвалах, когда все знают, на что ты способна? Пустая трата времени. Чем ты, собственно говоря, занимаешься? Копируешь? Делаешь слепки? Рукодельничаешь. Милое дело! И сколько это будет продолжаться? До пенсии? Только не говори, что чувствуешь себя счастливой в этой крысиной дыре…

— Нет, нет! Что вы! Конечно, я ничего подобного вам не скажу, — иронично ответила я.

— Будь я твоим возлюбленным, вытолкал бы тебя взашей на свет Божий. У тебя есть способности, и ты это знаешь. Исполни же свое предназначение. Употреби дар с толком. Возьми на себя ответственность. Я бы поставил тебя лицом к миру и сказал: «Дело за тобой. Давай, Хлоя. Покажи, на что ты способна».

— А если я ничего не могу?

— Значит, у тебя будет возможность это выяснить. И прекрати кусать губы, видеть этого не могу.

— Почему вы все так хорошо понимаете про других и ничего — про себя?

— Я уже ответил на этот вопрос.

— В чем дело?

— По-моему, Марион плачет…

— Я не слышу…

— Тссс…

— Все в порядке, она заснула.

Я села обратно и натянула на себя плед.

— Пойти посмотреть?

— Нет, подождем немного.

— И чего же я, по-вашему, заслуживаю, господин Всезнайка?

— Ты заслуживаешь того, чтобы тебя ценили по заслугам.

— То есть?

— То есть обращались с тобой, как с принцессой. Принцессой Нового времени.

— Пфф… Ерунда.

— Согласен. Я готов болтать невесть что, лишь бы ты улыбнулась… Улыбнись мне, Хлоя.

— Вы псих.

Он встал.

— Ага… Замечательно! Так-то лучше. Умнеешь на глазах… Да, я псих, и знаешь что еще? Я псих и хочу есть. Что у нас тут можно съесть на десерт?

— Посмотрите в холодильнике. Можно доесть детские йогурты…

— Где?

— В самом низу.

— Маленькие розовые баночки?

— Да.

— А ничего…

Он облизал ложку.

— Видели название?

— Нет.

— Так посмотрите, их как будто специально для вас делали.

— Маленькие мошенники… Смешно.

* * *

— Как насчет того, чтобы пойти спать?

— Пожалуй.

— Ты хочешь спать?

— Где уж тут уснуть со всеми этими разговорами? Мне кажется, будто я кашу в огромном котле мешаю…

— Я распутываю клубок, ты кашу в котле мешаешь. Занятные картинки…

— Вы — математик, а я — клуша.

— Клуша? Чушь какая. Моя принцесса — клуша… Господи, сколько же глупостей ты наговорила за один вечер.

— Вам тяжело?

— Еще как.

— Почему?

— Не знаю. Возможно, потому, что говорю, что думаю. Не так часто это случается… Я уже не боюсь не понравиться.

— Даже мне?

— Ну ты-то меня любишь, тут волноваться не о чем!

— Пьер…

— Да?

— Что случилось с Матильдой?

Он посмотрел на меня. Открыл и тут же закрыл рот. Скрестил ноги и через секунду изменил позу. Встал. Помешал угли в камине. Опустил голову и прошептал:

— Ничего. Ничего не случилось. Или почти ничего. У нас было так мало дней, так мало часов… Знаешь, и правда почти ничего.

— Вам не хочется об этом говорить?

— Не знаю.

— Вы больше никогда не виделись?

— Виделись. Один раз. Несколько лет назад. В саду Пале-Рояля…

— И что?

— А ничего.

— Как вы встретились?

— Знаешь… Если начну рассказывать, то нескоро закончу…

— Я ведь сказала, что не хочу спать.

Он принялся рассматривать рисунок Поля. Ему было трудно начать.

— Когда все это было?

— Это было… Впервые я увидел ее 8 июня 1978 года, около одиннадцати утра по местному гонконгскому времени. Мы находились на двадцать девятом этаже башни Хаятт, в кабинете господина Сингха — ему понадобились мои услуги, чтобы начать бурение где-то на Тайване. Чему ты улыбаешься?

— Вашей точности. Она с вами работала?

— Она была моей переводчицей.

— С китайского?

— Нет, с английского.

— Но вы ведь говорите по-английски, разве нет?

— Не слишком хорошо. Недостаточно хорошо для столь серьезных переговоров — это дело тонкое. Языком надо владеть виртуозно. Не улавливаешь подтекст — теряешь контроль. Я к тому же не владел терминологией, чтобы обсуждать технические тонкости, а кроме того, никогда не мог привыкнуть к китайскому акценту. В конце каждого слова мне мерещилось «тинь-тинь», если вообще хоть что-то удавалось разобрать.

— Ну и что?

— А то, что я был совершенно сбит с толку. Готовился работать со старым англичанином, переводчиком из местных — Франсуаза полюбезничала с ним по телефону и пообещала мне: «Увидите, он настоящий джентльмен…»

Куда там! Вообрази — я прилетел, огромная разница во времени, нервы на пределе, я волнуюсь, трясусь как осиновый лист — и ни одного тебе британца на горизонте. Сделка очень важная, обеспечит работой нашу фирму на два года вперед, если не больше. Не знаю, можешь ли ты все это понять…

— А чем вы торговали?

— Продавали емкости — баки.

— Баки?

— Ну да… Но не бытовые, не обычные, а…

— Да ладно, мне все равно! Продолжайте!

— Так вот, я был на взводе. Работал над этим проектом много месяцев, вложил в него кучу денег. Фирма залезла в долги, да и собственные деньги я потратил. То, что я затеял, позволяло мне оттянуть закрытие завода в Нанси. Там работало восемнадцать человек. А на меня еще наседали братья Сюзанны, эти бездельники, караулили каждый мой шаг, и я знал, что в случае чего они меня не пощадят… В довершение всех бед я страшно мучился несварением, уж извини за такие подробности, но я… Короче говоря, я вошел в этот кабинет, готовый драться не на жизнь, а на смерть, и, поняв, что вручаю свою судьбу этой… этому созданию, чуть в обморок не грохнулся.

— Но почему?

— Знаешь, нефтяной бизнес — это мир мачо. Сегодня все немножко иначе, но тогда женщин в нем почти не было…

— Ну да, к тому же вы и сами…

— Что я сам?

— Вы сами чуточку мачо…

Он не стал спорить.

— Да нет, подожди, ты поставь себя на мое место! Я ожидал увидеть старого англичанина-флегматика колониальной закалки, усатого, в помятом костюме, и нате вам — уперся взглядом в декольте молоденькой женщины… Это было выше моих сил. Такого я не хотел… Почва уходила у меня из-под ног. Она же объясняла мне, что мистер Магу приболел и ее предупредили только вчера вечером, и с силой жала мне руку, будто подбадривая. Так, во всяком случае, она объяснила мне это потом: мол, трясла мою руку изо всех сил, потому что выглядел я неважнецки.

— Его что, и правда звали мистер Магу?

— Да нет, конечно, это имя я только что придумал.

— И что было дальше?

— А дальше я прошептал ей на ухо: «Но вы ведь в курсе дела… Вы знаете задачу… Она довольно специфична… Не знаю, предупредили ли вас…» И тут она одарила меня чудесной улыбкой. Одной из тех улыбок, которые словно говорят вам: «Да брось, дружище, не грузи меня!»

Я был сражен.

Наклонился к ее изящной шейке. От нее хорошо пахло. Просто изумительно… У меня в голове все смешалось. Катастрофа. Она сидела напротив меня, по правую руку от шустрого китайца, который держал меня на крючке. Она положила подбородок на сплетенные пальцы и то и дело бросала на меня подбадривающие взгляды. В этих улыбочках исподтишка было что-то жестокое, и я понимал, что совершенно запутался. Я почти не дышал. Сложил руки на животе, пытаясь успокоиться, и молился. Я был полностью в ее власти. Мне предстояло пережить самые прекрасные часы моей жизни.

— Красиво излагаете…

— Смеешься?

— Да нет же, вовсе нет!

— Нет. Смеешься. Все, конец истории.

— Нет, прошу вас! Продолжайте. Что было дальше?

— Ты меня сбила.

— Больше не произнесу ни слова.

— …

— Ну же, что было потом?

— Когда потом?

— Потом, на переговорах с китайцами.

— Вы улыбаетесь. Почему? Ну расскажите же!

— Я улыбаюсь, потому что это было невероятно… Она была невероятна… Ситуация была совершенно невероятной…

— Прекратите улыбаться сами с собой! Расскажите мне! Рассказывайте, Пьер!

— Ладно… Сначала она с невероятной серьезностью вытащила из сумки маленький пластиковый очешник «под крокодила». Водрузила на нос пару ужасных очков. Знаешь, такие — строгие, в белой металлической оправе, как носят учительницы-пенсионерки. И с этого мгновения лицо ее закрылось. Она смотрела на меня совершенно иначе, ждала, чтобы я начал отвечать урок.

Я говорил, а она переводила. Я был потрясен, потому что перевод был практически синхронный. Не знаю, как ей это удавалось. Она слушала и повторяла мои слова практически одновременно. Это и правда была совершенная фантастика… Сначала я говорил медленно, потом все быстрее и быстрее. Наверное, хотел ее прижать. Но она и глазом не моргнула, напротив — ей явно нравилось договаривать мои же фразы раньше меня. Уже тогда она давала мне понять, насколько я предсказуем…

А потом она встала и подошла к доске, чтобы перевести кривые графиков. А я воспользовался моментом, чтобы разглядеть ее ноги. В ней было нечто старообразное, немодное, абсолютно анахроничное. Юбка-шотландка до колен, темно-зеленый гарнитур и… Чему ты снова смеешься?

— Слову: гарнитур. Ужасно забавно!

— Ну знаешь! Не вижу ничего забавного! Чем тебе не угодило это слово?

— Все нормально, все в порядке…

— Вот ведь дурочка…

— Молчу, молчу.

— Даже лифчик на ней был старомодный… У нее была высокая грудь — как у девушек во времена моей молодости. Красивая грудь — не слишком большая, острые соски смотрели в разные стороны… Меня заворожил ее живот. Он у нее был — маленький и круглый, круглый, как у птички. Этот прелестный животик деформировал клетку на юбке, и он был… как раз мне по руке… Пытаясь получше разглядеть ноги, я вдруг заметил ее смущение. Она замолчала. Покрылась румянцем. Лоб, щеки, шея стали совершенно розовыми. Цвета маленькой креветки. Она испуганно смотрела на меня.

— Что происходит? — спросил я.

— Вы… Вы не поняли, что он сказал?

— Ннн… Нет. А что он сказал?

— Вы не поняли или не слышали?

— Я… Я не знаю… Вообще-то я не слушал…

Она опустила глаза. Она была взволнована. Я воображал худшее, ляп, промах… уже было считал, что все кончено, пока она поправляла свой пучок.

— Что происходит? Возникли проблемы?

Китаец смеялся, говорил ей что-то, что я не мог разобрать. Я совершенно растерялся. Ничего не понимал. Чувствовал себя полным идиотом!

— Да что он, в конце-то концов, говорит? Переведите мне!!!

Она что-то мычала.

— Дело табак?

— Нет, нет, не думаю…

— Тогда что?

— Господин Сингх сомневается, уместно ли сегодня говорить с вами о столь серьезном деле…

— Но почему? Что не так?

Я повернулся к китайцу, чтобы успокоить его. Качал, как дурак, головой, пытался изобразить на лице улыбку победоносного french manager [Французский менеджер (англ.).]… А толстяк продолжал веселиться. Он был так доволен собой, что его глаз уже совсем не было видно.

— Я сказал глупость?

— Нет.

— Вы сказали глупость?

— Я? Конечно нет! Я всего лишь перевожу слово в слово вашу тарабарщину!

— Так в чем же тогда дело?!

Я чувствовал, как крупные капли пота стекают у меня под мышками.

Она смеялась, обмахивалась. И как будто слегка нервничала.

— Господин Сингх говорит, что вы не можете сосредоточиться.

— Да нет же, я сосредоточен! Я очень даже сосредоточен! I am very concentrated!

— No, no, — отвечал китаец, качая головой.

— Господин Сингх говорит, что вы не можете сосредоточиться, потому что влюбились, и господин Сингх не хочет вести дела с влюбленным французом. Он считает, что это слишком опасно.

Теперь уже я стал пунцовым.

— Нет, нет… No, no! Все в порядке. I am fine, I mean I am calm [Я прекрасно себя чувствую. Я спокоен (англ.).] … I… I…

Я попросил ее:

— Скажите ему, что это не так. Что со мной все в полном порядке. Скажите, что… I am okay. Yes, yes, I am okay [Со мной все в порядке (англ.).].

Я волновался все сильнее.

На ее лицо вернулась улыбка.

— Это неправда?

Черт, во что я вляпался?

— Нет, да, нет, Боже, да какое это имеет значение… Я имею в виду, что никаких проблем нет… Я… There is NO problem, I am fine! [Никаких проблем. Я прекрасно себя чувствую (англ.).] Думаю, все они веселились от души, глядя на меня. И толстяк Сингх, и его свита, и девушка.

Она не попыталась меня подбодрить:

— Так это правда или нет?

— Неправда, — солгал я.

— Слава Богу! А то вы меня напугали…

«Чертовка», — подумал я.

Она отправила меня в нокаут.

— И что было потом?

— Мы вернулись к работе. Как настоящие профи. Так, словно ничего не случилось. Я был весь мокрый. Мне казалось, что меня ударило током высокого напряжения, мне и правда было несладко. Я не смотрел на нее. Не хотел на нее смотреть. Хотел, чтобы ее вообще не было. Не мог заставить себя повернуться к ней. Мечтал, чтобы она куда-нибудь провалилась, и я вместе с ней. И чем больше я ее игнорировал, тем сильнее влюблялся. Все было именно так, как я тебе говорил: я заболел. Знаешь, как бывает… Ты чихаешь. Один раз. Второй. У тебя начинается озноб — и вот, нате вам. А дальше уже ничего не поделаешь, дело сделано. Со мной тогда произошло нечто подобное: я попался, я пропал. Надежды на спасение не было, и когда она переводила мне слова Сингха, я зарывался с головой в лежавшие передо мной на столе бумаги. Она, вероятно, здорово развлекалась. Эта пытка длилась почти три часа… Что с тобой? Замерзла?