Он рванулся следом, но смех зазвучал вновь уже вдали — гнаться не было смысла. Он медленно зашагал следом, заглядывая в открытые палаты. В комнатах находилось по пять-десять кроватей, почти на каждой спал человек. Кто-то уснул с раскрытой книгой в руках, кто-то сбросил одеяло из-за жары. Юра быстро переходил от одного круга света к другому, прислушиваясь, — теперь смех зазвучал совсем тихо, с другого этажа. Он постоял несколько минут на месте, дожидаясь, пока голос раздастся вновь, чтобы определить направление.

— Почему ты в одних трусах?

Кто-то дернул его за край боксеров, чуть не стянув их. Юра резко оглянулся, но в темноте никого не увидел. Зато услышал заливистый смех, совсем рядом.

— Потому что я спал.

— Все спят, — обиженно сказала девочка. — Никто не хочет со мной играть.

— Давай я поиграю. Хочешь?

Он не узнавал свой голос. Тихий, низкий, колючий.

— Хочу!

— Во что мы будем играть?

— В салочки! Ты водишь!

Детская ладошка хлопнула по его ноге, раздался смех и быстрые шаги крохотных ножек. Юра побежал следом наугад — девочка смеялась то спереди, то сзади, то с других этажей. Парень в ужасе осознавал, что только что говорил с фениксом.

Девочка, маленькая девочка. Он не видел лица, но сколько ей? Четыре-пять, не больше. Она еще неумело говорила, склеивая слова в один большой резиновый мяч, который гулко бился о стены. Он не сможет. Охотник остановился, глядя перед собой. Дети не должны становиться фениксами, он просто не сумеет справиться с этим, даже у себя в мыслях.

Впереди бледнели восемь продолговатых ламп, откидывавших ровные круги света на потертый охристый линолеум. Столько же позади. В густой тишине раздался громкий щелчок — самые дальние лампы с обеих сторон погасли, сократив коридор на несколько метров и спереди, и сзади. Пространство за границей крайних пятен света съедалось, сжималось и, издав неслышный никому истошный вопль, исчезало.

— Ты не играешь! — раздался обиженный крик из глубины темноты.

— Извини, — Юра с трудом изобразил слабую улыбку. — Я задумался.

— Ты плохой во́да.

— Какие еще игры тебе нравятся?

Голос девочки звучал то совсем рядом, то сразу отовсюду.

— В прятки тоже весело играть!

— Хорошо, я сосчитаю до десяти, а ты прячься.

Он никогда не сможет даже подумать об этом.

— Нет, искать буду я.

Девочка то ли заскучала, то ли рассердилась. Юра услышал негромкий хлопок от того, что она топнула ножкой. Детский звон исчез из голоса.

— Ты обиделась?

— Раз.

— Эй, — он неуверенно пошел на голос, — иди сюда, не дуйся.

— Два.

— Как тебя зовут?

— Три.

Голос рос, крепчал, грубел. Из серого он стал иссиня-черным и шершавым, как щебень.

— Меня — Юрой.

— Четыре.

— Ну, ты же большая девочка, а ведешь себя, как малышка.

— Пять, — раздалось у самого уха.

Паника взрывной волной прошла через его тело за один миг. Это не ребенок. Это феникс, который похож на ребенка, ведет себя так, выглядит, смеется и звучит. Но это неправда.

— Шесть.

Не успеет спрятаться. А если и попытаться — феникс везде. Она растворилась в воздухе, витая частичками, атомами сразу в каждой единице пространства. Всего четверть часа назад он с упоением вдыхал ее вместе с воздухом. И теперь она и в нем самом, попала в кровь и мозг. И знает обо всем, о каждой мысли, даже о тех, которые он сам не замечал.

— Семь.

Бежать. Нужно возвращаться. Только…

— Восемь.

В прошлый раз он вернулся, лишь убив феникса.

— Девять.

Не сможет. Желудок стягивало в тугой пучок от мысли, что он должен это сделать.

— Десять.

Шагнул в сторону, исчезнув из пятна света.

— Я иду искать.

Голос грубый, резкий, ржавый, насмешливый. Смех убийцы.

Волнение исчезло, выплюнутое с первым же выдохом. Тело отяжелело. Он не видел, но чувствовал, как вены его рвутся, не выдержав острую темноту, заструившуюся по ним. Разорвав каждый сосуд, чернота эта медленно нагревалась, пока не начала тихонько кипеть, ожидая, когда он выплеснет ее раскаленной массой. Мыслей не было. Воздуха тоже. Феникс, которого он успел вдохнуть и впитать в кровь и органы, был изгнан, спален и сейчас гнил, окружив охотника зловонием.

— Я слышу тебя.

Феникс шипел от полученной раны. И он собрался обратно, воедино. По атому соединившись снова в тело, к которому можно прикоснуться. Которое можно убить. И надо успеть до того, как голос опять начнет звучать со всех сторон одновременно, а феникс будет по частицам парить в воздухе.

Слышит? Юра улыбнулся. И вытянул руку вбок, позволив электрическому свету осветить его запястье. Кожа была покрыта черными тонкими полосами, будто лобовое стекло в трещинах после удара. Он несколько раз сжал и разжал руку, глядя, как его кожа несильно пузырится, надуваясь и дымясь.

— Я вижу тебя.

Он ухмыльнулся, довольный результатом. Убрал руку, слившись с темнотой.

— Братик, ты нечестно играешь.

На секунду кровь замерла, но тут же снова закипела, лишь охотник нахмурился. Он мотнул головой, отбрасывая лишнее. Сейчас ему надо выиграть.

— Но я все равно тебя найду. Где же ты… Может быть, тут?

В тишине скрип распахнувшейся двери и стук ее о стену звучал в десятки раз громче. Но он не вздрогнул, когда открылась дверь в палату в нескольких метрах от него. Шаги больше не были детскими. Тяжелый топот, сильные удары пяток. Будто молоток бьет по полу. Пять раз подряд весь коридор — от края до края — наполнился хрустом костей. Ни одного вскрика не послышалось. Из палаты медленный, ленивый поток крови устремился к пятнам света, чтобы согреться под электрическими лампами.

— Здесь нет…

Мелькнула дверь следующей комнаты — ближе к охотнику. Тот не шевельнулся, не вздрогнул. Когда раздался звук сломанной кости, он быстрым спокойным шагом, ступая с носка, направился вперед. Он помнил, что в этой палате стояло десять кроватей, две свободны. Хруст раздался трижды — гулко, долго. Она не ломала шею и не пробивала череп. Феникс отламывала ребро и медленно, зачарованно пронзала орган за органом, глядя, как человек перевоплощается в кровавый ручей.

Охотник замер перед открытой дверью, дожидаясь, пока она отойдет от последней кровати. Он стоял в шаге от двери, выжидая, чтобы феникс вышла. Выйдя, она направится либо налево, либо направо, либо прямо — в палату напротив. Налево — она попадет прямиком в его руки. Он проиграет в прятки, а она умрет. Направо — он последует за ней и будет терпеливо слушать каждый хруст, каждый удар и хлюпающий звук от проникновения острого обломка кости в плоть. Если же она направится к противоположной двери, он выиграет. И этого ему хотелось больше всего, обыграть феникса в его же забаве. Охотник оскалился, не сопротивляясь проникающим в его разум мыслям.

Ему было весело.

Место страха занял азарт, игра полностью его поглотила. Настолько, что он смог не дышать. В восьмой раз хрустнула переломленная кость. Омерзительные звуки рвущейся плоти затихли. Ни одна частичка в воздухе не шевелилась — даже мутные пылинки, парившие вокруг, замерли.

Хлопнула открывшаяся дверь. Охотник увидел, как в комнате прямо перед ним мелькнула вырванная из груди кость. Он улыбнулся, не веря в такую удачу — феникс выбрала палату по другую сторону коридора. Ошалело улыбаясь и до боли раскрыв глаза, он, прижавшись к стене, боком скользнул мимо первого пятна света. Ему удалось не попасть под лампу. Незамеченный, он преодолел остальные пятна вдвое быстрее, тратя бо́льшую часть сил на то, чтобы не засмеяться в голос.

Охотник добрался до старта. Он знал, что больница стала кольцом, соединив вход с выходом, смерть с жизнью, старт с финишем. И это сделала не феникс. С каждым разом, когда люди, у которых была написана на спине смерть, выходили из этих дверей живыми, они тянули больницу за собой, растягивая ее, размягчая. Такие места не могут быть конечными или четкими по определению. Оттого здесь лучше всего играть в прятки.

Он скользнул мимо замерших на месте прапорщиков и нырнул в туалетную комнату. Дрожащими от нетерпения и азарта руками схватился за раковину, которая чуть пошатнулась под его натиском и царапнула старую стену позади. В тишине оглушительно громко несколько песчинок бетона осыпались на раскаленный пол. Она услышала его, точно услышала. Нужно спрятаться.

Зеркала нет.

Он смотрел перед собой и не видел отражения. В панике ощупал стену — под пальцы легко гладкое стекло. Нет, зеркало на месте — он облегченно улыбнулся, случайно оцарапал зубами губу (Или она уже была разбита? Когда?). На язык попали соленые капли крови. Зеркало висело все там же, хоть и не отражало. Но показывало. Охотник увидел знакомое недовольное выражение лица, ясный острый взгляд, хорошо скрытое раздражение в движениях, которое, однако, от глаз охотника не укрылось.

Надо показать ему, позвать. Юра потянулся к зеркальной поверхности, но не смог к ней прикоснуться. Рука прошла насквозь. Пылающая, кипящая, она окунулась в прохладу, царившую на той стороне. Их стороне. Он поудобней перехватил край раковины и всем телом подался вперед. Рука прошла через стекло легко — будто совсем ничего между «там» и «здесь» не было, а голова уперлась во что-то упругое, теплое и пульсирующее. Он услышал вскрик и выстрелы. Все пули ударились о его кожу и упали на пол сплющенными дисками. Рядовой сильнее рванул вперед, прорывая преграду. Она разорвалась с глухим воем, от которого он вздрогнул. Его пропитало чувство вины, осознание того, что только что причинил кому-то боль.