— Подражание природе, — подала голос Лена-Оля.
— Ага, вырастить лист лопуха, — проворчала я (у меня с этим лопухом были связаны не очень приятные воспоминания).
— Вот тогда вы, хоть ничего и не соображали, были куда ближе к ответу, чем сейчас, — сказала Антонина. — Но поскольку я все-таки ваш учитель, могу немного подсказать. Мы все минутку постоим, сосредоточимся и послушаем.
Наставница замолчала, и на полянке сразу стало очень тихо. Даже воздух как будто стал чище и прозрачнее. Заходящее солнце сквозит между стволами. Небо яркое, как огонь. И по сравнению с этим небом все в лесу кажется нереальным, сотканным из тумана — ветер дунет, и мираж разлетится, исчезнет…
Взгляд скользит сверху вниз. Какие чистые краски… Нежная майская зелень, потусторонняя белизна коры. Лес — как размытая акварель, на ней скупые штрихи черной туши. Тонкой кистью выписаны черные пятна и полоски на стволах берез. Земля выстлана слежавшимися за зиму сухими листьями. В лучах заката они выглядят коричневато-розовыми — почти того же цвета, что небо, но гуще и теплее. Словно набросаны тонкие битые черепки из обожженной глины, остатки погибшей прошлогодней цивилизации. Высокие березы, окружившие полянку, кажутся полупрозрачными и как будто светятся изнутри. Веет какой-то силой. Какой-то… магией, что ли? Когда смотришь вверх, начинает кружиться голова. Кажется, что березы, наклонясь, внимательно смотрят на тебя сверху. Как бы решая — что бы такое с тобой сделать, возомнивший о себе человечек?
— Материя творит себя сама, ежесекундно, ни с кем не соревнуясь, — нарушила тишину Антонина. — Сейчас, весной, это происходит буквально у нас на глазах — как взросление в подростковом возрасте. Прислушайтесь, и вы все поймете. Вам осталось научиться всего одной вещи, без которой никто из вас не станет настоящим мастером реальности… Все, работайте.
Антонина поднесла к глазам свои часы-будильник.
— На выполнение задания — ну, допустим, полчаса. Отсчет пошел.
Отошла к краю поляны и опять закурила, табачная маньячка.
А мы остались стоять, ошеломленно переглядываясь.
Глава 2. Озарение Костика
— Не въехал… Че делать-то? — совершенно не по-чемпионски ляпнул Костик Малевич.
Я с досадой пожала плечами. Естественно, никто ничего не понял. На лице Лены-Оли — покорное принятие все учительских закидонов. Галушкина стоит и хлопает глазами — могу поклясться, все прослушала.
Прошло пять минут. Шесть, семь. Все стояли с сосредоточенным видом, искоса поглядывая друг на друга — не придумал ли кто что-нибудь толковое. Меня понемногу начинала разбирать злость. Ну ни хрена себе коан! Это даже не вопрос без ответа — это вопрос без вопроса! Сначала догадаться, в чем состоит загадка, а потом ее еще и решить?!
Вдруг Оля-Лена сделала шаг вперед.
— Людочка, готова? — доброжелательно спросила Антонина.
Опаньки…Что-то у меня с памятью. Хорошо, я к ней по имени не успела обратиться.
Людино лицо стало совсем безмятежным, даже каким-то неземным. На мгновение мне показалось, что от нее кругами расходятся волны космической тишины. Подняв обе руки, она сделала плавный восходящий жест, воздух завибрировал у нее между ладоней, и в окружающем мире что-то неуловимо изменилось…
— Вот, — сказала Люда, улыбаясь. — Ну как, правильно?
Я проследила за ее взглядом и наконец обнаружила то, что она сотворила: на краю поляны прежде было две молодые березы, а теперь между ними выросла третья… Достоверность абсолютная — то, чего мне никогда не удавалось. Как на фотографии. И что?
— И что? — со скучной миной спросила Антонина.
С Людиного лица сползла улыбка.
— Н-не угадала?
— Детки, халявы не будет. Незачет.
Люда покраснела и опустила голову. Я сочувственно подумала — сейчас заплачет. Не было еще такого экзамена, чтобы Антонина не довела кого-нибудь до слез. Кроме меня, конечно. Я человек гордый. Спрячусь в каких-нибудь кустах и рыдаю там.
— Работайте, — сухо повторила Антонина. И уточнила: — Мозгами.
Мы сделали еще более умные лица. Костик мыслил столь натужно, так морщился, что, казалось, у него вот-вот лопнет кожа на лбу. Галушкина переминалась с ноги на ногу с таким видом, словно больше всего ее сейчас занимало местонахождение ближайшего туалета.
— То есть, надо понять, какие мотивы у Вселенной, что ли? — рискнула я задать вопрос. — Зачем материя сама себя творит?
Антонина фыркнула.
— Странно слышать такие неграмотные вопросы от ученицы четвертого года! «Зачем» — это из области философии. У художника может возникнуть только один вопрос — «как»?
Ну вот, разозлилась. Антонина всегда злится, когда ученики тупят. Снова вытащила свои сигареты, щелкнула зажигалкой. Настоящий учитель дзэн помог бы ученикам решить загадку с помощью удара бамбуковой палкой по голове. А у Антонины вместо палки — эти чертовы сигареты. Что за дрянь она курит — «Приму», что ли?
Вонючий дым раздражал и сбивал с мыслей. Что за свинство! Все экзамены уже сданы, один ЕГЭ чего стоил, — и теперь все рушится из-за единственного, второстепенного, никому не нужного зачетика по пленэру…
— Антонина Николаева, курить — здоровью вредить! — не выдержав, с вызовом сказала я.
— Что?!
— Вы бы не могли погасить папиросину? Мне дым мешает думать!
— Ангелина! Сейчас я скажу, что тебе мешает думать — это твое невыносимое…
— Вы загрязняете окружающую среду и разрушаете свой организм, — неожиданно поддержала меня обиженная Люда.
— Ах вы экологи недоделанные…
— Я понял! — вдруг громко выпалил Костик.
От неожиданности все мгновенно замолчали.
— Да… организм…природа… — быстро, сбиваясь, как будто не находя нужных слов, понес Костик. — Организм — он так же совершенен, как природа… Когда человек заболевает, задача врача — вернуть ему здоровье, то есть природное состояние, в котором он был до болезни… Никто не пытается переделать человеческий организм, сделать его лучше, чем он создан природой, сделать из него нечто иное! Вывод — материя совершенна. Никто не может переплюнуть природу. В медицине это аксиома — так почему же мы пытаемся улучшать материю своим убогим, ущербным творчеством? Разве не ясно, что эта задача не просто невыполнима — она в корне неправильна!
Антонина слушала его с большим интересом, наклонив голову набок. Как будто он пока говорил все верно, а она ждала, в какой момент он собьется.
Костик замолчал, захлебнувшись потоком слов, и взмахнул руками, словно призывая нас в свидетели.
— Посмотрите, как тут красиво!!! Какое я имею право со своим жалким творчеством, со своей убогой фантазией — вмешиваться в это?! Что я могу к этому добавить?
— Вот и подумай, что, — невозмутимо предложила Антонина.
— Ничего! — с глубокой убежденностью заявил Костик. — Только испортить!
— Не сдашь зачет — не получишь диплома.
— И не нужен мне ваш диплом! Я все-е понял…
— Что ты там понял? — утомленно спросила Антонина.
— Я никогда больше не буду заниматься Чистым Творчеством!
Услышав эти ужасные слова, мы все просто окаменели. Это уму непостижимо! Добровольно отказаться от Дара творения! Дара, который мы все были с детства приучены считать величайшим благом на свете!
Костик раскраснелся, глаза его сияли.
— Чистое Творчество — это ложный путь! — заявил он, торжественный, как пророк.
— Тогда топай отсюда, — холодно сказала Антонина.
Костик даже не обиделся на нее — весь в своих переживаниях, он махнул нам рукой, развернулся и вскоре исчез среди деревьев. Мы с Людой обменялись испуганными взглядами — только теперь стало ясно, что на полянке происходит что-то действительно серьезное.
— Костя! — растерянно окликнула его Люда. — Ты что? Вернись!
— Не останавливайте его, — буркнула Антонина. — Передумает, сам явится.
Я почему-то подумала — не, уже не передумает. Мне показалось что и Антонина это понимала, но вслух, она, конечно, такое не скажет.
Учительница поглядела на часы.
— Остается двенадцать минут. Девочки, готовьтесь быстрее!
Вот и второй незачет. Скоро будет и третий — Галушкина, ясное дело, не сдаст. А я? Что можно придумать за одиннадцать с половиной минут?
Быстро — сосредоточиться, мыслить логически. Что Антонина имела в виду, говоря: «Всмотритесь, как материя творит сама себя»? Зачем мы пришли именно в парк? Из аудитории что — не видно?
Антонина опять мнет сигареты… Она сильно изменилась за последние месяцы — ссутулилась, усохла, даже ростом, кажется, уменьшилась. Что-то ее гнетет. Не заболела ли?
Болезнь — отклонение от материи идеальной формы. Вылечить болезнь — вернуть материи то состояние, которое она сотворила себе сама…
А что, если из потомственного мастера Костика Малевича, выйдет, например, врач? Тоже в своем роде призвание…
Черт, опять лезут посторонние мысли! Думать о лесе! Но думалось о том, что вчера позвонила Эзергиль и предложила встретиться. И не перезвонила. Эзергиль объявилась недавно после почти полугодового отсутствия: сказала, что учится в универе на математической лингвистике — господи, туда-то ее как занесло… Нет, думать о лесе! Об Удельном парке, где мы сейчас находимся. О Саше Хольгере… Все, это финиш. Теперь я буду думать только о нем.