— Подражание природе, — подала голос Лена-Оля.

— Ага, вырастить лист лопуха, — проворчала я (у меня с этим лопухом были связаны не очень приятные воспоминания).

— Вот тогда вы, хоть ничего и не соображали, были куда ближе к ответу, чем сейчас, — сказала Антонина. — Но поскольку я все-таки ваш учитель, могу немного подсказать. Мы все минутку постоим, сосредоточимся и послушаем.

Наставница замолчала, и на полянке сразу стало очень тихо. Даже воздух как будто стал чище и прозрачнее. Заходящее солнце сквозит между стволами. Небо яркое, как огонь. И по сравнению с этим небом все в лесу кажется нереальным, сотканным из тумана — ветер дунет, и мираж разлетится, исчезнет…

Взгляд скользит сверху вниз. Какие чистые краски… Нежная майская зелень, потусторонняя белизна коры. Лес — как размытая акварель, на ней скупые штрихи черной туши. Тонкой кистью выписаны черные пятна и полоски на стволах берез. Земля выстлана слежавшимися за зиму сухими листьями. В лучах заката они выглядят коричневато-розовыми — почти того же цвета, что небо, но гуще и теплее. Словно набросаны тонкие битые черепки из обожженной глины, остатки погибшей прошлогодней цивилизации. Высокие березы, окружившие полянку, кажутся полупрозрачными и как будто светятся изнутри. Веет какой-то силой. Какой-то… магией, что ли? Когда смотришь вверх, начинает кружиться голова. Кажется, что березы, наклонясь, внимательно смотрят на тебя сверху. Как бы решая — что бы такое с тобой сделать, возомнивший о себе человечек?

— Материя творит себя сама, ежесекундно, ни с кем не соревнуясь, — нарушила тишину Антонина. — Сейчас, весной, это происходит буквально у нас на глазах — как взросление в подростковом возрасте. Прислушайтесь, и вы все поймете. Вам осталось научиться всего одной вещи, без которой никто из вас не станет настоящим мастером реальности… Все, работайте.

Антонина поднесла к глазам свои часы-будильник.

— На выполнение задания — ну, допустим, полчаса. Отсчет пошел.

Отошла к краю поляны и опять закурила, табачная маньячка.

А мы остались стоять, ошеломленно переглядываясь.

Глава 2. Озарение Костика

— Не въехал… Че делать-то? — совершенно не по-чемпионски ляпнул Костик Малевич.

Я с досадой пожала плечами. Естественно, никто ничего не понял. На лице Лены-Оли — покорное принятие все учительских закидонов. Галушкина стоит и хлопает глазами — могу поклясться, все прослушала.

Прошло пять минут. Шесть, семь. Все стояли с сосредоточенным видом, искоса поглядывая друг на друга — не придумал ли кто что-нибудь толковое. Меня понемногу начинала разбирать злость. Ну ни хрена себе коан! Это даже не вопрос без ответа — это вопрос без вопроса! Сначала догадаться, в чем состоит загадка, а потом ее еще и решить?!

Вдруг Оля-Лена сделала шаг вперед.

— Людочка, готова? — доброжелательно спросила Антонина.

Опаньки…Что-то у меня с памятью. Хорошо, я к ней по имени не успела обратиться.

Людино лицо стало совсем безмятежным, даже каким-то неземным. На мгновение мне показалось, что от нее кругами расходятся волны космической тишины. Подняв обе руки, она сделала плавный восходящий жест, воздух завибрировал у нее между ладоней, и в окружающем мире что-то неуловимо изменилось…

— Вот, — сказала Люда, улыбаясь. — Ну как, правильно?

Я проследила за ее взглядом и наконец обнаружила то, что она сотворила: на краю поляны прежде было две молодые березы, а теперь между ними выросла третья… Достоверность абсолютная — то, чего мне никогда не удавалось. Как на фотографии. И что?

— И что? — со скучной миной спросила Антонина.

С Людиного лица сползла улыбка.

— Н-не угадала?

— Детки, халявы не будет. Незачет.

Люда покраснела и опустила голову. Я сочувственно подумала — сейчас заплачет. Не было еще такого экзамена, чтобы Антонина не довела кого-нибудь до слез. Кроме меня, конечно. Я человек гордый. Спрячусь в каких-нибудь кустах и рыдаю там.

— Работайте, — сухо повторила Антонина. И уточнила: — Мозгами.

Мы сделали еще более умные лица. Костик мыслил столь натужно, так морщился, что, казалось, у него вот-вот лопнет кожа на лбу. Галушкина переминалась с ноги на ногу с таким видом, словно больше всего ее сейчас занимало местонахождение ближайшего туалета.

— То есть, надо понять, какие мотивы у Вселенной, что ли? — рискнула я задать вопрос. — Зачем материя сама себя творит?

Антонина фыркнула.

— Странно слышать такие неграмотные вопросы от ученицы четвертого года! «Зачем» — это из области философии. У художника может возникнуть только один вопрос — «как»?

Ну вот, разозлилась. Антонина всегда злится, когда ученики тупят. Снова вытащила свои сигареты, щелкнула зажигалкой. Настоящий учитель дзэн помог бы ученикам решить загадку с помощью удара бамбуковой палкой по голове. А у Антонины вместо палки — эти чертовы сигареты. Что за дрянь она курит — «Приму», что ли?

Вонючий дым раздражал и сбивал с мыслей. Что за свинство! Все экзамены уже сданы, один ЕГЭ чего стоил, — и теперь все рушится из-за единственного, второстепенного, никому не нужного зачетика по пленэру…

— Антонина Николаева, курить — здоровью вредить! — не выдержав, с вызовом сказала я.

— Что?!

— Вы бы не могли погасить папиросину? Мне дым мешает думать!

— Ангелина! Сейчас я скажу, что тебе мешает думать — это твое невыносимое…

— Вы загрязняете окружающую среду и разрушаете свой организм, — неожиданно поддержала меня обиженная Люда.

— Ах вы экологи недоделанные…

— Я понял! — вдруг громко выпалил Костик.

От неожиданности все мгновенно замолчали.

— Да… организм…природа… — быстро, сбиваясь, как будто не находя нужных слов, понес Костик. — Организм — он так же совершенен, как природа… Когда человек заболевает, задача врача — вернуть ему здоровье, то есть природное состояние, в котором он был до болезни… Никто не пытается переделать человеческий организм, сделать его лучше, чем он создан природой, сделать из него нечто иное! Вывод — материя совершенна. Никто не может переплюнуть природу. В медицине это аксиома — так почему же мы пытаемся улучшать материю своим убогим, ущербным творчеством? Разве не ясно, что эта задача не просто невыполнима — она в корне неправильна!

Антонина слушала его с большим интересом, наклонив голову набок. Как будто он пока говорил все верно, а она ждала, в какой момент он собьется.

Костик замолчал, захлебнувшись потоком слов, и взмахнул руками, словно призывая нас в свидетели.

— Посмотрите, как тут красиво!!! Какое я имею право со своим жалким творчеством, со своей убогой фантазией — вмешиваться в это?! Что я могу к этому добавить?

— Вот и подумай, что, — невозмутимо предложила Антонина.

— Ничего! — с глубокой убежденностью заявил Костик. — Только испортить!

— Не сдашь зачет — не получишь диплома.

— И не нужен мне ваш диплом! Я все-е понял…

— Что ты там понял? — утомленно спросила Антонина.

— Я никогда больше не буду заниматься Чистым Творчеством!

Услышав эти ужасные слова, мы все просто окаменели. Это уму непостижимо! Добровольно отказаться от Дара творения! Дара, который мы все были с детства приучены считать величайшим благом на свете!

Костик раскраснелся, глаза его сияли.

— Чистое Творчество — это ложный путь! — заявил он, торжественный, как пророк.

— Тогда топай отсюда, — холодно сказала Антонина.

Костик даже не обиделся на нее — весь в своих переживаниях, он махнул нам рукой, развернулся и вскоре исчез среди деревьев. Мы с Людой обменялись испуганными взглядами — только теперь стало ясно, что на полянке происходит что-то действительно серьезное.

— Костя! — растерянно окликнула его Люда. — Ты что? Вернись!

— Не останавливайте его, — буркнула Антонина. — Передумает, сам явится.

Я почему-то подумала — не, уже не передумает. Мне показалось что и Антонина это понимала, но вслух, она, конечно, такое не скажет.

Учительница поглядела на часы.

— Остается двенадцать минут. Девочки, готовьтесь быстрее!

Вот и второй незачет. Скоро будет и третий — Галушкина, ясное дело, не сдаст. А я? Что можно придумать за одиннадцать с половиной минут?

Быстро — сосредоточиться, мыслить логически. Что Антонина имела в виду, говоря: «Всмотритесь, как материя творит сама себя»? Зачем мы пришли именно в парк? Из аудитории что — не видно?

Антонина опять мнет сигареты… Она сильно изменилась за последние месяцы — ссутулилась, усохла, даже ростом, кажется, уменьшилась. Что-то ее гнетет. Не заболела ли?

Болезнь — отклонение от материи идеальной формы. Вылечить болезнь — вернуть материи то состояние, которое она сотворила себе сама…

А что, если из потомственного мастера Костика Малевича, выйдет, например, врач? Тоже в своем роде призвание…

Черт, опять лезут посторонние мысли! Думать о лесе! Но думалось о том, что вчера позвонила Эзергиль и предложила встретиться. И не перезвонила. Эзергиль объявилась недавно после почти полугодового отсутствия: сказала, что учится в универе на математической лингвистике — господи, туда-то ее как занесло… Нет, думать о лесе! Об Удельном парке, где мы сейчас находимся. О Саше Хольгере… Все, это финиш. Теперь я буду думать только о нем.